Валерий Вяткин
Николай I трудился на благо империи и православия как раб на галерах. Фото Андрея Мельникова
Весь синодальный период государство подчиняло себе Православную Церковь. Но при Николае I, правившем с 1825 по 1855 год, примат государства подчеркивался особо. «Брак» государства и Церкви был неравный. Контроль над Церковью стал еще зримей. Усиление его вполне закономерно в контексте защиты самодержавия – главной цели николаевского царствования.
Кто в Церкви хозяин
Император желал лично вникать во все детали жизни своего огромного государства, в том числе в церковные вопросы. При всей своей занятости монарх лично знакомился с тем, как протопресвитер Василий Бажанов преподавал наследнику церковные дисциплины (Бажанов был законоучителем наследника). Но не только за своим домом надзирал император, практикующий ручное управление империей и Церковью.
В 1829 году Николай I приказал, чтобы о происшествиях в храмах доносили ему немедленно. Спустя несколько месяцев потребовал список «находящихся при должностях и прежде бывших под судом и следствием» священников. Император лично давал указания иерархам Церкви. Епископ Рижский Иринарх (Попов) услышал от него в 1841 году: «Немедленно отправиться в Псков… впредь до дальнейших распоряжений». А в 1845 году император сделал строжайший выговор епископу Могилевскому Анатолию (Мартыновскому) за то, как он организовал его встречу в Могилеве. Сейчас сложно установить, но, вероятно, архиерею запретили встречать монарха со свитой и в богослужебном облачении, потому что император не хотел тогда большого внимания к себе. Как бы то ни было, но епископ захотел выслужиться перед Николаем, но не вовремя.
Сами епископы подчинились таким порядкам. Именно к императору, а не в Синод обратился в 1846 году архиепископ Воронежский Антоний (Смирницкий) по чисто церковному вопросу – об открытии останков одного из православных, почитаемого в Церкви святым.
Распоряжения Николая отличались конкретностью. В 1837 году митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров) признался: «Государь император в… рескрипте… на мое имя изволил весьма ясно начертать обязанности киевского митрополита». Амфитеатров не сомневался, что нужно «с благоговением исполнять высочайшую волю».
Предметом внимания монарха бывало и такое, что покажется нам мелочью. В 1842 году Амфитеатрову объявили «крайнее высочайшее неудовольствие» вследствие того, что церковь Киево-Печерской лавры расписали без разрешения столичного начальства. А в 1853 году, узнав, что богослужение в орловском кафедральном соборе было прервано по техническим причинам, монарх приказал «немедленно всё освидетельствовать» и донести ему.
Наследник престола, будущий император Александр II, тоже распоряжался наряду с отцом. При посещении Вятки в 1837 году, во время осмотра Трифонова монастыря, «заметив в святых вратах иконы древние, колоссального размера, он строго приказал убрать» их.
Курс на все большую абсолютизацию монархии не сразу был понят епископами. Лишь к концу николаевского царствования угасла фронда «синодалов» обер-прокурору – «оку государеву», стихла вражда между архиереями и секретарями духовных консисторий – государственными чиновниками.
Духовные городовые
Делами Церкви все чаще занимались главы Министерства внутренних дел. Рубежным стал 1832 год, когда в МВД открыли Департамент духовных дел и иностранных исповеданий. Показателен циркуляр министра Дмитрия Блудова за 1835 год о важности расследования Уголовной палатой дела о богохульстве крестьян Пермской губернии. В том же году Блудов занимался делом «Об устройстве иконостасов в греко-униатских церквах». А это уже чисто церковный вопрос. Что до министра Александра Строганова, то в 1841 году, вкупе с синодальным обер-прокурором Николаем Протасовым, он регулировал жизнь православного духовенства в Прибалтике.
Государство заявляло все новые претензии в церковной политике, во всей духовной сфере. Ужесточилась духовная цензура, как и вся прочая цензура. Многим сочинениям русских авторов и переводным работам теперь грозил запрет.
Корпус жандармов контролировал архиереев. Жандармы следили за сохранением «верноподданнических» чувств, имея право изучать через своих агентов круг общения архиереев, вникать в содержание их переписки. Усилился контроль и над клиром, ведь к этому находились поводы. Так, в 1834 году, проповедуя всеобщее равенство, казанский священник Александр Чернышев сложил с себя сан.
Бюрократизация государства, в чьи объятия попала Церковь, оборачивалась бюрократизацией церковного управления. Священников все чаще называют «чиновниками полиции и акцизными сборщиками». Священники доносили полиции об умонастроениях паствы. Полицию с Церковью объединяли и усилия в преследовании инакомыслящих. Так, в свое время руководство Вятской семинарии совместно с местной полицией вынудили будущего народника Александра Красовского отказаться от преподавания в семинарии.
На связях с полицией настаивали архиереи еще в предыдущие царствования, например епископ Костромской Павел (Зернов), установивший в 1781 году, чтобы все клирики в пределах Ярославского наместничества «требования полиции, что будет касательно до них, исполняли без противоречия». На том же настаивал и Синод. В 1745 году он велел духовенству оказывать всякую помощь сыщикам, ищущим «злодеев». А в 1828 году запретил утаивать от полиции «происшествия» в церквах, что хорошо поняли на местах. И не случайно Александр Герцен утверждал: «Поп у нас превращается более и более в духовного квартального…» А вот что заметил Герцен, находясь в вятской ссылке: «Исправник или становой отправляются с попом по деревням ревизовать, кто из вотяков говел, кто нет и почему нет. Их теснят, сажают в тюрьму, секут, заставляют платить требы… потом уезжают, оставляя все по-старому, чтоб иметь случай… снова поехать с розгами и крестом».
Как уже сказано, священников именовали также «акцизными сборщиками». Причиной было вымогательство ими денег с прихожан. Поп мог заявить прихожанину: плати такие-то деньги или не буду крестить младенца. И при господстве обрядоверия платили. Получался своеобразный духовный «акцизный сбор».
О духовном авторитете Церкви речь уже заходит редко. В таких обстоятельствах некоторые иерархи впадали в пессимизм. В 1852 году епископ Нижегородский Иеремия (Соловьев) признался: «Будущее страшно мне в настоящие беспомощные для церковного дела времена».
Стерпится – слюбится
Однако в материальном плане союз государства с Церковью оказался взаимовыгодным. Например, церковные финансы служили государству, строго регулирующему их использование. Все «свободные» церковные деньги было предписано размещать в государственных кредитных учреждениях. Еще в 1826 году Синод предписал епархиальным начальствам, «чтобы свечные доходы впредь отсылать в Государственный заемный банк». Но этого мало. Государство ограничило Церковь в использовании ее банковских вкладов, которые (как и проценты по ним) получали лишь по определенным правилам в ближайшем отделении казначейства. Причем на средства Церкви время от времени посягала казна ради преодоления бюджетного дефицита.
Растет число монастырей, достигнув к 1838 году 592, тогда как к концу кампании по сокращению числа монастырей, проводившейся при Екатерине II, их оставалось 406. Монахам возвращают землю, потерянную в ходе екатерининской секуляризации. Возвращают из казны. Отводом земли для монастырей, архиерейских домов и причтов занялось Министерство государственных имуществ. Результаты были налицо. Примечательно письмо минского иерарха об одном из белорусских монастырей: «Крестьян при нем – 800 душ, земли много, лесу также… настоятель может получать дохода более тысячи серебром». Тем временем страдавших от малоземелья государственных крестьян приходилось переселять в другие губернии.
Благосостояние церковных структур действительно росло. Вот что сообщал в 1831 году о богатствах Могилевского архиерейского дома митрополит Серафим (Глаголевский): «Имеет до 500 душ крестьян и получает годового дохода не менее 10 тыс. руб.». Но некоторым этого было мало. Тот же Глаголевский спустя пять лет уличал могилевского «архипастыря»: «Вы… изволите писать, что, кроме штатного жалованья не получаете ни единого ассария. А посему и одной, лепты не можете уделить бедным своим родственникам. Удивляюсь, почему так оскудели архиерейского дома доходы?» О том же жаловался архиепископ Смарагд (Крыжановский), лишь зашла речь о помощи духовной академии: «Везде требуются деньги, а об одном не думают: много ли имеют денег… даже… архиереи, получающие ничтожнейшее жалованье». Но «ничтожнейшему» тому жалованью были бы рады многие лица недуховного звания.
Не все, впрочем, уклонялись от социального служения. Примерно в то же время архиепископ Антоний (Смирницкий) щедро одаривал деньгами бедняков. Не случайно кончина его вызвала «сердечный вопль… вдов и сирот, лишившихся чадолюбивого отца».
Вниманием государства пользовались многие церковные структуры. В 1836 году архиепископ Иннокентий (Сельнокринов) писал о «больших суммах», вложенных правительством в духовные училище и семинарию в Кременчуге. А на постройку главного корпуса Харьковской семинарии в 1842 году дали из казны уже огромные для тех лет деньги – 141 532 руб.
 |
| Император лично вникал во все детали государственной
и церковной жизни России. М. Зичи. Николай I на Бабигоне. 1853. ГМЗ Петергоф |
Тем временем рос государственный долг России, приближаясь к критической величине, тормозилось строительство больниц и школ и т.д. Помощь Церкви шла в ущерб многим социальным программам. Интересы общества игнорировались.
Так или иначе, поддержка духовных школ принимала разные формы. Епископ Платон (Городецкий) восторгался, что для семинарии в Вильно «вышел прекрасный штат». Заботу о духовных учебных заведениях проявлял и сам император. В 1838 году вместе с синодальным обер-прокурором он посетил Санкт-Петербургскую духовную академию, обойдя почти все студенческие комнаты, столовую и академическую церковь. Прощание его с ректором было «ласковым и благоволительным». Оставшись наедине с ректором, обер-прокурор сказал про монарха: «Теперь ждите его почаще к себе, потому что он уже узнал дорогу к вам!»
Каждая встреча с императором обнадеживала духовных лиц. В 1853 году вышеупомянутый Крыжановский ликовал, что, идя в Петербурге по Невскому проспекту, встретил у Казанского собора Николая I, который, увидев в нем архиерея, «изволил сделать честь по военному обычаю – поднятием руки на каску». Монарх действительно имел привычку гулять по улицам столицы.
Особо «утешались» иерархи, приглашенные к царскому столу. Монарх не только приглашал к себе, но и бывал «на угощении» у первенствующего в Синоде архиерея. Внимание августейшего монарха вызывало в епископах тягу к славословию. «Венчанный (здесь о венчании на царство. – «НГР») свет наш», – витийствовал митрополит Филарет (Дроздов), обращаясь к Николаю I в 1832 году. Вспоминается языческий Рим с его обожествлением императоров.
Воодушевленные священнослужители обретали дерзновение перед властью. Иные государственные решения, выгодные Церкви, принимались с подачи духовенства. Были и предлоги: к примеру, борьба с расколом. В 1832 году запретили брать староверов на общественные должности – там, где проживали «новообрядцы» – о чем просил пермский епископ.
Безудержная нетерпимость
Как не раз бывало в истории, союз государства и Церкви приносил неприятности третьим лицам. С помощью светской власти Церковь давила соперников, а также тех, кто мыслил иначе. Николаевское государство с охотой поддерживало церковников: оно и само признавало лишь одну идеологию и плюрализм мнений не терпело.
Особенно ужесточилось отношение к староверам. Только с 1842 по 1846 год они потеряли около 250 молитвенных домов. В 1853 году министр внутренних дел получил задание повсеместно закрывать скиты старообрядцев. Государственной кампании не чуждалось и духовенство, давно противостоя староверам, очерняя их в проповедях. В 1839 году епископ Иринарх (Попов) писал: «Действия мои против раскольников не остались тщетными совершенно. Два из главных их наставников… назначены к заключению в монастырь…» – читай: в церковную тюрьму.
Церковь пользовалась полицейским аппаратом государства, подталкивая власть к его применению. Но не все были так активны, как Попов. Новгородский губернатор доложил о полном бессилии клира в противостоянии расколу. Некоторые не скрывали своей беспомощности. Иеремия (Соловьев) признался в 1854 году, что «огромное» дело о «раскольниках» он и не думает осуществить. Да и государство не всегда усердствовало. Тот же Иринарх (Попов) жаловался, что местное гражданское начальство «сильно защищает раскольников». Жизнь требовала новых подходов. Не случайно упомянутый Дроздов выступал за «мудрую осторожность» в совместной борьбе с расколом, ища пользы для официальной Церкви. Но время новых подходов пока не пришло. Напрасная борьба со старообрядчеством вызвала еще большую централизацию и бюрократизацию в государственно-церковном управлении.
С использованием полицейско-воинских команд часто решалась и униатская проблема. Если при Екатерине II предпочитали принцип добровольности, то при Николае I греко-католики столкнулись с бескомпромиссным принуждением к переходу в православие. Хотя не следует упрощать: ведь в 1828 году Греко-униатское ведомство получило самостоятельность, а монарх благоволил к его главе.
Тем не менее государство и Церковь теснили грекокатоликов, действуя единым фронтом. У дореволюционного историка профессора Михаила Кояловича находим: «Правительство не могло не желать ускорения униатского дела… В этом убеждении правительство было утверждено и православными архиереями», критиковавшими его, если медлило, как в случае со староверами. Вот что писал в 1836 году «соседу»-архиерею архиепископ Минский Никанор (Клементьевский): «Обращение (греко-католиков. – «НГР») идет у меня медленнее вашего. Кроме препятствий от униатского духовенства и помещиков встречаю еще затруднения по земской полиции. На словах содействуют, а на деле расстраивают. Да и главный начальник не так усердно смотрит на сие дело, а по нем прочие холодны». Данные о числе обращенных явно завышались. В докладной записке обер-прокурора Синода за 1837 год говорится, что обратили 46 594 человек. Это были поводы для радости Церкви – довольно скромные.
Епископы ратовали за скорейшее обращение греко-католиков в православие, не брезгуя насильственными средствами, ибо униаты проявляли «упорство», замеченное и епископом Евгением (Бажановым). Истым пропагандистом насилия слыл Смарагд (Крыжановский), сам прибегавший к неблаговидным мерам. Не случайно Бажанов не упустил, что после «успехов» в обращении грекокатоликов в Полоцкой губернии «разнеслись… какие-то неблагоприятные для тамошнего преосвященного (Крыжановского. – «НГР») слухи…» Так и обер-прокурор Николай Протасов, докладывая императору, назвал Крыжановского главным виновником конфликтов в Полоцке. Напрашивается вывод, что первым инициатором неблаговидных мер по отношению к греко-католикам чаще было духовенство, а не государственные чиновники.
Притесняли также римо-католиков. В 1845 году Платон (Городецкий) сообщил о закрытии в Литве десяти католических храмов, преобразованных в православные.
Более того, видна нетерпимость и ко всем, кто не принадлежал к христианству. Проехав по Могилевской губернии в 1832 году, Евгений (Бажанов) не преминул ругать «жидов» – содержателей прогонных лошадей. «Не хочу иметь с ними… дела», – заключил он. Рядовое духовенство также распоясалось, уповая на безнаказанность. В 1845 году епископ Минский Антоний (Зубко) сообщил о буйстве священника Иосафата Вишневского в еврейской школе. Однажды, как сказано в архивном документе, он учинил там такой шум, что евреи, молившиеся в смежной комнате, бежали из молельни от страха, понимая, что с «попом» лучше не связываться.
Евреи искали защиты. В 1850-е годы кишиневский купец Алтер Рабинович просил Синод принудить священника Антония Веселовского уплатить долг. Можно догадаться, чем чаще всего завершались подобные еврейско-иерейские тяжбы.
Государство и Церковь были «достойны» друг друга в нетерпимости. Как только в 1834 году в Варшаве напечатали критику на одно из сочинений митрополита Филарета (Дроздова), экземпляры сразу пошли по важным адресам: к синодальному обер-прокурору, министрам внутренних дел и народного просвещения. Инициаторами посылок могли быть как государственные чиновники, так и церковные функционеры.
Если подвести итог взаимоотношениям государства и Церкви при Николае I, то их теснейший союз в общем оказался неудачным. С известной условностью можно сказать: иные беды Церкви были радостью государства, иные радости – бедой для общества.
