Лидия Трейман
В РГГУ не ограничиваются книжными знаниями, много внимания уделяют так называемым полевым исследованиям.
Фото автора
Название специальности «религиовед» пока для уха российского человека звучит несколько экзотически. Однако те или иные проявления религиозности в повседневной жизни, а также в политике касаются едва ли не каждого гражданина нашей страны. Сегодня невозможно дать серьезный политологический анализ текущих событий без участия квалифицированного эксперта-религиоведа. Между тем этой редкой специальности обучают всего в нескольких вузах страны. Один из них – Российский государственный гуманитарный университет. О том, как готовят религиоведов, корреспонденту «НГР» Лидии ОРЛОВОЙ рассказал руководитель Учебно-научного центра изучения религий (ЦИР) РГГУ профессор Николай ШАБУРОВ.
– Николай Витальевич, религиоведение – это новая дисциплина для нашей страны, или у нее есть истоки, может быть, научный атеизм времен СССР?
– Когда мы говорим о каких-то научных дисциплинах, то не должны ограничиваться нашим Отечеством. Нет ни одной дисциплины, которая существовала бы в рамках одного государства. Научный атеизм – это специфическая вещь, которая относится исключительно к советскому контексту, в то время как научное изучение религии восходит по крайней мере к XIX веку. Можно вспомнить Макса Мюллера, который стоит у истоков изучения мифологии и научного изучения религии, какими бы архаичными нам сейчас ни представлялись его воззрения. Эдуарда Тэйлора, Джеймса Фрэзера, феноменологию религии. Конечно, религиоведение не началось «с нуля», нельзя сказать, что это новая наука. И, безусловно, она не имеет своим предшественником научный атеизм. Это достаточно старая дисциплина, но она, может быть, окончательно не сформировалась – идут споры и по поводу предмета и методов. Можно считать, что в какой-то степени религиоведение отпочковалось от философии, точно так же, как от философии отпочковались психология, социология, а сейчас они к философии не имеют никакого отношения.
Что касается советского научного атеизма, то это была идеологическая дисциплина, в которой научного было не так много, поскольку ее целью была борьба с религией, обличение религии с ортодоксальных марксистко-ленинских позиций. Другое дело, что в рамках этой дисциплины в советский период проводились научные исследования, причем зачастую ценные. Но при этом сам научный атеизм, с моей точки зрения, не являлся наукой.
– Как готовят специалистов в области религиоведения?
– Если говорить о религиоведении как о вузовской дисциплине, а не о науке, то она в большинстве вузов действительно генетически связана с научным атеизмом. Были кафедры научного атеизма, и в 1990-е годы многие из них стали преобразовываться в кафедры религиоведения. В РГГУ несколько иная история. В Историко-архивном институте, на основе которого возник наш вуз, также была кафедра научного атеизма. Однако наш центр возник на совершенно другой основе. В 1989 году на кафедре музеологии решили ввести новый предмет – история религий. Так случилось, что вашего покорного слугу позвали читать этот курс. В 1992 году возникла идея создания специализации по изучению религий и ее организационного оформления – первоначально на базе специальности «История и теория культуры». Сначала эта специализация появилась в рамках системы второго высшего образования.
Занимаясь ее оформлением, я столкнулся с трудным выбором: с одной стороны, мне не хотелось приглашать статусных научных атеистов, а с другой – я не мог приглашать людей религиозно ангажированных. Речь, безусловно, не идет о том, что религиоведы должны придерживаться атеистических или нерелигиозных взглядов. Это совершенно другой вопрос. Просто религиоведение – это не религиозная апологетика. Поэтому мы брали к себе историков, востоковедов, в меньшей степени философов, которые занимались проблемами религии. На самом деле в советские времена, в 70–80-е годы, очень многие в своей деятельности соприкасались с историей религиозных воззрений, религиозным искусством. Это могло быть в рамках истории культуры, эстетики, истории искусств. Мы набрали людей, которые не имели никакого отношения к старому научному атеизму, но были очень хорошими специалистами.
ЦИР развивался в РГГУ вне философского факультета, никак не был с ним связан. Для нас главная дисциплина – это история религий, и вообще у нас упор помимо истории на современную религиозную ситуацию, на полевые исследования, на социологию религии, а также на изучение непосредственно священных текстов разных вероучений, комментаторской традиции. Также взгляд на религию в рамках антропологической проблематики. При всем этом курсы философии религии, религиозной философии, феноменологии религии, христианской теологии читаются на высоком уровне.
– Как вы полагаете, почему студенты, поступающие в вуз сразу после школы, выбирают такую редкую специальность?
– Специальность, может быть, и редкая, но у нас и набор небольшой – в среднем 10–12 бюджетных мест каждый год. У студентов разная мотивация. Есть те, кого интересует эта проблематика. Есть те, у кого выбор профессии связан с какими-то духовными либо религиозными исканиями. Характерно, что никто не разочарован, и даже из тех абитуриентов, кто более-менее случайно нас выбрал, вырастают люди с определенной научной целью.
– Как обстоит дело с трудоустройством выпускников?
– У нас вообще гуманитарии не особо востребованы, а тем более те специальности, которые непосредственно не преподаются в средней школе и в большинстве вузов, как история или философия. Увы, меньшая часть наших выпускников устраивается по специальности. Хотя многие занимаются научной работой, поступают в аспирантуру, потом защищаются, занимаются исследованиями религии. Немалая часть наших нынешних преподавателей – наши же выпускники. Это шесть из тринадцати штатных мест с учетом совместительства. Далее это различные государственные и муниципальные структуры, которые взаимодействуют с религиозными организациями, СМИ. Некоторые трудоустраивались в религиозных организациях или каких-то структурах, с ними связанных. Также в музеи, в вузы. Устраиваются и по другой специальности, причем устраиваются хорошо по двум причинам: во-первых, это высокий престиж нашего университета, а во-вторых, это уже касается ЦИР, мы даем очень хорошее образование. В общем, люди работу находят, и я думаю, что образование, которое они у нас получают, в жизни помогает. Даже в том случае, если они занимаются чем-то другим.
– Продолжается апробация школьного курса «Основы религиозных культур и светской этики». Почему среди этих педагогов нет выпускников факультетов религиоведения?
– Это больной вопрос. В обществе не самое позитивное отношение к религиоведению, к религиоведам. Тут и некоторые клерикальные круги постоянно проводят мысль, что религиоведение – это перекрашенный научный атеизм. Я считаю, было бы правильно, чтобы предметы, связанные с религией, в школах преподавали религиоведы. Мне кажется, что на практике этого не происходит. Религиоведов мало, мало вузов, которые выпускают соответствующих специалистов. Эти предметы читает кто угодно, в лучшем случае – учителя истории, да и они не очень хорошо подготовлены. Да, есть курсы переподготовки для учителей, это полезное дело. Но я вообще не уверен в судьбе этого проекта. Самые разные модели навязывались школе. Сейчас существует эта модель, сколько она просуществует, я не знаю, потому что есть убеждение – эти модели, их принятие не столько связаны с какими-то продуманными решениями, сколько имеют политический характер. А политическая конъюнктура меняется.
– То есть и в начале, и по ходу эксперимента обращений со стороны Минобрнауки не было?
– Нет. Тут шла какая-то подспудная борьба за то, кто будет заниматься переподготовкой учителей. Это всегда такие вещи, от которых хочется держаться подальше. Я имею в виду не переподготовку учителей, а связанные с этим административные интриги. Было бы вполне естественно, если бы вводились специальные направления в педагогических вузах: религиоведение плюс педагогика. Но таких планов нет.
– Востребованы ли выпускники и преподаватели ЦИР в тех областях, где требуется экспертиза: органы власти, правоохранительные органы, консалтинговые компании?
– Существует огромный разрыв между объективной необходимостью того, чтобы существовали профессиональные эксперты по вопросам религии и современной религиозной ситуации, чтобы существовало экспертное сообщество, к которому бы прислушивались при принятии любых решений, связанных с религией, и реальностью, когда это никого не интересует, эти люди не востребованы, когда в соответствующих органах работают очень часто невежественные люди и принимаются невежественные решения. Научное сообщество само по себе, общество и государство само по себе. Я не хочу односторонне говорить, что тут исключительно вина государства или общества. И научное сообщество недостаточно предприняло усилий, чтобы показать свою полезность. Кроме того, к сожалению, оно внутри раздираемо внутренней борьбой, противоречиями. Когда речь идет о каких-то судебных процессах по делам об экстремизме, очень часто привлекают людей совершенно некомпетентных. Я не уверен в том, что обоснована лингвистическая экспертиза, которая очень часто имеет место, или психиатрическая экспертиза. Я полагаю, что в судебных делах, к которым имеют отношение религиозные организации, или в оценке каких-то религиозных текстов должна быть задействована именно религиоведческая экспертиза. Как и в любой другой области, здесь последнее слово должно оставаться за квалифицированными специалистами, а не за ангажированными персонажами с сомнительной научной репутацией.
