Извилистые пути русского богослова

Черняев А. В. Г.В.Флоровский как философ и историк русской мысли.– М.: ИФ РАН, 2010. – 200 с.

Николай Бердяев с доброй иронией сетовал, что знаменитую книгу протоиерея Георгия Флоровского «Пути русского богословия» следовало бы назвать «Беспутство русского богословия». Великий философ был прав. Флоровский (1893–1979) осуществил своего рода клинический анализ отечественной религиозной мысли и в итоге низвел с пьедестала многих именитых философов и теологов. Так, он фиксировал методологическую слабость метафизики всеединства Владимира Соловьева, главной бедой которого считал «оторванность от церковного сознания», а потому извечные метания – от неославянофильства к западничеству, от православия к католицизму, от утопии «России и Вселенской Церкви» к антиутопии «Трех разговоров»...

Однако, вопреки стереотипному представлению, духовный путь самого Флоровского тоже был совсем не таким уж уверенным и прямым. Это наглядно демонстрирует автор новой интеллектуальной биографии русского мыслителя Анатолий Черняев. Название цикла статей Флоровского «В мире исканий и блужданий» вполне применимо к нему самому. И речь не только о юношеском увлечении Соловьевым, которое сменилось критическим истолкованием его творчества как одной из «метафизических предпосылок» русской революции, а впоследствии – возрождением интереса к «еретической» философии «русского Оригена». В этом же ряду и внезапная смена курса от религиозной мысли к «секулярной» философии науки в университетские годы, и бурный «роман» с евразийством в начале 1920-х, увенчавшийся не менее бурным разрывом и публикацией знаменитой статьи с красноречивым названием – «Евразийский соблазн».

При этом сам Флоровский отнюдь не был культурным нигилистом: достаточно вспомнить, что он стал одним из тех историков и мыслителей, благодаря трудам которых состоялась культурологическая реабилитация духовного наследия Древней Руси и была преодолена инерция просветительского восприятия древнерусской культуры как сплошного «невегласия». Если это так, возражал Георгий Васильевич, то откуда появились шедевры русской иконописи, духовная поэзия, наконец, «Слово о полку Игореве»? Как показано в монографии, наиболее значительная часть творческого наследия Флоровского – как раз его труды, посвященные русской мысли и культуре, тематика которых многогранна: средневековая духовность и «псевдоморфоза православия» в русском богословии Нового времени, национальное «философское пробуждение» и искания великих писателей-мыслителей, творчество Соловьева и судьба софиологического проекта.

Что же касается собственного философско-богословского творчества Георгия Флоровского, то его результаты оцениваются достаточно скромно. Черняев указывает, что философия культуры и религии Флоровского – это, по сути дела, лишь православно окрашенные интерпретации идей Хомякова, Герцена, Бердяева, Шпенглера и все того же Соловьева. А программа «неопатристического синтеза» (возвращения к идеям святоотеческого предания), к сожалению, «не дает отклика на актуальные проблемы современности и представляет собой не что иное, как один из интеллектуалистических сценариев «нового средневековья». Притом с изрядной долей субъективности. Впрочем, пристрастность Флоровского как раз и делает его труды убедительными своей абсолютной искренностью. Наверное, таким и должен быть теолог, даже если он «беспутный», как и все наше богословие.