Американский русский богослов

Отец Александр учился слышать голос Церкви внутри себя и учил этому других.
Фото www.shmeman.ru

О становлении протопресвитера Александра Шмемана как богослова, о его отношении к Солженицыну и о причине популярности его книг рассказывает кандидат философских наук Андрей Мартынов.

– Шмеман воспринял православие в среде русской эмиграции. Сам он никогда в России не был. Кто повлиял на него, кто были его учителя?

– Отец Александр принадлежал к первой волне русской эмиграции. Ее главной особенностью была постоянная обращенность к России, которую он считал своей родиной. Отрыв от нее был весьма болезненным моментом. Чтобы понять дух России, Шмеман часто расспрашивал представителей второй и третьей волн эмиграции. Он подолгу беседовал со своим сыном Сергеем, который работал в Советском Союзе корреспондентом газеты New York Times. Из дневников видно, что, когда они встречались, отец Александр «выжимал» из него по максимуму.

Свое служение Шмеман начинал под началом митрополита Евлогия (Георгиевского). Будучи еще очень молодым человеком, он прислуживал ему во время литургии. Потом он учился в Свято-Сергиевском православном институте в Париже. Шмеман был одним из последних учеников Сергия Булгакова, он слушал лекции Антона Карташева. И когда Антон Владимирович уже отошел от преподавания, Шмеман занял его кафедру, сам читал лекции по древнему и восточному христианству. По-видимому, эти курсы позже легли в основу таких его книг, как «Исторический путь православия», «Евхаристия», «Водою и духом», «Великий пост». Понятно, что на него оказал влияние и Георгий Флоровский, несмотря на то, что у Шмемана возник с ним конфликт по поводу взглядов на будущее Свято-Владимирской семинарии, где они вместе работали, из-за которого отец Александр очень переживал. Нельзя не упомянуть и Владимира Вейдле – поэта, философа культуры, историка. Человек, который написал «Умирание искусства», не мог не оставить следа в мировоззрении отца Александра... С другой стороны, Шмеман как оригинальный богослов был вполне самодостаточен. В частности, к булгаковской теологии всеединства он уже относился с большим скепсисом, что видно по его дневникам.

– И Шмеман переезжает из Парижа в Соединенные Штаты, где из церковного историка превращается в крупного богослова...

– Надо сказать, что Франция была для отца Александра вовсе не чужда, там прошло его детство и юные годы. Но он не воспринимал ее как вторую родину, хотя относился с симпатией и благодарностью. Например, он, уже живя в Америке, с большим вниманием следил за французской президентской гонкой, специально покупал парижские политические журналы, чтобы быть в курсе событий. В его дневниках часто встречаются галлицизмы, а цитаты из французских авторов приводятся на языке оригинала. Но именно Америку он полюбил как свою вторую родину (первой родиной всегда оставалась Россия, это - святое). Может быть потому, что это страна эмигрантов. Культурно и ментально она была ему ближе, чем Франция. Америка была для него абсолютно органична, включая даже такие бытовые мелочи как фаст-фуд - это к вопросу о культуре повседневности. Например, он с удовольствием мог пойти в МакДоналдс, чтобы съесть гамбургер, или на улице купить хот-дог, ему это даже нравилось. Понятно, что он смотрел на Америку глазами проповедника, но это была во многом любовь миссионера, вполне естественная для священника.

- Что он пишет, живя в этой стране? В чем отличительные особенности богословия Шмемана?

- В этот период он пишет на английском языке. Это в первую очередь работы, связанные с попыткой понять место православия в современном мире, который все больше и больше становится секулярным. «Церковь, мир, миссия», «За жизнь мира», в значительной степени и «Дневники» – это рефлексия на эту тему, как и многочисленные проповеди на радио «Свобода».

Сложно найти ему параллель среди богословов. Шмеман тонко чувствовал церковную традицию, глубоко знал историю православия и одновременно прекрасно чувствовал современность. Ему удалось гармонично соединить прошлое и настоящее в своих богословских трудах. В «Евхаристии» и «Водой и духом» он показывает, как изменялся тот или иной обряд, чем были вызваны эти изменения. Отец Александр мог рассказать о таинстве так, чтобы это было свежо воспринято паствой, - абсолютно сохраняя при этом основу, дух таинства. Он не был церковным модернистом.

- Насколько я понимаю, центральное место в трудах Шмемана занимает литургия?

- Да, из всех таинств отцу Александру ближе всего была именно божественная литургия. Отсюда две его крупные вещи – «Введение в литургическое богословие» и «Евхаристия». И в других работах он хотя бы одну главу (или статью в сборнике) посвящал евхаристии, включал свою рефлексию по поводу этого таинства и в прочие тексты.

- Скажите, ведь его проповеди не были простой дидактикой, обращением с высокого амвона, но именно совместным размышлением с теми, к кому он обращался?

- У миссионеров это называется кенозис - когда проповедник сливается с паствой и поднимает ее до собственного уровня. Отец Александр в ряде работ пишет, что его всегда останавливал тот момент, когда Церковь начинает восприниматься как внешний авторитет - как такой полицейский, которого все слушаются, потому что у него власть и он прав. Он учил различать голос Церкви внутри себя. Это очень выдающееся качество для миссионера. Оно отличало Шмемана от большей части священников как Русской Зарубежной Церкви, так и Московской Патриархии.

- А как он относился к Московской Патриархии?

- Сам он не относился к ее юрисдикции. Шмеман принадлежал сначала к РПЦЗ, а затем Константинопольскому Патриархату (его духовником был знаменитый архимандрит Киприан Керн), пока не была образована автокефальная Православная Церковь в Америке. Последнее, кстати, вызвало жесткую критику со стороны Константинополя. Шмеман прекрасно понимал, под каким жестоким идеологическим прессом находились московские священники. Он встречался с ними на разного рода экуменических мероприятиях. Отец Александр точно не воспринимал их как врагов, они не были его политическими противниками. Но он осуждал ту «беспримерную капитуляцию перед государством», которой «было оплачено выживание Церкви». Иногда он полемизировал с представителями московского духовенства. В частности, когда священник-реэмигрант Всеволод Шпиллер выступил с осуждением Александра Солженицына, Шмеман публично ему ответил, защищая автора «Красного колеса».

- Но ведь известно, что за первоначальным восторженным отношением к Солженицыну как к писателю-пророку последовали более осторожные оценки со стороны Шмемана...

- Не совсем так. Отец Александр на протяжении всей своей жизни очень хорошо отзывался о Солженицыне как о писателе и историке. Отношение Шмемана изменилось к некоторым человеческим чертам Солженицына, к его публицистике - известно, что отца Александра настораживал его «жестокий ум, большевизм наизнанку».

- Шмеман близко знал многих писателей, деятелей культуры. А что можно сказать о литературности его собственных дневников?

– Он несколько раз пытался вести дневник. В дневник 1973-1983 года им были включены и ранние записи второй половины 30-х. В конце жизни он вернулся к этому жанру. Написаны дневники очень грамотно, это живой русский язык. Это позволяет считать дневники Шмемана литературным произведением мемуарного характера, а не просто источником информации. Ведь бывает так, что дневник написан в, мягко скажем, специфическом стиле, но насыщен фактами и представляет интерес для исследователя как, например, «Камер-фурьерский журнал» Ходасевича. Но, конечно, дневники отца Александра тоже очень насыщены подробностями, в них обстоятельно излагается, о чем он беседовал с тем же Солженицыным, с Никитой Струве или с отцом Фомой Хопко, «Томом», как он его называл.

– Можно ли самого Шмемана назвать в каком то смысле философом? Конечно, как священник он стоял на позициях Церкви, но ведь ему была не чужда и философская рефлексия...

- Сложно дать однозначный ответ. Если творчество Сергия Булгакова можно разделить на два периода - до принятия сана он был религиозным философом (а еще раньше марксистом), после стал богословом (хотя его «Трагедия философии» написана после рукоположения), то Шмеман все свои труды написал, уже будучи священником. Все они полностью находятся в религиозном дискурсе. Поэтому Шмеман в первую очередь богослов – с большой буквы, конечно. С другой стороны, его наследие должно повлиять не только на священнослужителей, но и на современную философскую и религиоведческую мысль.

- Перед тем, как перейти к вопросу о наследии, хотелось бы узнать, каким видел Шмеман и люди из его круга будущее России, могли ли они предполагать, что будет происходить здесь со второй половины 1980-х? Верили ли они в религиозное возрождение?

- Я думаю, подсознательно они не верили. Хотя многие из них, как отец Александр, своим творчеством стремились возродить Отечество. Одна из первых статей Шмемана о Солженицыне начинается с вопроса – как же такой писатель мог появиться на этой выжженной коммунистической идеологией земле? Конечно, был и «Реквием» Ахматовой, и «Доктор Живаго» Пастернака – но это были люди дореволюционной культуры, в Советском Союзе они были внутренними эмигрантами. Солженицын-то откуда? Родился уже после революции, ранняя биография довольно стандартна. И вдруг неожиданно появляются «Один день Ивана Денисовича», «Раковый корпус» и «В круге первом»! Это вызывало удивление у Шмемана. Его пессимизм подкреплялся тем, что он видел слабые стороны третьей волны эмиграции - и ее замкнутость на себе, и озлобленность, обиду по отношению к России. Он не разделял безапелляционных форм критики третьей волны эмиграции со стороны Солженицына, но, тем не менее, понимал, что его критика «образованщины» верна, и за ним была правда. В частности, в полемике между Сахаровым и Солженицыным Шмеман оказался на стороне последнего.

- Кстати, что толкнуло Шмемана к работе на радио – ведь это довольно тяжелая рутинная работа для мыслителя, для богослова?

- В своих дневниках он часто пишет: вот, дескать, нужно писать «скрипты», но не хочется, устал – а нужно иметь в виду, что отец Александр при этом был уже деканом Свято-Владимирской семинарии. Дополнительная работа на радио была выматывающей. Но в таком выборе сыграли роль два момента. Во-первых, эта работа хорошо оплачивалась – а он был семейным человеком. Во-вторых, это было служением России, он ставил перед собой серьезную миссионерскую задачу.

- И Россия откликнулась, правда с большим опозданием. Сейчас, насколько я могу судить, книги Шмемана пользуются у нас огромной популярностью и постоянно переиздаются...

- И слава Богу. Это постоянные переиздания таких его работ как «Исторический путь православия», «Водою и духом», «Введение в литургическое богословие». Плюс - пусть неполное, но, тем не менее, наиболее обстоятельное на сегодняшний день, собрание его статей. И вот сейчас – двухтомник проповедей.

- Почему же наследие Шмемана оказалось столь востребованным?

- Потому что высококачественное богословие – это штучный товар, простите за маркетинговый жаргон. К сожалению, у нас хорошей богословской литературы не так уж много... На это многие жаловались еще на рубеже XIX – XX веков. По-моему, Георгий Флоровский первым заметил, что в православных семинариях будущие священнослужители изучают критику протестантизма по католическим источникам, а критику католичества – по протестантским. Откуда же глубокому православному богословию взяться после советского периода, когда все оно у нас оказалось в загоне?

- А сам Шмеман полемизировал с католиками и протестантами?

- Этому в значительной степени посвящен сборник его статей «Церковь, мир, миссия». Там как раз имеет место полемика с некоторыми аспектами католической («как литургически обнищала Католическая Церковь» - говорил он) и протестантской мысли, что вполне естественно для православного богослова. Хотя он никогда не отрицал экуменизма и участвовал в экуменических встречах.

- Что вы думаете по поводу «споров о Шмемане», которые ведутся сейчас в православной среде? Когда были впервые изданы «Дневники», мне доводилось слышать такое заявление – зря их издали таким большим тиражом, это все, конечно, хорошо для внутреннего употребления внутри ограды церковной, но массово распространять их в миру...

- Вообще Шмемана критиковали еще раньше, в среде Русской Зарубежной Церкви - в частности, Михаил Польский, Серафим Роуз. Но раз мы ведь говорим о современных авторах, то среди них мне не попадалось сколько-нибудь серьезной критики Шмемана. Хотя специально я ее не отслеживал. Из того, что я читал, у меня сложилось мнение, что, к сожалению, споры ведутся пока довольно поверхностные.

Что же касается «Дневников», то я могу сказать, что несмотря на их высокую стоимость недавно вышел уже их третий тираж. То есть они востребованы, хотя это все-таки не развлекательное чтение - оно требует определенной вдумчивости и предполагает включенность читателя в эмигрантскую проблематику.

- Насколько можно понять Шмемана, находясь вне эмигрантского контекста, зная об этом мире только по книгам? Ведь сейчас уже далеко в прошлом споры эмигрантов о том, какой будет Россия после коммунистов – мы и сами это прекрасно видим...

- Работы Шмемана исторического плана – это, понятно, на века. И через двадцать, и через сто лет историки Церкви, миряне и священнослужители, будут интересоваться ранними этапами развития догматики, историей православия. Мы ведь читаем Йохана Хейзингу – сколько времени уже прошло, а его «Осень Средневековья» до сих пор остается настольной книгой для медиевистов.

Что касается его работ о православии в современном мире, то они также остаются актуальными – терпеть не могу это слово, но оно здесь как раз уместно. Мы, конечно, живем в другом историческом контексте, но православие в России сегодня переживает похожие проблемы, что и православие в Америке, когда о них писал Шмеман. Секулярное, постиндустриальное (хотя бы частично) общество, ориентированное на модель потребления, воспроизводит те же вопросы, проблемы, те же искушения. Если же социокультурная ситуация изменится, то проповеди и дневники Шмемана все равно останутся уникальным историческим источником, памятником эпохи. Хотя я думаю, что они все равно глубже и больше, чем просто исторический источник.