Юродивый всея Руси или последняя надежда дома Романовых

Не будь в судьбе Григория Распутина Казани, никто бы не узнал о «великом русском старце».
Фото из архива автора

Епископ Андрей (князь Александр Алексеевич Ухтомский; 1872–1937) – один из самых ярких, честных и противоречивых русских архиереев первой половины ХХ века. Князь происходил из старинного рода Ухтомских, восходящего к легендарному Рюрику. В нарушение семейной традиции он отказался от традиционной для аристократов военной карьеры и избрал духовную стезю, окончил Московскую духовную академию, принял монашество с именем Андрей и в 1907 году был возведен в сан епископа. Его печатные выступления призывали к восстановлению каноничности синодской церкви, выборам священства, соборности приходской жизни, пример и образец которых он видел в старообрядчестве. Епископ являлся признанным лидером единоверия, ревнителем древнецерковного благочестия. При советской власти его неоднократно подвергали арестам и ссылкам. По приговору «тройки» при УНКВД СССР по Ярославской обл. он был расстрелян 4 сентября 1937 года в тюрьме Ярославля. Реабилитирован в 1989 году. Канонизирован РПЦЗ в 1981 году.

* * *

Занимаясь поиском свидетельств, относящихся к жизни и деятельности епископа Андрея, мне довелось наткнуться в газете «Московские ведомости» за 1917 год на неожиданную фразу: «Епископ уфимский Андрей, до 1908 года друг и приятель Гришки Распутина, которого он называл святым старцем и которого нежно целовал в голову, – епископ Андрей, женскому антуражу которого выразил свое неодобрение даже Гришка Распутин (см.: «Святой черт» Илиодора Труфанова, стр. 47), самовольно... вступает в сношение с главами старообрядческой лжеиерархии, трактует с ними вопрос о соединении старообрядцев с церковью... (везде курсив газеты. – А.З.)».

Откуда взялись подобные факты? Может быть, журналисты-черносотенцы просто лили пули против своего идейного противника? Тогда какой смысл имеет указание на конкретную (47-ю) страницу, ведь это легко проверить?

Обратимся к первой публикации записок бывшего иеромонаха Илиодора (Труфанова), которые впервые вышли в журнале «Голос минувшего» (№ 3 за 1917 год). В нарушение всех журналистских традиций они заняли весь объем мартовской книжки. Номер вышел в свет тиражом в 20 000 экземпляров, хотя обычно тираж журнала не превышал 4500 экземпляров. Ни на 47-й странице, ни на других нет и намека на епископа Андрея. Впрочем, на 20-й странице журнала обращает на себя внимание странный пассаж:

«Вечером приехал ко мне в келью брат Григорий. Как только вошел в комнату, так и заговорил:

– А нашшот этих баб. У тебя, я говорю, чисто. Они тебя слушаются, и ни одна из них даже и не помыслит, а у Андрея так дело плохо: там бабы стоят около него, а сами и не слушают его слов, а думают совсем о другом, о нехорошем. Он им повод сам дает».

Здесь лишь один раз появляется имя «Андрей». Но, может быть, в этом месте речь идет о другом Андрее? А если о другом, то о ком именно? И почему этот стилистически невнятный эпизод словно бы повисает в воздухе? Что-то тут не то, подсказывал мне внутренний голос.

В предисловии к «Святому черту» историк, издатель и либеральный политический деятель Сергей Мельгунов откровенно признался: «Мы их (то есть записки. – А.З.) печатаем с сокращением, отчасти устраняя некоторые действительно фантастические утверждения Илиодора, отчасти избегая тех скабрезных деталей, которые любит Илиодор в описании того, как Распутин на практике осуществлял свою идею «изгнания блудного беса». На факт очевидных сокращений в книге первым ревниво обратил внимание общественности дореволюционный журнал «Исторический вестник»: «Перед нами не подлинный текст Илиодора, а специальным образом препарированное издание».

Казалось очевидным: для того чтобы распутать гордиев узел загадок и гипотез, следует отыскать подлинник «Святого черта». Именно он смог бы пролить свет на таинственного «Андрея» и на другие темные места книги. Мой интерес к находке рукописи записок Илиодора подогревался также заявлением писателя Эдварда Радзинского: «Многие историки считали их лишь пасквилем, не заслуживающим внимания. Но имеются мнения о книге людей, в ней упомянутых. Ознакомившись с книгой Илиодора (они) делают лишь частные замечания. Так что и этим источником пренебрегать не следует».

Ох уж этот источник! Если бы кто-нибудь мне тогда поведал, что на поиски подлинной рукописи скандальной книги мне понадобится несколько лет, то, ей-ей, ни за что бы не отважился на такую авантюру. Когда же в моих руках оказался полный машинописный текст рукописи, без сокращений Мельгунова, который мало того что урезал ее более чем на треть, так еще и зашифровал инициалами многих действующих лиц, стало понятно, что находка – настоящая сенсация. В авторизованной машинописи «Святого черта», предназначенной для сдачи в типографию Рябушинских, речь шла действительно о епископе Андрее Ухтомском. Эпизод с загадочным «Андреем» здесь присутствует, но не на 47-й, а на 27-й странице. Допускаю, что связанные с «Московскими ведомостями» и внедренные в окружение Павла Рябушинского агенты охранки, которые безуспешно охотились в Европе и Америке за сенсационной книгой Илиодора, держали в руках машинопись, находившуюся у Рябушинского, и вполне могли спутать номера страниц. Подлинник знаменитой книги значительно отличается от изданного варианта. Публикуя полную цитату интересующего нас отрывка, мы выделили курсивом те слова, которые Мельгунов вычеркнул либо исправил:

«Вечером приехал ко мне в келью брат Григорий. Как только вошел в комнату, так и заговорил: «А у тебя, брат, не так, как у Андрея из Казани, очень нехорошо, говорит, у него».

– А в чем дело?

– А нашшот этих баб. У тобя, я говорю, чисто. Они тобя слушаются, и ни одна из них даже и не помыслит, а у Андрея Ухтомского так дело плохо: там бабы стоят около него, а сами и не слушают его слов, а думают совсем о другом, о нехорошем. Он им повод сам дает».

Кроме того, в третьей, самой скандальной, главе записок Илиодора под названием «Жертвы старческой деятельности Распутина» о казанском епископе имеется развернутое сообщение, отсутствующее в изданной книге:

«Да! Лечил «старец» от блудных страстей еще епископа Андрея из князей Ухтомских, но здесь потерпел полный провал.

Старец долго болел сердцем о том, что у Андрея с женским полом очень нехорошие, нечистые отношения. Как друг Андрея, он, конечно, хотел дело исправить.

Всегда, как только ехал из Сибири в Россию, он заезжал к другу в Казань и настойчиво указывал ему, что надо вот как делать... насчет женского пола. Но не тут-то было.

Андрей оказался очень упорным и порвал с Распутиным дружбу.

Когда Распутин, будучи в последний раз в Царицыне, послал Андрею в Казань телеграмму, чтобы он приготовил обед на две тысячи паломников, направляющихся из Царицына в Саров, то Андрей не только не приготовил обеда, не только ничего не ответил Распутину, но даже сбежал, когда паломники по пути в Саров заходили в Казань на поклонение казанским чудотворцам.

А позже, будучи уже епископом Сухумским, Андрей откликнулся по адресу своего друга в пространной статье, помещенной в каком-то крупном духовном журнале, он назвал своего «врача» от блудных страстей «шарлатаном и государственным преступником, которому нет имени».

Знаменитое паломничество иеромонаха Илиодора из Царицына в Саров, организованное Распутиным, проходило с 9 по 27 июля 1911 года. Правда, в Казань он привел не две тысячи человек, а всего 1700 богомольцев. По всему маршруту царицынский батюшка в речах громил «революционеров, интеллигентов, жидов и безбожников», наводя ужас не только на них, но и на местное население. В Казани, где в то время служил епископ Андрей, паломники посетили женский монастырь, около ворот которого иеромонах Илиодор произнес вдохновенную погромную проповедь. А не выполнивший просьбы Григория Распутина епископ Андрей был тут же столь стремительно перемещен на Кавказ, что недоумевал: «Я только из газет узнал о своем удалении из Казани, и никто не объяснил мне, за что меня оторвали от моей духовной семьи...»

Догадка о том, кто за этим стоял, придет к владыке позже. И тогда, будучи сухумским архиереем, он передаст в 1913 году реплику с намеками на Распутина под названием «Хам торжествующий» своему родственнику князю Эсперу Ухтомскому, который в 1891 году участвовал в кругосветном путешествии с будущим императором, цесаревичем Николаем Александровичем и после этого возглавил официозные «Санкт-Петербургские ведомости», где она и будет напечатана. Приведенные же Илиодором оценки Распутина взяты из более известной статьи епископа «О ложных пророках нашего времени» (1914 год), которая ходила по рукам, переписывалась и охотно цитировалась современниками.

«...Господина Предателя, – писал о Распутине епископ Андрей, – я знаю давно. Для государственной власти – это преступник, которому нет имени; для церковного закона – это человек, подлежащий отлучению от св. причащения... Лично мне он предлагал одно из влиятельных мест, если бы я ответил утвердительно на его вопрос: «веришь ли ты в меня?» Я ответил, что «верить» мне в него нечего, потому что я знаю его как крупного шарлатана...»

Таким образом, мы можем быть уверены не только в факте личного знакомства епископа Андрея Ухтомского с Григорием Распутиным, но и в глубоком драматизме их взаимоотношений.

В 1917 году допросам в Чрезвычайной комиссии Временного правительства по расследованию противозаконных действий министров и прочих должностных лиц царского режима был подвергнут публицист и общественный деятель либерально-народнического направления Александр Пругавин. Он являлся автором единственной прижизненной книги о Григории Распутине, изданной тем же Мельгуновым в январе 1916 года. Отрывки из показаний Пругавина были опубликованы в книге Радзинского о Распутине. Спустя год уже сам Александр Степанович интервьюировал епископа Андрея по поводу сибирского фаворита.

Пругавин познакомился с владыкой по переписке в конце декабря 1916 года. Вскоре, во время очередного приезда в столицу уфимского архиерея, они познакомились лично. В феврале 1918 года Пругавин бежал из голодного Петрограда и при помощи епископа Андрея нашел прибежище в Уфе. Здесь писатель продолжал собирать материалы для книги о царской семье и Григории Распутине, для чего 5 марта 1918 года обратился к владыке с письмом:

«Занятый в настоящее время подробным выяснением характера той мистики, которая царила в семье Николая II и при его дворе, – я решаюсь обратиться к Вам с убедительной просьбой: Будьте добры, не откажите сообщить мне по возможности все те основания и факты, которые привели вас к убеждению, что покойный старец был действительно хлыстом, точно так же как Николай II и его семья. Чем подробнее будет Ваше сообщение, тем больше я буду признательным и благодарным Вам».

В тот же вечер 5 марта 1918 года Александр Степанович сидел в гостеприимных покоях владыки и торопливо заносил полустенографическими карандашными каракулями поразительный рассказ хозяина в серую карманную записную книжку с орнаментальным тиснением. Наутро Пругавин расшифровал предварительные записи и старательно переписал на отдельные листочки воспоминания епископа Андрея Ухтомского о Григории Распутине, которые мы здесь и публикуем впервые.

Сообщение епископа Андрея Уфимского 5 марта 1918 г.

«В первый раз я услышал о Григории Распутине в 1905 году, в Казани. Он был знаком с некоторыми монахами и бывал в духовной академии. Я был в то время архимандритом. Вскоре монахи познакомили меня с Григорием Распутиным, и он начал бывать у меня, не раз ночевал в моей квартире.

В это время он особенно поражал всех необыкновенно экстатической молитвой. Так он молился, например, в часовне, находящейся... <пропуск> Искренно или нет молился – я не могу сказать.

Иногда среди разговора он вдруг соскакивал с места, обрывал беседу и начинал молиться с необыкновенным жаром и подъемом. Он доходил до экстаза, но в этом экстазе мне чудилось что-то не совсем здоровое, что-то болезненное. Невольно возникали некоторые сомнения; мне думалось, что столь нервная молитва едва ли может исходить от человека благодатной жизни. О своих сомнениях я счел нужным предупредить тех монахов, которые поддерживали знакомство с Распутиным. Вскоре мои подозрения подтвердились.

Как-то он приходит ко мне и говорит:

– Я уезжаю в Раифский монастырь. (Монастырь этот находится... <пропуск>.)

– Зачем? – спрашиваю я.

– Говорят, там есть один монах, чудотворец. Хочу у него побывать.

В Раифском монастыре в то время действительно был один иеромонах, отличавшийся большой религиозной настроенностью. К нему за помощью обращались многие нервно больные, мятущиеся люди, и он помогал им, успокаивал их.

Распутин, вернувшись из монастыря, начал подражать этому иеромонаху. Пошли слухи о том, как он лечил и успокаивал одну женщину в купеческой семье.

У меня появились подозрения против Распутина, но я еще не решался оборвать знакомство с ним. Как-то он был у меня. Мы долго беседовали с ним о молитве, о посте, об исповеди. Он вспоминал об Иоанне Кронштадтском, к которому относился с большим сочувствием и уважением. Мне было приятно слышать это, так как я сам всегда высоко ставил Иоанна Кронштадтского.

Но среди разговора он вдруг поразил меня одним замечанием:

– Да, ведь вот святой, а между тем как он к женщинам-то относится?.. Однако это не мешает его святости.

– Как! – воскликнул я. – Неужели ты веришь тем грязным сплетням, которые распускаются об Иоанне Кронштадтском его врагами?

Но мое возражение, видимо, нисколько не смутило Распутина, и он – как теперь помню – сказал мне:

– Эка, брат, штука, – кто больше ездит, тот больше берет.

– Вот ты каков! – сказал я с укоризной.

Распутин, увидев, что я переменил свое отношение к нему, начал меня уверять, что он «пошутил».

– Нет, брат, этими вещами не шутят, – сказал я ему. И тотчас же дал ему понять, что он потерял мое доверие. Он это понял и прекратил свои визиты ко мне.

Весною 1909 года в Казань приехал епископ Феофан, направляясь в Уфу, где он намерен был лечиться кумысом. Он был у меня, причем разговорился о Григории Распутине. Я предупреждал Феофана о двуличности Распутина, об его обмане и эротомании.

Феофан молча выслушал, но не ответил мне ни одного слова. В августе того же 1909 года он, возвращаясь из Уфы, снова посетил меня. И когда на этот раз разговор снова коснулся Распутина, Феофан сказал:

– Да, это один ужас. Григорий вызвал распад царской семьи, он всецело завладел государыней. Бедный государь...

<Пругавин:> Я спросил епископа Андрея: имел ли Феофан при этом в виду интимную связь Распутина с государыней?

Епископ Андрей сказал, что слова Феофана не касались интимной связи.

<Епископ Андрей:> Вскоре после этого, в сентябре месяце, ко мне совершенно неожиданно явился Распутин с дочерью. Во время чаепития Распутин сказал:

– Мне нужно поговорить с тобой по большому секрету.

Я предложил перейти в отдельную маленькую комнату. Здесь Распутин начал рассказывать о епископе Феофане.

– Вот, братец ты мой, что с Феофаном-то случилось: был человек в силе, был духовником царя и царицы, но повздорил со мной – и полетел! Теперь уже он не духовник у царей... Вот что значит ссориться со мной.

Свой рассказ Распутин закончил вопросом: «Скажи: веришь ли ты в меня?» И смотрит на меня в упор.

– Я знаю, что ты шарлатан, – сказал я спокойно.

Он рассердился, вскочил со стула и начал говорить:

– Вот ты как! А я нарочно к тебе приехал. Теперь место царского духовника свободно, я и хотел тебе предложить: не пожелаешь ли ты занять это место?

– Убирайся ты вон, я и говорить с тобой не хочу! – сказал я. Распутин поспешил уйти и больше уже никогда у меня не бывал.

Но когда я приезжал в Петроград, он отыскивал меня и приходил ко мне. Раз я встретился с ним 2 февраля 1910 года в храме Воскресения на Крови. Я стоял в толпе. Вдруг ко мне подбежал Распутин.

– Ах, владыка, я давно тебя ищу. Мне очень нужно поговорить с тобой.

– Оставь меня в покое, – сказал я ему.

Но он не отставал. Когда мы выходили из храма, он уже на лестнице сказал мне:

– Все бы было хорошо, но Столыпин хочет выслать меня из Петербурга.

Он говорил это настолько громко, что выходившая из храма толпа начала обращать на нас внимание; многие начали прислушиваться.

– Я буду очень рад, если Столыпин вышлет тебя из Петербурга. Я даже сам хотел ему написать об этом.

Но Распутин не унимался. Он продолжал идти рядом со мной и говорил:

– А ты знаешь, за что Столыпин хочет выслать меня из Петербурга?.. За сущие пустяки!.. Вся моя вина в том, что я царицу ласкаю...

– Ты – нахал, – сказал я, оставь меня и не смей никогда подходить ко мне.

Он отошел и направился к стоявшей около храма какой-то большой карете, в окне которой виднелись дамские лица. Дверцы растворились, Распутин влез в карету, и лошади тронули.

Больше я никогда уже не видел Распутина».

Будучи епископом Сухумским, Андрей Ухтомский писал о своем бывшем друге Распутине как о «государственном преступнике». Фото из архива автора

* * *

Позднее я слышал, что Распутин, едучи по железной дороге с какими-то женщинами, уверял их, что он совершенно бесстрастен и в доказательство этого ложился с женщинами в отдельном купе. Но вскоре же оказывалось, что уверения его в бесстрастности были ложными.

Относительно убийства Распутина А.Н.Брянчанинов, по- видимому, со слов князя Юсупова, сообщал мне некоторые подробности. Сначала хотели отравить Распутина цианистым калием. С этой целью было приготовлено вино и пирожки с цианистым калием. Григорий выпил вино и съел все пирожки, кроме одного, но остался жив, пошел на верхний этаж как ни в чем не бывало. Все были этим страшно поражены. Желая проверить, не вышло ли ошибки с пирожками, дали собаке последний оставшийся пирожок. Собака съела и тотчас околела.

Тогда Юсупов решил застрелить Распутина. Он подошел к нему и выстрелил ему в грудь. Распутин упал навзничь. Пригласили доктора его осмотреть. Доктор осмотрел и сказал, что Распутин мертв. После этого участники убийства поехали в автомобиле осматривать местность, куда бы можно было отвезти труп. Вернувшись, они подошли к трупу. Вдруг Распутин открывает один глаз, потом другой глаз, а затем вскакивает и бросается на Юсупова. Последний бросился бежать от него по лестнице в верхний этаж. Так как Распутин его преследовал, то Юсупов начал стрелять по нему из револьвера. Распутин вернулся в комнату, где он лежал раненый.

В этой комнате была прекрасно замаскированная потайная дверь, не известная никому из посторонних. Распутин сразу нашел эту дверь и выбежал из комнаты. За ним погнались и добивали его железным аршином по голове».

(Воспоминания епископа Андрея о Григории Распутине, записанные Александром Пругавиным, публикуются по автографу, сверенному с текстом записной книжки, которые хранятся в Российском государственном архиве литературы и искусства. Комментарии приводятся в виде послесловия к публикации.)

Необходимые пояснения

Не будь Казани в судьбе сибирского крестьянина Григория Ефимовича Распутина (1869–1916), никто бы никогда не узнал «великого русского старца». Волжский город стал для него трамплином, благодаря которому он совершил дальний и точный полет, сумев приземлиться в Петербурге, где сошелся с такими лицами, которые вольно или невольно способствовали дальнейшему завоеванию Григорием «Сибирским», как он иногда подписывал свои письма, гордой Северной столицы.

Александр Алексеевич Ухтомский окончил Московскую духовную академию в 1895 году. Его духовник архимандрит Антоний (Храповицкий) с 1895 по 1900 год был ректором Казанской духовной академии. По его настоянию князь и избрал иноческий путь и в 1895 году был посвящен в сан иеромонаха. В 1899 году, будучи архимандритом, он возглавил Казанские миссионерские курсы, а в 1907 году стал викарным епископом Казанской епархии.

Согласно легенде, юный Ухтомский предпочел духовную карьеру будто бы под влиянием случайной встречи с протоиереем Иоанном Кронштадтским. Так ли это на самом деле, утверждать трудно, но то, что владыка Андрей ревниво относился к репутации своего кумира, – факт неоспоримый. Григорий Распутин тоже стремился походить на Иоанна Кронштадтского, в том числе и пристрастием к дорогой одежде и обуви. Поклонник старца столичный издатель Григорий Сазонов оправдывал его: «...Сапоги бутылкой и вообще приличная одежда у Григория имеется. Он ходит в меховом пальто и шапке, носит нередко шелковые рубашки. Худого в этом я не вижу ничего. Ведь и досточтимый покойный о. Иоанн Кронштадтский не только ездил в карете, в бобровых шапках и воротниках, но и по смерти его их осталось наряду с массой иных вещей чуть не дюжина».

Громкая слава в те годы шла и о Раифско-Богородицкой мужской пустыни, что в 25 верстах от Казани, где находилась чудотворная икона Грузинской Богоматери. Паломники стремились посетить и наместника соседней Седмиозерной Богородицкой пустыни схиархимандрита Гавриила (Зырянова). Видимо, именно к нему и направлялся Григорий Распутин, с него и копировал поведение типичного старца, также окружив себя узким кругом преданных поклонников. Среди почитательниц схиархимандрита (судя по фотографиям, человека феноменально тучного) была великая княгиня Елизавета Федоровна, родная сестра императрицы Александры Федоровны. Наслушавшись слухов о роли старца при дворе, она встала в ряды врагов Григория «Сибирского». Во время одного из визитов в Казань великая княгиня призналась в этом схиархимандриту Гавриилу, на что тот ответил: «Убить его – что паука, сорок грехов простится...» Не потому ли спустя годы настоятельница Марфо-Мариинской обители молилась за убийц всесильного старца и даже назвала их преступление «патриотическим актом»?

Схиархимандрит Гавриил (Зырянов), быть может, не с одной великой княгиней обсуждал сплетни о мало кому тогда известном сибирском крестьянине. Слухи об этих пересудах достигли ушей августейших покровителей Григория Ефимовича. Во всяком случае, прибывший в 1908 году на Казанскую кафедру архиепископ Никанор (Каменский) уволил Гавриила (Зырянова) от должности наместника обители, подверг его нескольким обыскам, лишил всех келейников и выселил из домика, построенного на средства его почитателей. Один из них, игумен псковской Спасо-Елеазаровой пустыни Иувеналий (Масловский), выхлопотал перевод схиархимандрита к себе.

В этой связи важно отметить, что псковским архиереем в то время служил добрый знакомый Распутина по Казани епископ Алексий (Молчанов). В 1912 году в его епархии, в Воронцовском Благовещенском монастыре, вдруг обнаружили оплот иоаннитов, хлыстовствующих сектантов, почитавших Иоанна Кронштадтского за живого бога. Особенно много представителей секты было в Петербурге, но Синод у себя в глазу сектантского бревна не видел и перевел Алексия (Молчанова) от греха подальше в Сибирь, тобольским архиереем. Здесь тот быстро прекратил начатое в 1907 году дело духовной консистории по обвинению Распутина в принадлежности к секте хлыстов. Благодарный Григорий Ефимович «доспел», как он сам выражался, своего друга в 1913 году в экзархи Грузии. Единственный сын архиерея Леонид Молчанов входил в ближний круг старца, был его виночерпием. В марте 1913 года родной брат епископа Алексия Николай Молчанов получил назначение священником на родину Григория Сибирского – в село Покровское, где диаконом уже состоял муж племянницы епископа Алексия Молчанова.

Некогда епископ Алексий занимал богатую Таврическую кафедру, откуда его неожиданно перевели в 1910 году в псковскую глушь. Поводом стало сожительство престарелого князя церкви с молоденькой учительницей Елизаветой Кошевой. Но наказали его не за этот грешок. Просто крымская кафедра понадобилась для протеже великой княгини Елизаветы Федоровны – епископа Феофана (Быстрова). Он кратковременно состоял царским духовником, пока не пошел против Григория Распутина, за что в декабре 1910 года был удален от двора и выслан из Петербурга. Но в дело опять вмешалась сестра государыни Елизавета Федоровна и выхлопотала ему перевод в Крым.

Словом, типичная синодская жизнь того времени текла своим обычным чередом.

Начало взаимоотношений архимандрита Феофана и Григория Распутина не предвещало никаких потрясений. Столичный ученый монах познакомился с ним через своего казанского друга архимандрита Хрисанфа (Щетковского), который дал Григорию Сибирскому рекомендательные письма, с которыми тот и прибыл из Казани в Петербург.

Благодаря сближению Феофана с Распутиным первый сделал блестящую карьеру, наивно полагая, что она совершается без посторонней помощи. Через две недели после знакомства в 1905 году государя с сибирским крестьянином архимандрит Феофан впервые был принят Николаем II. С ноября 1907 года его определили царским духовником. В 1908 году по просьбе государыни Александры Федоровны он ездил на родину старца, в село Покровское. Через год его назначили ректором столичной духовной академии и возвели в сан епископа. Государь не раз принимал Феофана вместе с Распутиным, что тщательно отмечал в своем дневнике.

Но все это происходило в начале увлечения столичного богослова сибирским Божьим человеком. Оказавшись в царской немилости из-за перехода в стан врагов старца, епископ Феофан в 1911 году, когда иеромонах Илиодор совершал триумфальное паломничество по Волге, тоже посетил Саров. Он молился в келье Серафима Саровского, как он сам об этом вспоминал, до исступления, до обморока, чтобы новоявленный святой открыл ему глаза на Григория Сибирского. Архиерей посетил и местную достопримечательность – считавшуюся блаженной Пашу Саровскую, которая была порядочной матерщинницей и кликушей. При столичном госте она нарочно разбила портреты царя и царицы, о чем епископ Феофан не преминул рассказать императору во время их последней встречи. Мало этого, в том же 1911 году он выступил перед Синодом с дерзким предложением выразить императрице архипастырское неудовольствие в связи с поведением Распутина.

Участь его оказалась предрешена: 26 марта 1912 года Николай II последний раз беседовал с досадным архиереем в Ливадийском дворце. Через три месяца епископа перевели в Астрахань, где он тут же заболел малярией. Благодаря очередному заступничеству властных благодетелей епископа Феофана в 1913 году перевели в захолустную Полтаву.

Экзальтированность владыки Феофана была общеизвестна, однако некоторые его богословские взгляды поражают. Так, один из его почитателей с приязнью сообщал: «Епископ был глубоко убежден в том, что у нас на Руси кроме святых и праведников, признанных церковью и канонизированных, есть еще особые святые, так сказать иррегулярные. Вот как есть войска регулярные и иррегулярные – казаки, например, – так и эти святые, эти праведники, пока еще не признанные церковью. Это именно разные «блаженные», «провидцы», «прозорливцы», странники, юродивые и т.д.». К иррегулярным святым относил епископ Феофан и старца всея Руси Григория Сибирского, под обаянием которого он находился до конца своих дней.

Последний раз епископ Андрей Ухтомский и Григорий Распутин встречались 2 февраля 1910 года в петербургском храме Воскресения Христова (Спас на Крови), который был возведен в память убиения на этом месте в 1881 году Александра II. При последних Романовых террористы вели тотальную войну против «преступного царского режима». В самый разгар первой революции, в 1906 году, они взорвали дачу только что назначенного премьер-министром Петра Столыпина. Он чудом остался жив, но были ранены его дети. Государь советовал председателю кабинета министров принять Распутина, чтобы тот благословил его больную дочь иконой, но премьер не послушался царского совета. Наоборот, он стал одним из его врагов: приказал Охранному отделению завести за Григорием Сибирским слежку, инициировал дело Тобольской духовной консистории о принадлежности Распутина к секте хлыстов, хотел выслать его из столицы за аморальное поведение, о чем докладывал царю.

Григорий Ефимович нередко характеризовал себя одной фразой: «я со всеми одинаково ласков». Ну не понимал сути этой загадочной ласки высокомерный премьер, не понимал и возмущался. Поговаривали, что прозорливый Григорий Сибирский предсказал смерть своего супротивника за несколько дней до покушения на него: «Смерть за ним!.. Смерть за ним едет!.. За Петром... за ним...». 1 сентября 1911 года Столыпин был смертельно ранен несколькими револьверными выстрелами, произведенными завербованным полицией эсером-террористом Дмитрием Богровым.

Возможно, все эти события – лишь разрозненные эпизоды великого заговора против России. Заговора патриотов. Ведь не только масоны и революционеры, но и монархисты с патриотами разрушали Российскую империю. В телеграмме, посланной 18 декабря 1916 года убийце русского мужика, великому князю Дмитрию Павловичу, великая княгиня Елизавета Федоровна доверительно сообщала: «Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного».

Вскоре всех рассудила история: монархисты и черносотенцы, которых не успела казнить рабоче-крестьянская власть, как и полагается, бежали на Запад. Был среди них и потомок епископа Игнатия (Брянчанинова) – журналист и издатель Александр Брянчанинов, которому один из убийц старца князь Феликс Юсупов, как человеку своего круга, в числе первых поведал подробности о расправе над Распутиным. Брянчанинов был известным «поджигателем победы». Будучи редактором славянофильского и, следовательно, патриотического журнала «Новое звено», он постоянно выступал за то, чтобы русской кровью добыть освобождение для «братьев-славян» и неоднократно печатал похабные фельетоны о Григории Сибирском.

До сих пор не утихают споры о том, кто во время «патриотического акта» персонально запачкался кровью старца всея Руси. В протоколе вскрытия трупа Распутина и на фотографиях видно, что «механические повреждения (кроме пулевых ранений) в области головы нанесены тяжелыми тупыми предметами». Так считают нынешние специалисты Московского института судебной медицины. Под этими предметами в разное время предполагали и кинжал, и тесак, и штык, и кочергу и даже шпору. Но теперь-то мы знаем, чем добивали русского старца. Аршином!

Более чем символично для русской истории! Забивали насмерть увесистой железной палкой длиной в 71 сантиметр, введенной по Уложению 1649 года царем Алексеем Михайловичем Тишайшим, на которого так хотел походить последний русский самодержец. Вот и повторяй после этого: «умом Россию не понять, аршином общим не измерить»...