POST SCRIPTUM

В 2007 году Русская Православная Церковь и российская общественность отмечают две юбилейные даты: 125 лет со дня рождения и 70 лет со дня мученической кончины русского философа, ученого и богослова священника Павла Александровича Флоренского. 18 апреля в Московском университете, а 19-го – в Московской Духовной академии пройдет конференция, посвященная двойному юбилею.

Именно с этими двумя старейшими учебными заведениями России были связаны жизнь и творчество отца Павла. В 1904 году он успешно окончил математический факультет Московского университета и тогда же, отказавшись от научной карьеры, поступил в Московскую Духовную академию, что в Троице-Сергиевой лавре. Через десять лет увидела свет его первая книга «Столп и утверждение Истины», важнейшая веха в истории русского богословия конца XIX века. К тому времени позади осталась учеба в академии, магистерская диссертация и, вероятно, самое главное событие в жизни – принятие сана священника. Впереди были лекции в академии, философские труды, священническое служение в Лавре (а после революции – работа по сохранению ее памятников). Потом аресты, ссылки, лагеря и расстрел.

Приход в университет стал результатом юношеских увлечений наукой, приход к священству – следствием духовного переворота. Но, обратившись к вере, Флоренский науку не бросил. Особыми были и его научность, и религиозность. Одно из главных положений конкретной метафизики – философского учения Павла Флоренского – состоит в том, что идеальное (ноуменальное, потустороннее, горнее) просвечивает через окружающий нас феноменальный мир. Не только мы, простые смертные, стремимся к Высшему, но и Высшее стремится к нам, заглядывает в наш мир, дабы озарить его чудесным светом (и здесь слышна одна из главных интуиций русской мысли).

Как нигде, человек ощущает на себе этот взгляд в церкви, молясь иконе, которую отец Павел называл окном в иной мир. Но не только. Горним светом пронизаны все сферы нашего возможного опыта, нужно только уметь вглядываться. Еще в дипломной работе выпускника математического факультета Флоренский задумал математически доказать наличие мира по ту сторону феноменального бытия. В 1922 году к дипломным «Мнимостям в геометрии» он добавит последний параграф, где, опираясь на геометрию Римана и физику Эйнштейна, скажет о возможности космологического прорыва в горний мир. Там, как оказывается, даже время течет в обратном направлении, потому что движется навстречу нам, нашей земной юдоли.

Антиномия университета и Лавры как антиномия науки и религии стала символом жизнетворческого пути Флоренского. По воспоминаниям современников, он являл поразительное зрелище, когда, вынужденный заниматься диэлектриками в 20-е годы, приходил в лабораторию в рясе священника. Полутора веками ранее под знаком той же антиномии – академии и университета – прошла жизнь другого великого русского человека, Михаила Васильевича Ломоносова.

В этом сопоставлении тоже свой символизм, раскрывать который следует уже не в рамках жизни отдельного человека, но в контексте истории русской культуры. Ломоносов, учившийся в Славяно-греко-латинской академии (ныне Московской духовной), мечтал о создании в России светской науки. Флоренский, вряд ли уступающий Михайле Васильевичу энциклопедизмом мысли, проделал обратный путь: из светской науки в религию, из университета в Лавру. Для Ломоносова академия была началом пути, и основание университета стало логическим его итогом. Для Флоренского именно Лавра была местом, куда он стремился, где преподавал и служил.

Как же так вышло, что в эпоху Серебряного века один великий русский мыслитель проделал путь, обратный тому, на который всего полтора века назад положил жизнь другой, не менее великий? Современник Флоренского европейский философ Эдмунд Гуссерль сожалел о том, что наука, созданная европейским человеком, отвечает на какие угодно вопросы, но не на самые жгучие – о смысле и бессмысленности человеческого бытия. В эпоху Серебряного века Флоренский ставил иные задачи, чем Ломоносов во времена Просвещения и рационализма. Не наука как объективное знание, независимое от человека как внешнего наблюдателя, а наука как знание синтетическое, включающее человека как центр мироздания, – средоточие всех его путей. «Человек есть сумма Мира, сокращенный конспект его», – писал Флоренский.

Именно такую науку запроектировал он в своих работах, и его неоконченные проекты ждут своего продолжателя. Но такая наука apriori не способна быть в конфликте с религией, ведь человеку издревле было свойственно поднимать глаза «от долу горе» и совершать служение невидимому Богу. Человек, по Флоренскому, – homo liturgus. Вот как высказался об этом Алексей Федорович Лосев, его ученик и последователь: «Оказалось, что человек идет в церковь, крестится и молится не потому, что так папа или мама велели, а потому, что действительно наука этого требует, потому, что без этого ты будешь просто дурак, глупец будешь, если ты не будешь ходить в церковь и не будешь исповедовать последних истин науки».

Работы Флоренского о религии, среди которых многими особенно любим «Иконостас», обладают удивительной способностью – приводить людей в Церковь. Среди его читателей немало людей светского образования и культуры, людей думающих и сомневающихся. В этом один из парадоксов отца Павла, считавшего интеллигентское сознание стоящим дальше от подлинной религиозности, чем народное с его непосредственным отношением к жизни и вере. Но ведь и сам он был из интеллигентской среды и писал для тех, кто к вере и Истине шел тесными вратами, и сам проделал тот же путь. Вклад Флоренского в русскую культуру поистине уникален. Своим словом и мыслью он помогает нам постигать и почти научную истинность православной традиции, и ее человеческую теплоту, и многовековую мудрость.

По сведениям, недавно открытым биографами и потомками Павла Флоренского, его гибель в 1937 году стала результатом массового расстрела, приуроченного к 20-летию Октябрьской революции. Место захоронения священника – общая могила на Левашевской пустоши в Ленинградской области.