Сергей Фирсов Грань веков - всегда время ожиданий, страхов и надежд. Так было и сто лет назад, когда наша страна переживала огромные нравственные, политические и экономические коллизии, стремясь найти свое место в стремительно менявшемся мире. "Что-то в России ломалось, что-то оставалось позади, что-то, народившись или воскреснув, стремилось вперед, - писала Зинаида Гиппиус. - Куда? Это никому не было известно, но уже тогда, на рубеже веков, в воздухе чувствовалась трагедия". Апокалиптические настроения и ожидания, по мнению современников тех лет, быть может, означали не приближение конца мира, а приближение конца старой императорской России.
В таком контексте становится понятным и оправданным желание русских богоискателей если не ответить на главные вопросы бытия, то хотя бы по-новому их сформулировать и широко обсудить. Желание воплотилось тогда, когда было получено официальное разрешение многолетнего вершителя судеб Русской Церкви, по слову Василия Розанова - "Гамлета в роли администратора", - Константина Петровича Победоносцева. Осенью 1901 г. в столице империи стали собираться Религиозно-философские собрания... Среди проблем, считавшихся русскими богоискателями актуальными, была и проблема отношений Льва Толстого с Православной Церковью. Ее важность для русского общества среди прочего определялась и тем, что незадолго до открытия Религиозно-философских собраний, в феврале того же 1901 года, Лев Николаевич Толстой был официально синодальным определением назван человеком, которого Церковь не считает "своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с Нею".
Действительно, событие было неординарное: отпавшим от Православной Церкви объявлялся величайший писатель России, чье влияние на умы современников было исключительным. Правильно ли поступил Священный Синод, да и мог ли он поступить иначе?
Такое серьезное решение, разумеется, не было спонтанным. Скорее можно сказать, что оно явилось "канонической закономерностью", ответом человеку, давно отказывавшемуся признавать догматы и каноны Православной Церкви. Впрочем, не стоит забывать и того, что синодальное определение не забывало о надежде православных на обращение Толстого - "да подаст ему Господь покаяние в разум истины" (2 Тим. 2, 25). Иерархи, подписавшие определение Синода, искренне надеялись на это покаяние.
Определение о Толстом предполагалось напечатать в номере "Церковных Ведомостей" накануне недели торжества православия. Об этом неоднократно заявлял и один из главных инициаторов "отлучения" писателя - Санкт-Петербургский митрополит Антоний (Вадковский). Как известно, в Православной Церкви обряд отлучения совершается именно в неделю торжества православия - в воскресенье первой седмицы Великого Поста. В 1901 г. этот день выпадал на 18 февраля. Однако определение появилось позднее - 20-22 февраля. Почему так произошло? Точного ответа на этот вопрос, думается, не существует, хотя предположение вполне допустимо. Чтобы разъяснить его, следует вернуться назад. Итак...
Как ни странно, но противником отлучения Толстого от Церкви в то время был не кто иной, как Константин Победоносцев - обер-прокурор Священного Синода, учитель Александра III и Николая II, считавшийся одним из самых реакционных политиков своего времени. Реакция, как известно, - всегда ответ на что-либо. С точки зрения либеральных (а тем более революционно настроенных) современников, Победоносцев действительно был реакционером. Сторонник сохранения политической "формы" даже в ущерб "содержанию", обер-прокурор должен был бы поддерживать идею религиозного наказания Льва Толстого. И действительно он ее поддерживал довольно долго, но... но в дальнейшем пересмотрел свое мнение. Вспомним: в эпоху Александра III Священным Синодом все было подготовлено для обнародования определения об отлучении Толстого от Церкви. Но государь не желал прибавлять "в славе Толстого мученического венца", и дело "заморозили".
В начале 1896 года, уже в новое царствование, Победоносцев писал своему конфиденту (Рачинскому), что Толстого надо отлучить. Казалось бы, в чем проблема? И тем не менее проблема была. Одно дело - понимание актуальности вопроса, другое - политическая целесообразность его разрешения. В начале XX столетия, в условиях все более осложнявшейся внутриполитической ситуации, на фоне студенческих волнений отлучение Толстого могло выглядеть скорее как правительственная демонстрация, нежели как справедливая и давно ожидаемая верующими мера церковного воздействия.
Считается, что "последней каплей", переполнившей терпение церковных иерархов, стал выход в свет романа "Воскресение". Роман создавался с перерывами три раза по году - в 1889 - 1890, 1895 - 1896 и 1898 - 1899 гг. Гонорар от его продажи был пожертвован Толстым в пользу духоборов: он отдал им все деньги, полученные за "Воскресение", в том числе и полученные за переводы. Показательно, что в изображенном в романе обер-прокуроре Топорове современники без труда узнавали Победоносцева. Но на это в конце концов была воля самого Толстого - на то он и художник. Важнее было другое - в романе писатель в очередной раз решительно высказался против основных постулатов православной веры и "официального", как он считал, христианства.
Все это и обострило вновь вопрос о принадлежности Толстого к Церкви. Столичный митрополит Антоний именно тогда, в конце 1900 г., в частных беседах откровенно признавался, что прямое и гласное отлучение Толстого было бы лучше всего. 11 февраля 1901 г. он направил Победоносцеву письмо, в котором заявлял, что в Синоде все пришли к мысли о необходимости обнародования синодального суждения о графе. Но Победоносцев с самого начала был против синодального акта и даже после его опубликования остался при своем мнении. Он лишь уступил и не воспротивился, как он это умел делать в иных случаях, осуществлению идеи, активно проводившейся митрополитом Антонием. Как вспоминал много лет спустя близкий в те годы к Победоносцеву синодальный чиновник Скворцов, роль обер-прокурора сводилась к пассивному наблюдению за происходившим, а отношение к религиозным взглядам великого писателя формулировалось в откровенных словах: "глядишь, старик одумается, ведь он, колобродник, и сам никогда не знает, куда придет и на чем остановится".
Однако не все во взглядах Победоносцева на Толстого было так ясно и прямолинейно. Характерно, но незадолго до февральских событий 1901 г., во время болезни Толстого, обер-прокурор цинично заметил Скворцову, доложившему ему письмо какого-то московского священника с вопросом, петь ли в храме "со святыми упокой", когда Толстого не станет, - "ведь ежели эдаким-то манером рассуждать, то по ком тогда и петь его (священника) "со святыми упокой". Мало еще шуму-то около имени Толстого, а ежели теперь, как он хочет, запретить служить панихиды и отпевать Толстого, то ведь какая поднимется смута умов, сколько соблазну будет и греха с этой смутой? А по-моему, тут лучше держаться известной поговорки: не тронь..."
Но словами дело не ограничилось: не желая отлучения Толстого, Победоносцев тем не менее не только "поддался" нажиму синодалов, но даже собственноручно написал проект синодального определения, в который иерархи внесли лишь незначительные изменения. При этом - вот парадокс! - изменения вносились для того, чтобы определение не имело характера "отлучения от Церкви", а свидетельствовало бы об "отпадении" писателя. Логика Победоносцева вполне понятна: не имея сил и, очевидно, желания препятствовать членам Священного Синода в их стремлении довести "дело" Толстого до конца, он решил взять его в собственные руки, тем самым погасив инициативу митрополита Антония и близких ему в то время "рясоносцев": Антония (Храповицкого), Сергия (Страгородского), Иннокентия (Беляева), Антонина (Грановского) и Михаила (Семенова).
Судьбы этих людей в последующие годы сложатся по-разному: по ходу революции 1905 г. митрополит Антоний (Храповицкий) станет противником "либерального" (как считал владыка) митрополита Антония (Вадковского), свои дни он закончит в эмиграции, лидером Зарубежной Церкви. Митрополит Сергий (Страгородский) сумеет избежать крайностей своего "правого" собрата, а в 1943 г. собор оставшихся после сталинских предвоенных репрессий иерархов изберет его Патриархом. Иннокентий (Беляев) закончит свою жизнь в 1913 г. Экзархом Грузии, архиепископом Карталинским и Кахетинским. Антонин (Грановский) за свои левые взгляды после революционных потрясений 1905 года вынужден будет некоторое время пребывать на покое, в советские годы он окажется в стане обновленцев. Михаил (Семенов) в 1908 г. примет епископскую хиротонию от старообрядцев и трагически закончит жизнь в 1916 г. Но тогда, зимой 1900-1901 годов, они, недолюбливая Победоносцева и мечтая о возглавлении Русской Церкви Патриархом, объединились в едином желании - засвидетельствовать православное отношение к религиозному учению графа Толстого.
Толстой спокойно встретил определение Синода - церковную иерархию он не уважал, считая архиереев послушными исполнителями воли Победоносцева. По-другому оценили состоявшееся "отлучение" многие представители русской интеллигенции, сами давно прекратившие жить церковной жизнью. В православном государстве, каковым de jure считалась Россия, отпадение от Церкви воспринималось не только как религиозный, но и как политический акт. Даже Софья Андреевна, супруга писателя, осудила решение Синода, написав столичному митрополиту Антонию, что ее "горестному негодованию" нет пределов. Толстая, зная отношение мужа к Церкви и будучи верующим человеком, казалось, не должна была так "бурно" реагировать на решение Синода. Однако в православном государстве подобное решение воспринималось прежде всего как вердикт о государственной неблагонадежности, что не могла не почувствовать и на что не могла не отреагировать Софья Андреевна.
Митрополит Антоний вскоре публично ответил Толстой. Архиерей напомнил графине, что ее муж сам отрекся "от веры в Иисуса Христа, Сына Бога Живого, Искупителя и Спасителя нашего". "Синод засвидетельствовал лишь существующий факт, - писал он далее, - и потому негодовать на него могут только те, которые не разумеют, что творят". Митрополит характеризовал синодальный акт как акт любви и призыва Толстого к возврату в Церковь, а верующих - к молитве о нем.
Но сам писатель не считал состоявшееся определение актом любви, называя его произвольным, неосновательным и неправдивым, содержавшим в себе клевету и подстрекательство к дурным чувствам и поступкам. В чем было дело? Проблема заключалась в том, что Толстой, откровенно писавший об отречении "от Церкви, называющей себя Православной", тем не менее уверял всех, что сделал это только из стремления всеми силами служить Богу. Поэтому, отвечая Синоду, писатель кратко перечислил, во что он верил (в учение Христа о любви друг к другу, недопустимости убийства и плате злом на зло), отметив приоритет (в его шкале ценностей) истины над всем другим. "И до сих пор, - подчеркивал Толстой, - истина совпадает у меня с христианством; и в той мере, в какой я исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти".
Таким образом, продолжая искренне считать себя христианином, Толстой не видел за государственным фасадом собственно Православной Церкви, которую воспринимал не мистически, а как часть самого государства. Трагедия состояла в том, что для Православной Российской Церкви случай с Толстым являлся очередным напоминанием о слишком тесной ее связи с государством, в результате которой церковные решения воспринимались как решения государственные. Российская общественность именно поэтому и восприняла "отлучение" Толстого как расправу, политическую месть власти, а в действиях Церкви увидела лишь ее зависимость от "мира". Не случайно вскоре, 25 марта 1901 г., в день открытия в Петербурге выставки передвижников, представленный там портрет Толстого был демонстративно разукрашен живыми цветами при аплодисментах и криках "браво". Полиция вынуждена была издать секретный циркуляр, дабы подобное не повторилось в других местностях империи.
...Давно и хорошо известно, что добро не рождается от зла, оно от добра рождается. Сто лет назад православные иерархи, настаивавшие на принятии определения об отношении Православной Церкви к Толстому, это прекрасно понимали. Они не столько стремились "наказать" великого писателя, сколько прекратить кощунство - пребывание в церковном лоне человека, открыто глумившегося над религиозными святынями. Демократически и либерально настроенная русская общественность подвергла их за это шельмованию, наградив самыми нелестными эпитетами... Чем же они и поддерживавшие их православные ответили, да и ответили ли?
Тысячи епископов и клириков, отдавших свои жизни за веру и Церковь в годы страшных большевистских гонений, есть безусловный ответ всем, кто считал их прежнее служение "под прикрытием самодержавной власти" сознательным обманом "простого народа". Их подвиг можно считать и ответом Толстому, упорно не видевшему в русском православии совпадения истины с христианством.
