0
10113
Газета НГ-Политика Интернет-версия

05.04.2016 00:01:15

Людмила Алексеева: «В войну люди не шли в атаку с криками «За Сталина!»

Тэги: людмила алексеева, правозащитники, права человека, хельсинкская группа, петр григоренко, ссср, петр якир, анатолий марченко, сергей ковалев, кгб, джемилев


людмила алексеева, правозащитники, права человека, хельсинкская группа, петр григоренко, ссср, петр якир, анатолий марченко, сергей ковалев, кгб, джемилев Людмила Алексеева пригласила корреспондентов «НГ» Розу Цветкова и Алексея Горбачева на майский юбилей Московской Хельсинкской группы. Фото Алексея Шмаринова

В канун 40-летия Московской Хельсинкской группы (МХГ) корреспонденты «НГ-политики» Роза ЦВЕТКОВА и Алексей ГОРБАЧЕВ пообщались с бессменным председателем МХГ Людмилой АЛЕКСЕЕВОЙ.


– Людмила Михайловна, 12 мая исполняется 40 лет Московской Хельсинкской группе. И ровно 20 лет назад, в 1996 году, вы стали ее председателем. Как вообще возникла идея создания этой правозащитной организации, сразу громко о себе заявившей? Тем более под цепким присмотром КГБ, контролировавшим каждый шаг гражданских активистов?

– На самом деле правозащитное движение в СССР возникло еще в середине 1960-х годов, но не было речи ни о каких организациях. Сначала мы просто помогали арестованным друзьям и лишь потом поняли, что стали движением.

В 1968 году среди нас появился Петр Григоренко (1907–1987, генерал-майор Вооруженных сил СССР (1959), участник диссидентского движения, правозащитник, основатель Украинской Хельсинкской группы. – «НГ-политика») и говорит: надо создавать организацию. Мы все были против. Почему? Во-первых, нам попросту надоело – то загоняют в комсомол, то в Осоавиахим, все эти организации поперек горла стояли. А мы вроде и так нормально работаем, все на личной инициативе.

Я тоже была категорически против. Говорила ему: Петр Григорьевич, разве есть что-то такое, что мы без создания организации сделать не можем? А вот минусы организации я могу обрисовать – сразу всех пересажают. В общем, мы твердо придерживались позиции, что организацию создавать не нужно.

– Что же изменило ваше мнение?

– Одной из форм нашей активности было подписание всяких писем, например, генсеку СССР Леониду Брежневу. Никакого эффекта они, понятно, не имели, но подписантов выгоняли с работы. И я даже сказала коллегам: все, теперь подписывать буду только письма в защиту политзаключенных – все равно никакого толка нет.

А в 1969 году 15 правозащитников создали Инициативную группу по защите прав человека в СССР и адресовали письмо в ООН. Мне об этом сообщил историк и правозащитник Петр Якир. И еще сами инициаторы до конца не решили, есть ли такая организация вообще или нет, а люди стали писать им письма, как в центр правозищитников. И тогда я поняла, что ошибалась. В идее создания организации есть какая-то магия.

Тем более потом случилась и другая история. Когда моего друга Анатолия Марченко (1938–1986,  писатель,  диссидент, советский политзаключенный. – «НГ-политика») везли по этапу в товарном вагоне в лагерь, он написал мне письмо и бросил его через щелку на рельсы. С просьбой нашедшему отправить это письмо на мой адрес.

– Неужели нашелся такой человек?

– Представьте,  нашелся, и я письмо получила. И подумала: а неплохо было бы выступить в защиту Анатолия Марченко от имени Инициативной группы. Нашла Наташу Горбаневскую (1936–2013,  русская поэтесса, переводчица, правозащитник, участница диссидентского движения в СССР.  – «НГ-политика»), и с ее согласия мы опубликовали это письмо в «Хронике текущих событий» (машинописный информационный бюллетень правозащитников, выпускавшийся ими в течение 15 лет, с 1968 по 1983 год. – «НГ-политика») от имени группы, и оно пошло на Запад.

– Что же было дальше?

– Члены Инициативной группы стали писать письма в разные инстанции от имени этой группы. В течение полутора лет почти всех из 15 членов группы либо арестовали, либо отправили в сумасшедший дом. Остались трое – правозащитники Сергей Ковалев, Татьяна Великанова и Татьяна Ходорович. Потом Ковалева в 1974 году посадили, и на этом группа кончилась.

Но многие правозащитники, в том числе я, поняли, что группа – это стоящее дело. Позже в Москву из Армении вернулся Юрий Орлов. Он стал известен, когда в 1956 году после ХХ съезда на партсобрании сказал, что только Сталина мало осудить, чтобы это не повторилось, надо систему менять. После таких заявлений талантливый физик был немедленно уволен с работы в Институте физики Академии наук, получил волчий билет и вынужден был уехать в Армению. Войдя по возвращении в столичный диссидентский круг, он стал думать, как добиться, чтобы власти услышали наши требования.

1 августа 1975 года были подписаны знаменитые Хельсинкские соглашения о безопасности и сотрудничестве в Европе. Руководству СССР было важно, что этим документом признавались все действовавшие на тот момент границы, поскольку Западная Украина и Прибалтика, оккупированные после войны, до этого не признавались нашими территориями. Правозащитники же увидели в них другой момент – гуманитарные обязательства по соблюдению основных прав человека.

Наши вожди, видимо, были уверены, когда этот документ подписывали, что все это ерунда – мол, выпустим двух евреев в Израиль и одного политзаключенного из лагеря. Текст договора был даже опубликован во многих газетах, в том числе в «Правде» и в «Известиях».

В конце апреля 1976 года звонит мне Юрий Орлов и предлагает встретиться в сквере у Большого театра. Я его знала, он обращался ко мне по каким-то делам, но чтобы мы вместе гуляли – такого не было. Я поняла, что есть какое-то важное дело, и говорю: конечно, давайте встретимся.

В общем, мы сели на лавку, и, не сговариваясь, одновременно посмотрели по сторонам, нет ли хвостов. И оба расхохотались: что мы, наркодельцы какие-то? Он сразу к делу: «Люда, вы прочли Хельсинкские соглашения?» Я сказала, что прочла, но посчитала их ерундой в сравнении со Всеобщей декларацией прав человека. На что Орлов заметил: «В том-то и дело, что декларация носит рекомендательный характер. А соглашения обязательны к исполнению. И это очень важно, потому что мы можем попытаться заставить СССР соблюдать гуманитарные обязательства».

Юрий Орлов пояснил, что Запад и СССР придумали механизм проверки выполнения соглашений. Вот советские правозащитники и могут с его помощью наладить диалог с властями. Ведь диссидентов они вряд ли услышат, а с мнением правительств стран Запада должны считаться. Для этого необходимо было создать такую организацию, которая бы проверяла, выполняются ли на территории СССР гуманитарные обязательства в рамках Хельсинкских соглашений, и сообщала бы о нарушениях всем 35 странам-подписантам. Ко мне Орлов с этой идеей обратился первой, чем я очень горжусь.

– Может, он влюблен был в вас?

– Нет, у него была молодая жена, которую он любил. И у меня был любимый муж. Причина была в другом: я могла с приличной скоростью печатать на машинке, к тому же являлась профессиональным редактором. Но техническое исполнение этих идей приводило меня в ужас – ведь это означало, что каждый документ надо будет перепечатать на машинке 36 раз, чтобы отправить в посольства всех стран – партнеров по соглашениям и одну копию оставить нам. 

– А ваша семья была вовлечена в правозащиту?

– Нет, ни муж, ни дети не были вовлечены. Хотя и говорили, что я все делаю правильно, и время от времени помогали. У них были свои интересы. От матери я вообще скрывала, чем я занимаюсь. Вдруг приходит ко мне знакомый и говорит, что по иновещанию сообщили о создании какой-то новой группы. Я сразу испугалась, что мать узнает. Но меня среди участников не назвали. Конечно, КГБ сразу всем этим заинтересовался, и Юрий Орлов получил повестку на допрос. Выход был один – сделать эту историю публичной как можно скорее. Предшествующим допросу вечером Орлов побежал к академику Андрею Сахарову, попросил его возглавить создаваемую группу. Андрей Дмитриевич сам возглавлять группу отказался, но предложил включить в состав свою жену Елену Боннэр.

А потом созвал иностранных журналистов и объявил им о создании нашей группы. В тот же вечер об этом было сообщено по Би-би-си. На следующий день, когда Орлов явился в КГБ, ему говорят: «Создали? Имейте в виду, если группа начнет действовать, вы и все связанные с вами лица ответят по всей строгости закона». Как только он оттуда вышел, обзвонил нас, и мы собрались. Орлов всех предупредил о последствиях, чтобы можно было отказаться от вступления. Все замолчали. Тишину нарушил чей-то вопрос: «Ну, и о чем будет первый документ?» Кстати, первый документ был об очередном суде над Мустафой Джемилевым, лидером крымских татар.

Людмила Алексеева: «Я тогда для себя решила, что лучше быть человеком без статуса, чем каким-то мурлом  становиться».		Фото Reuters
Людмила Алексеева: «Я тогда для себя решила, что лучше быть человеком без статуса, чем каким-то мурлом становиться». Фото Reuters

– Годы идут, а действующие лица все те же!

– Точно.

– И как складывались взаимоотношения с КГБ?

– До февраля 1977 года нас не трогали. Ну, вызывали на допросы, делали обыски. У всех членов группы, кроме меня, поотключали телефоны. Им так было удобнее с нами «работать», слушать только один телефон. И, конечно, моя квартира прослушивалась. Представляете, какое удовольствие жить в квартире, которую и днем, и ночью прослушивают? Около нашего дома постоянно стоял мини-автобус с какими-то антеннами. А прямо напротив окна постоянно находилась легковая машина, у которой и днем и ночью горели фары. Чего она там делала, я не знаю. Но слышали они все, что делается в квартире. Это совершенно точно.

– А как вообще люди о вас узнавали и приходили с обращениями?

– Основным источником информации стали Радио «Свобода» и «Голос Америки», где рассказывали про нашу деятельность. Поэтому довольно быстро к нам потянулись ходоки, как мы их называли, со всех концов Союза. Мы стали получать много информации от самых разных людей. Например, адвентисты с Украины жаловались, что у них забирают детей и отдают в приюты за попытку воспитывать в своей вере. Пятидесятники приезжали с Находки.

– Но как они вас находили?

– Наши адреса нигде не публиковались. Помню, приехал к нам один таксист из Краснодара по фамилии Павлов. Он любил откровенничать с теми, кого подвозил, критиковал советский строй, за что его и посадили на три года. По выходе на свободу первым делом он отправился к нам, чтобы пожаловаться на незаконное заключение под стражу. Нашел он нас так: приехал в Москву, вышел на улице Горького (ныне Тверской) и просто спрашивал у прохожих: мол, не знаете ли вы, как найти Сахарова или Орлова? Почти все шарахались, но примерно десятый по счету человек показал дорогу, даже довел до двери, поскольку лично знал Орлова.

– На какой эффект от работы вы рассчитывали?

– Чтобы на Западе создавались хельсинкские группы, которые давили бы на правительства своих стран, а те – на наше, требуя соблюдения гуманитарных статей Хельсинкских соглашений.

– Но никто особо не шевелился?

– Зато зашевелились наши. Были созданы Украинская, Литовская, Грузинская и Армянская Хельсинкские группы. Арестов не было до февраля 1977 года, хотя украинцам, например, бросали в окна камни. Наверное, надеялись, что нас не заметят на Западе. Но потом, видимо, было решено пожертвовать мнением Запада в пользу закручивания гаек в Союзе.

– И начались аресты?

– В феврале 1977 года арестовали Олексу Тихого из Украинской Хельсинкской группы, были выписаны ордера на арест Юрия Орлова и Александра Гинзбурга из Московской. Об этом предупредил нас один сотрудник КГБ, Виктор Орехов, который сочувствовал диссидентам...

– Такие в КГБ тоже были?!

– Такой. Он был один. Так вот, он предупредил, что выписаны ордера на арест. Гинзбург сказал: все равно, мол, никуда не денешься, прятаться не стал, и его арестовали 3 февраля. А Орлов, у которого была квартира на первом этаже и у входа постоянно стояли кэгэбэшники, вылез в окно и уехал в Тверь, к матери своего хорошего знакомого, и решил спрятаться там. Правда, продержался он там всего неделю. Не выдержал и через неделю приехал в Москву и пришел ко мне.

– Вас не трогали?

– Опасаясь ареста не только своего, но и мужа с сыном, мы подали документы на выезд. Тогда выехать можно было только евреям, а мы все русские. Но мой друг из Израиля написал приглашение, дескать, я – его двоюродная сестра. Я, скажу честно, уезжать очень не хотела, поскольку в СССР у меня была насыщенная жизнь. К тому же английского я не знала, и диплом мой исторического факультета за границей веса никакого не имел. А муж и сын на меня давили. И это стало для меня решающим. У сына уже и так из-за меня были трудности. После экономического факультета МГУ его распределили в аспирантуру. А потом сказали: забирай документы, мы узнали, чем твоя мать занимается. И он устроился в какой-то поганый НИИ младшим научным сотрудником, справедливо опасаясь, что проведет там всю жизнь.

Муж мой, Николай Вильямс, отсидел пять лет в сталинских лагерях. И у него была такая присказка, которую он любил мне повторять: «Лагерь – не место для женщины».

– Беспокойство за мужа и сына перевесило, и вы согласились уехать?

– Мы подали документы на визу и через месяц, это было 1 февраля 1977 года, получили разрешение. А 10 февраля, когда я уже знала, что мы скоро уедем, Юрий Орлов приехал к нам из своего убежища в Твери. Он переоделся, замаскировался, чтобы его не узнали, но это было неважно – КГБ на нас плюнуло, зная, что мы уезжаем, и сняло наружное наблюдение.

Однако когда Орлов заговорил, тут же отключился телефон: его знали по голосу. Не прошло и десяти минут, Орлов собрался уходить, но в подъезде уже стояли кэгэбэшники. Юрий Орлов в итоге остался у нас на ночь – была надежда, что ночью они уйдут, но всю ночь они стояли под дверью, а утром пришли – в новенькой милицейской форме, явно только со склада взяли. Я потребовала было ордер, но, не спрашивая разрешения, молодчик прошел и открыл дверь в комнату, где стоял Юрий Орлов. «Вот вы-то нам и нужны», – с довольным видом сообщил чекист. Юру забрали. И приговорили: семь лет лагеря, пять лет ссылки... Я же 22 февраля уехала. И тешила себя мыслью о том, что только благодаря отъезду и муж, и сын остались на свободе.

– После вынужденного отъезда из СССР вы провели в Америке 13 лет жизни. Как сложилась ваша жизнь там?

– Я твердо убеждена, что если уж жить в эмиграции, то ехать надо в Америку. В Америке надо выучить английский, чтобы тебя худо-бедно понимали, и водить машину. После этого ты как все. Я выучила такую фразу: «Извините мой плохой английский, я новый эмигрант». На что мне всегда отвечали: мой папа (мама, дедушка) тоже был эмигрантом. Хотя мой сын любил говорить, что я, мол, живу «к России передом, к Америке задом», что мысли мои все равно были на другом конце океана. И действительно, я изучала там только базовые вещи, что мне элементарно нужно было для жизни. Муж работал, преподавал. Зарплаты мужа вполне хватало на жизнь. Я же выехала как представитель Московской Хельсинкской группы за рубежом, в мои обязанности входило доводить до всех правительств – партнеров СССР по Хельсинкским соглашениям документы МХГ и добиваться освобождения всех 50 членов всех хельсинкских групп, оказавшихся в заключении, и кроме того была консультантом в Американской Хельсинкской группе (которая позднее превратилась в международную правозащитную организацию Human Rights Watch).

– Не жалеете, что вернулись? За последние годы вас изрядно поливали грязью дома, можно даже сказать, гнобили, ваше фото выставляли в качестве мишени на прокремлевском лагере «Селигер». На вас даже напали однажды...

– Я хочу, чтобы в нашей стране власти граждан уважали, а в Америке они без меня обойдутся. Там и так все с этим хорошо. Поэтому для меня так важно работать в России. А вообще я ни о чем в своей жизни не жалею. Эмиграция, кстати, тоже пошла на пользу, потому что если бы я осталась, я знаю, что села бы в лагерь, и даже знаю когда – в ноябре 1979 года. Почти всех «зачистили» тогда перед началом войны в Афганистане. Я бы отсидела свои семь лет лагеря и плюс пять лет ссылки… А благодаря эмиграции я участвовала в создании Американской Хельсинкской группы, которая помогала созданию таких же групп в Европе и в других странах. Мой американский опыт помог мне наладить работу МХГ, когда я стала ее председателем. Сейчас мне 88 лет. Я работаю, и сколько протяну, столько и буду работать.

– Если вернуться в вашу молодость и юность, то когда произошел перелом в сознании? Знаем, что когда началась война, вы, хотя вам было всего 14 лет, просились на фронт…

– На меня очень сильно война повлияла. Хотя сама я на фронт так и не попала. А отец ушел на фронт и не вернулся. Меня просто трясет, когда говорят, что Сталин выиграл эту войну. Как этот изверг мог что-нибудь выиграть? Эту войну выиграл народ. Это были очень тяжелые годы. Я ходила голодная дорогу строить, орудовала целый день лопатой. Потому что ученикам в школе давали 300 грамм хлеба, а строителям дороги давали килограмм. А есть очень хотелось. И я видела, какие героические усилия к победе прикладывал весь народ. Люди познаются в тяжелое время. Наш народ себя показал как великий народ.

Но знаю, чтобы люди якобы кричали, когда шли в атаку: «За Сталина!», фронтовики говорили, что такого не было. Это миф. Скорее матерились.

Мой любимый поэт Борис Слуцкий написал: «Когда мы вернулись с войны, я понял, что мы не нужны. Захлебываясь от ностальгии, от несовершенной вины, я понял: иные, другие, совсем не такие нужны». После войны люди были горды тем, что победили, у них поднялось самоуважение. И за это их надо было втоптать в пыль, чтобы они стали тварями дрожащими. То, что мы переживали с 1945-го по 1953 год, это было то же самое, что в 1930-е: аресты, людей унижали, оскорбляли. Люди только вернулись с фронта, а с ними так поступали. И тогда я думала: как можно с ТАКИМ народом так обращаться? Мне за каждого, которого унижают, было обидно так же, как за себя. (В этот момент на глаза Людмилы Алексеевой навернулись слезы, она заплакала. – «НГ-политика»).

Я видела, как с людьми ведут себя чиновники. Я видела, как нормальный человек, получая власть, становился хамом. И я дала себе зарок, что я никогда не буду ни над кем начальником. Не надо мне это. Лучше быть человеком без статуса, чем каким-то мурлом становиться. Поэтому я не хотела возглавлять Московскую Хельсинкскую группу, но поняла, что только так смогу осуществить свою идею о расширении в России правозащитного движения.

После распада СССР правозащитные организации в России стали появляться как грибы после дождя. Их было много, но они были очень неопытны. МХГ из-за арестов членов была вынуждена прекратить свое существование в 1982 году. А в 1989 году Лариса Богораз возродила эту структуру, поскольку ее очень хорошо запомнили, и в 1996 году, перед конференцией, посвященной 20-летию со дня основания МХГ, меня избрали председателем этой организации. И с тех пор меня каждые два года переизбирают.

– Каковы задачи МХГ сейчас?

– В задачи МХГ входит мониторинг нарушений прав человека по всей России. 

– Какие права россиян, на ваш взгляд, сегодня более всего пострадали?

– Все. Нерушимо только одно право – покидать страну и возвращаться в нее. И это право у нас, я думаю, не отнимут. Потому что власть сама говорит: если вам что-то не нравится – уезжайте. Для нее – чем меньше людей, тем проще. Пространство свобод неотвратимо сужается. А знаете почему? Потому что надо, чтобы люди их завоевывали. А они, эти права и свободы, во время перестройки на нас словно с неба свалились. Вот сейчас пришло время начать отвоевывать свои права. Мирно, но неуклонно.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


В Совете Федерации остается 30 свободных мест

В Совете Федерации остается 30 свободных мест

Дарья Гармоненко

Иван Родин

Сенаторами РФ могли бы стать или отставники, или представители СВО-элиты

0
298
Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Анастасия Башкатова

Несмотря на дефицит кадров, в стране до сих пор есть застойная безработица

0
335
Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Ольга Соловьева

Производство бензина в стране сократилось на 7–14%

0
479
Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Екатерина Трифонова

Назначенные государством адвокаты попали под пропагандистскую раздачу

0
404

Другие новости