Александр Ципко
В поисках русского культурного кода. Фото Reuters
Наверное, Владимир Соловьев, хорошо знающий мои убеждения, не хотел еще раз услышать то, о чем я говорю уже целых 20 лет, с момента появления нашего Основного закона, что он был создан людьми с подпольным сознанием, которые при всех своих демократических достоинствах были абсолютно лишены национальной памяти и русского национального сознания. Им и в голову не могло прийти, что стоит задача, которую мы сейчас стремимся решить, задача перехода от советского сознания, сформированного на основе марксистских коммунистических ценностей, к национальному (повторяю, в европейском смысле этого слова), то есть сознанию, учитывающему историческую преемственность русских времен и предполагающему сакрализацию духовных достижений нашего многонационального народа. И все дело в том, о чем пойдет речь ниже в этой статье, что духовная ситуация в стране не претерпела существенных изменений по сравнению с 1993 годом, что у нас даже православная, воцерковленная интеллигенция и даже часть православного духовенства мыслят по-советски, то есть в соответствии с марксистским учением об эксплуатации человека человеком, и соответственно с этим учением осуждают рынок, конкуренцию, осуждают капитализм в целом. Бывшие поклонники Маркса и ленинского Октября подменили марксистское осуждение классового общества и рыночной конкуренции якобы христианским учением о нестяжательстве как высшем моральном благе русского человека. И все это спокойно делается и внедряется в сознание людей в явном противоречии с учением Христа, который, как говорит Библия, осудил, предал анафеме «нестяжателя», закопавшего в землю данный ему хозяином талант, и который возвысил до Бога раба с предпринимательской жилкой, раба, который, как говорит Библия, «получивши пять талантов, пошел, употребил их в дело и приобрел другие пять талантов».
Как мы превратили Христа в коммуниста
Все верно. «Не хлебом одним будет жить человек». Но в то же время воля Иисуса состояла в том, чтобы «смоковница, не приносящая плоды», высохла. И, самое главное, «всякому имеющему дается и приумножается». Самый большой грех, на мой взгляд, состоит в попытках изобразить Христа коммунистом. И беда наша не только в том, что при сохранении марксистской основы нашего, так и не ставшего русским, советского сознания мы никогда не создадим эффективную экономику, способную на равных конкурировать с экономикой тех европейских стран, у которых хватило ума не строить 70 лет «нестяжательское», полуголодное общество. Но и в том, что при таком советском сознании мы никогда не станем полноценными людьми в духовном, подлинно христианском смысле этого слова, то есть людьми, которые осознают изначальную ценность абсолютно каждой человеческой жизни, которые видят главный подвиг, святость человека прежде всего в служении добру, в милосердии, в способности в любых условиях отстоять право человека на достоинство, право человека вести себя соответственно голосу совести. И совсем не случайно до революции 1917 года все выдающиеся представители русской общественной мысли связывали безусловные русские исторические ценности не с вождем опричнины, вождем расправы с боярами, не с Иваном Грозным, которого так любит нынешняя патриотическая интеллигенция, а с митрополитом Филиппом, у которого хватило мужества предать анафеме царя-убийцу.
В том-то и дело, что нельзя всерьез говорить о русскости, о русских духовных ценностях, о русском патриотизме, о героике и достижениях русского духа, не зная, не понимая, что их общим истоком является характерная для православия христианская магия поиска Бога, особый православный, напряженный в своей основе поиск правды. Кстати, Освальд Шпенглер и связывал русскость, и искал русскость прежде всего в учении Достоевского о грехе. Правда, с точки зрения того же Освальда Шпенглера, русским по духу был больше Достоевский с его Раскольниковым, чем Толстой с его Нехлюдовым. «Мол, Раскольников есть лишь частичка в «Мы». Его вина – это вина всех». А Толстой, с точки зрения Шпенглера, – европеец, ибо его «Нехлюдов ухаживает за своим нравственным «Я», как за своими ногтями».
Кем по национальности был Кузьма Минин
Я вспомнил в данном случае о шпенглеровской трактовке русскости только для подтверждения своего исконного тезиса, что духовным содержанием нашего национального сознания была не идея колхоза и монастырского труда, как утверждают сегодня многие поклонники учения об особой русской цивилизации, а, напротив, наше русское сопереживание Бога, истины, греха, уникальности и неповторимости человеческого «я», русское понимание различия между добром и злом, того, что позволено человеку и что ему не позволено.
Смешно. Если, согласно нынешним трактовкам учения об особой русской цивилизации, русские – это прежде всего те, кто не любит конкуренции, кому чужда борьба за существование, то есть коммерция, рынок, то тогда спрашивается, кем был по национальности торговец мясом, успешный нижегородский купец Кузьма Минин, который, как известно, спас в начале XVII века Россию от смерти. Кем был тогда герой «Записок охотника» Ивана Тургенева, крепкий крестьянин, почти кулак Хорь? Не хочу никого обижать, но нетрудно доказать, что модное ныне учение об особой русской цивилизации вольно или невольно ведет к национальному нигилизму.
Если мы сегодня, как, к примеру, настаивает Путин, обязаны связать национальное прежде всего с консервативными ценностями, имея в виду, как говорит цитируемый им Николай Бердяев, что консерватизм для нас – это прежде всего «почитание великих ценностей и святынь, и прежде всего великой русской культуры», то из этого следует, что все главное, чего мы, русские, достигли в своей национальной истории, лежит в наших открытиях глубин морального чувства, исходной противоположности добра и зла.
Важно учитывать, если мы уж вспомнили о Бердяеве, что, с его точки зрения, для нас, русских, главной опасностью являются не столько выверты западного либерализма, сколько наш собственный, русский большевизм с его «ненавистью к прошлому, отрицанию и истреблению прошлого», с его практикой надругательства над могилами предков, их разрушения. Если быть действительно верным традициям, то нельзя забывать, что русский консерватизм, в том числе в лице Бердяева, противостоял прежде всего марксизму, его учению о классовой морали, учению об очистительной миссии революционного терроризма. На самом деле гей-парадам и однополым бракам уже почти 2 тыс. лет противостоит святой апостол Павел, который в своем «Послании к римлянам» предал анафеме тех, кто отдал себя во власть «постыдных страстей», кто, «оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам…» Глубинный же смысл русского консерватизма состоял в напоминании человечеству об изначальной преступности коммунистической идеи.
Конституция 1993 года –
на страже большевизма
Так вот наша нынешняя Конституция при всех ее несомненных достоинствах, о которых так много говорится в последние дни, в своей 13-й статье, утверждающей равенство всех идеологий, на самом деле поставила законодательные преграды на пути перехода от советского, в своей основе марксистского сознания к русскому, которое по определению должно быть основано на сопереживании болям и страданиям уже не одного ребенка, а миллионов людей, замученных в ходе социалистического строительства. Утверждая в нашей Конституции легитимный, равноправный характер коммунистической марксистской идеологии, мы тем самым, вольно или невольно, не только оправдываем все преступления нашей истории, которые совершались на основе этой идеологии классовой борьбы, но и даем наследникам коммунизма юридическое основание их оправдывать. Наша Конституция тем самым гласит, что отрицание и разрушение прошлого, и прежде всего отрицание православия и возникших на его основе духовных ценностей, разрушение церквей, сознательное уничтожение тех, кто не принял или мог не принять марксистские ценности, вполне соответствуют логике человеческой цивилизации.
Если марксистско-ленинская идеология легитимна, совместима с нашими нынешними представлениями о допустимом, то нет на самом деле правовых оснований на осуждение, тем более на законодательном уровне, преступлений против человечности, совершенных за годы советской власти, в том числе и о «преступлениях тоталитарного режима», о которых часто говорит Путин.
Все дело в том, что учение марксизма о классовой морали, о том, как говорил Ленин, что нравственно все, что служит делу победы коммунизма, является прямой противоположностью тому, что до революции считалось русским культурным кодом, всему тому, чему учили и великая русская литература, и великая религиозная философия начала ХХ века. И наверное, именно потому, что руководители России не хотели нарушить 13-ю статью нашей Конституции, мы так и не сумели на законодательном уровне отличить добро от зла в советской истории, назвать преступление преступлением.
Получается, что и либеральный консерватизм Путина, его осуждение во многих речах пустоты коммунистических идеалов и преступлений большевизма является всего лишь его собственным мнением. Я имею в виду прежде всего речь Путина у Поклонного креста на Бутовском полигоне в июне 2007 года, когда он осуждал Сталина, вообще большевиков за то, что они «привлекательную на первый взгляд, но пустую на поверку идею пытались ставить выше основных ценностей – человеческой жизни, ценности прав и свобод личности». «Масштаб трагедии, – продолжал Путин, – колоссальный. Сотни тысяч, миллионы человек погибли. При этом это были люди со своим собственным мнением… цвет нации». Я также имею в виду слова Дмитрия Медведева о том, что «память о национальных трагедиях так же священна, как память о победах», о том, что «не менее важно не допускать под видом восстановления исторической справедливости оправдание тех (речь шла о Сталине. – А.Ц.), кто уничтожал свой народ». И самое парадоксальное, что тревожит меня сегодня больше всего, что я, как человек, исповедующий западные демократические ценности, уважающий мнение большинства, уже не имею права требовать устранения указанного выше исходного мировоззренческого противоречия 13-й статьи нашей Конституции. Все дело в том, что сейчас в России уже более трети населения (в мировоззренческом отношении – большинство) отличается не только просоветскими ценностями, но и активно исповедует их, защищает. Защищает их, ссылаясь на Основной закон. В этой ситуации декоммунизация как бы становится антиконституционной, противоречит принципам демократии.
Пока власть готовила программу формирования нового русского мировоззрения, основанного на христианских ценностях святой Руси, в сознании значительной части населения уже произошла сакрализация советского прошлого, сакрализация атеистической, богоборческой России Ленина и Сталина. Ореолом мученичества наш российский народ наделяет уже не жертв большевистского эксперимента над Россией, а, напротив, советскую страну и ее вождей, которых якобы осквернили, очернили все «эти перестройщики, агенты мировой закулисы». Когда и активисты КПРФ, и даже русские националисты говорят о «загубленной советской России», у них горят глаза. Так что авторы Конституции оказались провидцами, которые на десятилетия смотрели вперед, предвидели то будущее, когда коммунистическая идеология приобретет в глазах новой России сакральный характер. И ведь совсем не случайно главным ньюсмейкером на наших государственных телеканалах в последнее время стал Александр Проханов, певец «сталинских прорывов», который советует историкам не говорить детям в учебниках о преступлениях вождей большевизма, который советует в современной России взять на вооружение советскую мобилизационную экономику.
И очень символично, на что обратили внимание многие, сидящие в зале Кремлевского Дворца съездов 12 декабря, что в тот день, когда президент Путин в своем официальном Послании подтвердил свою верность русскому консерватизму Николая Бердяева, подтвердил свою верность российским христианским ценностям, настаивал на необходимости различать добро и зло в нашей жизни, сам торжественный концерт начался с песни Олега Газманова «Я родился в Советском Союзе», в которой наша родина называется не только страной Романовых, но и страной Ленина и Сталина. Подобных песен я не слышал даже в сталинские времена. Со времен Хрущева вообще не было попыток связать одновременно имена Ленина и Сталина. Я не знаю, был ли согласован с Путиным репертуар этого концерта. Хочется верить, что нет. Но надо понимать, что поставить рядом жертву палача – Николая II – и самого палача Ленина может только человек, или не знающий свою историю, или абсолютно лишенный нравственного чувства. Конечно, песня Газманова «Я родился в Советском Союзе» вполне легитимна и вполне соответствует 13-й статье нашей Конституции. Но в тот момент, когда она, вольно или невольно, превратилась в официоз, она стала символом нашей очередной русской драмы. Что-то болезненное происходит в сознании людей, если русский патриотизм для них означает духовное равенство между Николаем II и Лениным и Сталиным. Все это говорит о том, что у народа, который сам, по собственной воле совершил антикоммунистическую революцию, не хватило воли, морального чувства довести ее до логического конца, до морального самоочищения.
Пока мы наконец вспомнили о духовных традициях дореволюционной России, ее расстрельщики сами стали святыми. Еще один пример. Московская мэрия по требованиям КПРФ и горожан нашла десятки миллионов рублей на ремонт памятника Феликсу Дзержинскому. Но ей в голову не приходило, а тем более не придет сейчас поставить памятник тем тысячам православных священников, которые были расстреляны, в том числе и по указанию главного чекиста советской России. Происходящее на глазах (я имею в виду отмеченную выше тенденцию к сакрализации советского периода и вождей большевизма) подтверждает, кстати, пессимизм того же Бердяева, который, призывая к консервативной реакции на большевистский «революционизм», в то же время осознавал, что на самом деле в современной ему России победа большевиков неотвратима. Он, Бердяев, осознавал, что в силу нашей национальной психологии у нас в первую очередь героями станут те, кому ничего «не стоит радикально порвать с родиной, с церковью, с государством, с семьей, с моралью». Все дело в том, что мы, русские, страдаем особым эгоизмом, куда более индивидуалистическим, чем западный эгоизм. Мы страдаем самолюбованием того, что уже Семен Франк называл «самочинностью», то есть способностью совершить немыслимое, переступить через невозможное, убить брата своего. И, наверное, совсем не случайно, если русские шли к Ленину, то прежде всего русские, которые были поклонниками Ницше. Знаю об этом из биографий своих предков. Правда, для нас, русских, это разрушение традиций, «сам факт преодоления прошлого, разрыв с прошлым» приобретает «настоящую ценность» только тогда, когда оно «покупается жертвой» (Николай Бердяев). Вот вам и настоящая загадка настоящей русской души, про которую почему-то не вспоминают наши нынешние последователи учения об особой русской цивилизации. Может быть, мы совершили свою антикоммунистическую революцию в 1991 году не из-за желания свободы, а просто из-за неутоленной жажды потрясений, из-за желания получить удовлетворение от очередного русского праздника разрыва и разрушения прошлого. Ведь если на наших глазах происходит сакрализация СССР и его вождей как жертв происков мировой закулисы, то, значит, есть в нынешних российских душах потребность в безусловном, в чем-то святом? Но почему святыней для многих становится то, что на самом деле выросло из разрушения подлинных христианских святынь. Может быть, сейчас, после 70 лет разрушения основ дореволюционной русскости, мы имеем каких-то особенных, новых русских людей? Даже среди православных священников, как я знаю не понаслышке (речь о молодых священниках), много тех, кто в своем патриотическом порыве готов защищать не просто репрессии 1937–1938 годов, а защищать происходящие в те годы расстрелы остатков православного духовенства. Мол, беда этих православных священников была в том, что они были заодно с Тухачевским, который был агентом вермахта.
На торжественном концерте, посвященном 20-летию Конституции, 12 декабря 2013 года один из ветеранов нашей постсоветской демократии решил сделать мне приятное и сказал, что день 12 декабря должен стать для меня праздником, ибо сегодня Путин в своем послании сказал то, к чему я, Ципко, призываю уже четверть века, то есть соединить демократию с традициями российского патриотизма и российских национальных ценностей. Все верно, правда состоит в том, что не без моей помощи в докладе Горбачева на XXVI съезде впервые была упомянута общечеловеческая мораль. Общечеловеческая, то есть христианская мораль, по крайней мере в нашем с Горбачевым понимании, была реабилитирована в самом начале перестройки. Но и Горбачев, и особенно Александр Яковлев были категорическими противниками моей идеи превратить перестройку в реставрацию ценностей дореволюционной России. И именно в силу того, что они осознавали то, в чем я убеждаюсь сегодня: после 70 лет коммунистического эксперимента появился тот новый русский человек, для которого на самом деле традиционные российские ценности, дореволюционные русские святыни – это очень далекое и очень чужое прошлое. И они были правы: песня Олега Газманова, о которой я говорил, доказательство правоты прорабов перестройки в давнем споре со мной. Никакого праздника у меня нет. Все говорит о том, что возрождение русского национального сознания в его подлинном духовном смысле уже невозможно.
О праве спора
с Патриархом
Николай Бердяев еще в 1917 году говорил о научной и моральной несостоятельности как раннего, так и позднего славянофильства. После Октября, после апокалиптической, запредельной жестокости нашей Гражданской войны вообще как-то стало неприлично говорить о нашей традиционной солидарности, повторять вслед за Николаем Данилевским, что насилие, жестокость вообще не свойственны русской душе. Все понятия и ценности, с помощью которых сегодня описывается так называемая особая русская цивилизация, имеют западное происхождение. Речь идет не только о понятиях «патриотизм», «солидарность», «государственничество», «справедливость», но даже и о понятии «соборность», которое позаимствовано нами у католиков. Еще Владимир Соловьев напоминал о том, что словосочетание «человек человеку брат», с которым Данилевский связывал русскость, имеет дохристианское происхождение и впервые было сформулировано Сенекой.
Меня, повторяю, больше волнует тот факт, что это десятки раз опровергнутое русским ХХ веком учение о якобы исходном коммунистическом коде русской нации становится главным препятствием на пути морального возрождения России. Если действительно коммунизм, коллективизм являются основой русского культурного кода, тогда наши красные патриоты правы, тогда наша революция, воплотившая этот культурный код в жизнь, является не «катастрофой», не «органическим, патологическим процессом, отравившим Россию злобой и напоившим ее кровью», как считал Николай Бердяев, а волей Божьей, осуществлением русской мечты. Тогда, повторяю, нет необходимости в духовном перерождении России, о котором мечтал тот же Николай Бердяев, а есть только необходимость исправления допущенных в 1991 году ошибок и реабилитации святого, коллективистского строя, соответствующего нашей душе.
И меня, честно говоря, поразило, что и наш Патриарх Кирилл вслед за лидером КПРФ Геннадием Зюгановым, вслед за защитниками советского строя как воплощения русского коллективистского культурного кода начал поддерживать учение Николая Данилевского об особой русской солидарной коллективизации. Все критики перестройки сегодня настаивают на том, что большевистский проект был воплощением русского культурного кода. Ведь на самом деле нельзя не видеть, что попытки связать природу русскости с солидарным коллективным трудом неизбежно ведут к оправданию и ленинского Октября, и всего последующего опыта строительства социализма в СССР. Если, как говорит Патриарх Кирилл, русским идеалом является «солидарное общество», где «разные слои и группы» являются просто «соработниками», если, как говорит Патриарх Кирилл, мы предпочитаем конкуренции и борьбе за выживание «соревновательность», то тогда советский колхозный строй и стахановское движение были не чем иным, как реализацией русской мечты. Если мы действительно, как считает Патриарх Кирилл, мы, русские, своими ценностями «социальной симфонии» определили «путь человечества на решающих исторических перекрестках», то тогда правы те, кто называет ленинский Октябрь «великой революцией». Но тогда если и Октябрь, и советское социалистическое соревнование, и наша советская колхозная система, где нет конкуренции, а все работают на общие цели, есть выражение нашей русской особости, то надо признать, что русские православные священники, которые остались верны святыне, мужественно защищали православие, шли на расстрел, не только не совершили подвиг, а были заклятыми врагами русской самобытности русского народа. Неужели не видно, к каким аморальным последствиям приводит учение об особой русской, солидарной, коллективистской цивилизации. Да, православная идея коллективного спасения была близка русскому народу, но не было ничего более противного русскому крестьянству, как «огульный» коллективистский труд.
Честно говоря, я долго не решался на полемику с Патриархом Кириллом, на полемику с главой своей Православной церкви. Но, слава богу, у нас, у православных, в отличие от католиков глава Православной церкви не обладает статусом непогрешимости. Наверное, меня оправдывает и тот факт, что на заседаниях Всемирного русского народного собора Патриарх, а в прошлом – митрополит Кирилл выступает не только как духовное лицо, но и как несомненный лидер нашей всемирной русской общины. К тому же я имею право на собственный голос, на собственное мнение в нынешнем споре о русскости и русской судьбе, ибо принадлежу к той группе людей, о чем многие уже сегодня забыли и не знают (речь идет об идеологах перестройки), благодаря смелости которых вообще стало возможно нынешнее возрождение православия, а тем более – заседание русских соборов. Так вот. Когда я своими статьями в конце 1988 года взрывал основы богоборческой, государственной марксистско-ленинской идеологии, то на самом деле в моем подсознании сидело желание освободить от коммунизма моего Бога, который являлся и помогал мне, религиозному и богобоязненному мальчику, в трудные минуты моего совсем несоветского детства. И, наверное, в этом были мое предназначение и смысл моей жизни. И я горжусь тем, что я совершил и сделал для моей страны. И потому, пока я жив, я буду сопротивляться попыткам использовать мою веру в православие, в ценности русского патриотизма для реабилитации второго издания русского крепостного права, для оправдания истории осквернения русских святынь и могил наших предков.
Оптимизм Патриарха, основанный на вере, что кто-то захочет пойти по русскому, якобы нерыночному и «неконкурентному» пути, является зряшным. Тем более на основе этой утопии невозможно сформировать ни патриотизма, ни оптимизма, ни веры в будущее России. Наша заслуга перед человечеством, как и предвидел Петр Чаадаев, состояла совсем в другом, а именно в том, что мы своими муками и жертвами преподнесли человечеству урок. Показали ему, человечеству, чего не надо ни в каком случае делать: не надо жертвовать жизнью миллионов людей во имя пустой, как оказалось на поверку, идеи. И самое главное, всем своим 70-летним коммунистическим экспериментом мы подтвердили правоту Федора Достоевского, что на муках людей невозможно построить всеобщего счастья, что «не может быть счастья, если оно основано на чужом несчастье».
И совсем не случайно Иван Ильин, которого трудно обвинить в дефиците патриотизма и любви к родине, в конце своей жизни говорил, что после того, что русский народ совершил в 1917 году, в годы Гражданской войны, после того, что «мы сами не оправдались перед судом истории, не сумели отстоять ни нашу свободу, ни нашу государственность, ни нашу веру, ни нашу культуру», у нас нет морального права чему-то учить другие народы. Наше спасение, считал Иван Ильин, будет не в зряшной гордыне своим якобы особым духовным первородством, а в мыслях и думах «о своих собственных недостатках и пороках». И действительно, он говорил: «Смешно слушать «мудрые советы» разорившегося хозяина; глупо превозноситься в самомнении, наделавши бед на весь мир». Но, наверное, он, Иван Ильин, был для нас уже каким-то другим русским, каким-то другим православным. Ведь на самом деле, если идти не вслед за Иваном Ильиным, который призывал думать о своих ошибках, о наших грехах, а вслед за Патриархом Кириллом, который считает, что мы до сих пор являемся для современного человечества образцом для подражания, надеждой на счастливое будущее, то нам, наверное, не нужен Бог. Если прав Патриарх Кирилл, если мы безгрешны от природы, то нам не нужны ни покаяние, ни молитва о спасении. На самом деле, если мыслить всерьез о том, что стоит за модным ныне учением об особой русской общинной, коллективистской цивилизации, то нет необходимости ни в Боге, ни в религиозном чувстве. И совсем не случайно связали советский патриотизм с учением об особой русской коллективизации ленинцы-атеисты. Но какое отношение этот опасный миф имеет к православию, к нашим национальным святыням, к духовному богатству нашей российской истории? Убежден, что никакого. И это пора нам всем осознать, если мы действительно всерьез думаем о будущем России.
