Роза Цветкова
Ксенофобии уже не стыдятся... Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru
– Лариса Игоревна, наиболее реальной угрозой для страны россияне сегодня видят заселение России представителями других национальностей. Так считают более трети респондентов (35%), опрошенных в этом году ВЦИОМом с тем, чтобы составить ежегодный «Рейтинг национальных угроз». Речь идет именно о заселении инородцами российских территорий, и эти страхи граждан РФ впервые стали возобладать над другими опасениями, включая даже угрозы терактов. Что происходит, почему эта тема стала столь актуальной в масштабе всей страны? Ведь еще совсем недавно таких настроений в обществе не было…
– Согласна, если рассуждать с точки зрения обыденного сознания, особенно если вспомнить советское время, ну, может быть, брежневских времен, то действительно так было не всегда. По той простой причине, что модель советского народа того периода была успешной в целом, а национальный вопрос, если и возникал, то носил достаточно локальный характер. Спросите кого-то, кто тогда учился или работал в Москве, Петербурге, в других региональных центрах, никто из них не станет делать упор на том, люди каких национальностей были тогда рядом с ними, они этого даже не вспомнят! Потому что в то время на это отвлекаться было не нужно, неинтересно. И, как это ни пафосно звучит, экономические, научные, культурные, трудовые и иные отношения сплачивали нас и уводили этот национальный вопрос на периферию общественного сознания.
Да, были какие-то нюансы, в каждой республике была своя титульная национальность, СССР ведь был своего рода моделью имперского образования, национальный фактор, разумеется, учитывался. И понятно, что в каких-то определенных пропорциях, допустим, на уровне руководства региона. Но тем не менее в тигле общих проблем и связей, общенациональных скреп шло формирование модели общности всех народов огромной страны, и, подчеркну, этот процесс шел на здоровых основаниях.
– А потом случилась перестройка, и еще до распада Советского Союза принципы национального самоопределения, аутентичности начали превалировать над всеми остальными, республики стали настаивать на самостоятельности во всех смыслах.
– Во всем мире тогда начал развиваться процесс глобализации. Альтернативой которому тут же стала возрастающая регионализация, и не мы первые, а зарубежные авторы-ученые все чаще стали говорить о взрывах этнического самосознания. Другими словами, в современном мире, которому присуща стандартизация жизни, роль этничности возрастает. Посредством сплочения на ее основе и изменения статуса этноса люди стремятся повысить собственный социальный статус. Это вполне объективные процессы. Этнополитические конфликты в России явились специфической реакцией этнических общностей на структурные изменения, вызванные макропроцессами трансформации российского общества.
Причем конфликтная реакция была вызвана не столько трудностями адаптивного характера, сколько изменениями конфигурации межэтнического взаимодействия. Социально-политическое «раскрепощение», вызванное процессами структурных перемен, предоставило заманчивые возможности многим этническим общностям для радикального изменения своего социально-политического статуса в системе межэтнических отношений, для нового перераспределения политико-властных полномочий.
Ни для кого не секрет, что именно в то время стала нарастать мощнейшая региональная дифференциация, достигающая сейчас, спустя 25 лет, достаточно огромных размеров. Конечно же, дифференциация присутствовала и раньше – какие-то республики были беднее других, каким-то в меру сил помогали, другие что-то, наоборот, отдавали в общий котел, – но такого разрыва в социально-экономическом плане, как сейчас, не было. И дело не только в Северном Кавказе, во множестве республик которого величина децильного коэффициента, соотношение богатых–бедных просто зашкаливает. То же самое касается и многих других российских регионов. И экономическая дифференциация, крайне медленно решаемая, усугубляет проблемы растущего социального неравенства, что может закономерно привести к их политизации. И именно тогда, в 90-е годы, на мой взгляд, запустился и стал набирать обороты процесс миграции. Он запускался медленно, постепенно и был поначалу вполне естественным и понятным: люди бежали от возвращающихся в жизнь феодально-байских, патриархальных, архаичных форм организации социальной жизни к более прогрессивным очагам. И за десятилетие после распада СССР волны миграции приобрели более-менее оформленный характер. Потоки из стран бывшей империи потекли не только в Москву, но в разные направления России: преимущественно в наиболее нефтеносные регионы и на юг – Краснодар, Ставрополь, Астрахань. В конечном итоге практически все регионы РФ стали в той или иной мере получать порции мигрантов.
– Но вначале никто же не роптал. Наоборот, Россия как преемница чувствовала гораздо большую ответственность за сограждан пусть уже бывшей страны. Вспомним программы переселения соотечественников, декларации поддержки русскоязычного населения за рубежом и многое другое.
– Да, но не нужно забывать о том, что и у нас самих внутренние противоречия в то время были весьма обострены. Достаточно напомнить о том, как сложно шел процесс формирования российского федерализма. В содержательном отношении Россия не имела глубокого опыта реального, подлинного федерализма. Российская империя была унитарным государством с предельно централизованной системой управления. В советское время существовал номинально декларируемый федерализм. И лишь с 1991 года, после августовского кризиса, начались сложные этнополитические процессы, направленность которых хорошо выразила формула Ельцина: «Берите суверенитета столько, сколько сможете переварить». Фактически, пользуясь этим лозунгом, этноэлиты сделали ставку на национализм для удержания своей власти и экономической независимости в той псевдолиберальной атмосфере реформ. Деятельность «суверенизировавшихся» местных элит в области законодательства и практической политики в эпоху ельцинского режима позволила говорить о «дикой конфедерации». Конституция 1993 года и последующее конституционное развитие отразили эти центробежные тенденции достаточно четко – в виде так называемого, договорного федерализма и противоречивой концепции «внутреннего суверенитета». Следствием этого явилось, в частности, появление региональных патриархальных этнократических режимов (яркий пример – Калмыкия с Илюмжиновым) или авторитарных клиентелистских режимов личной власти (вроде Приморья при Наздратенко). Поэтому путинский лозунг об укреплении государственности, властных структур (особенно по вертикали, а затем уже по горизонтали) означал не только пересмотр политики безбрежной «суверенности», но и вполне соответствовал объективной потребности сохранения «единой и неделимой» России, отражая вполне реальную тенденцию объединения на качественно новой основе. Но, решив проблемы единства государственного суверенитета, территории, правового пространства, ему не удалось развязать узлы остальных проблем социально-экономического, демографического плана, проблем социального развития территорий. Они никуда не ушли, они просто трансформировались в другую плоскость: окрепла бюрократия, административное начало стало доминировать. В этом, думается, кроется серьезное содержательное противоречие между проводимой государственной политикой и реально складывающимися тенденциями этнополитического развития страны.
Путин, как мне кажется, попал в петлю инерции централизации. Нужно было изловчиться эту грань баланса между децентрализацией–централизацией не перейти, но, кажется, мы этого сделать не сумели, и все больше накапливающаяся масса нерешенных проблем стала стихийно метастазировать в патологическую форму.
– А ведь в 90-е, помнится, в целях объединения нации был даже отменен так называемый пятый пункт в общегражданских паспортах, и с тех пор мы, граждане своей страны, стали просто россиянами.
– Мы, хотя национальный параграф в паспорте и отменили, но по факту, на эмпирическом уровне, все равно задумываемся, кто есть кто, и даже в еще худшей форме, потому что в контексте нарастающих противоречий люди всегда ищут крайнего. И наиболее доступной формой найти козла отпущения становится, конечно же, национальная проблематика: вот они, понаехали! Коренное население не было готово к такому масштабному наплыву мигрантов, а с другой стороны, те, кто приезжал насовсем в Россию из бывших советских республик, были тоже под гипнозом завышенных ожиданий: что их здесь ждет манна небесная, и что именно тут воздастся за прошлые мытарства и лишения. А попадали они в ту же систему противоречий и диспропорций нашего псевдорыночного хозяйства, тех же нерегулируемых бытовых, жилищных условий и т.д.
Но при этом, заметьте, мы достаточно терпимо относимся к людям, которые едут работать в Москву, допустим, из Рязанской, Тульской, Тамбовской или других близлежащих областей. Хотя эти внутренние мигранты, казалось бы, тоже занимают рабочие места, на которые в принципе могли претендовать сами москвичи. Но нет, местные, как правило, относят к категории «понаехавших» только тех, кто приезжает с Северного Кавказа, из Таджикистана, из Узбекистана или Киргизии – они нам более заметны: по цвету кожи, разрезу глаз, по незнанию языковых особенностей, то есть по признаку культурно не совпадающей в чем-то матрицы. Хотя если копнуть глубже, то приезжающие люди шли на самую низкооплачиваемую работу, они затыкали дыры, которые коренное население не очень стремилось занимать в силу своих более высоких социальных притязаний. Другое дело, что особенности нашего «дикого капитализма» создали условия для превращения приезжих людей в дармовую рабочую силу, по сути, способствуя закреплению теневых, криминальных практик взаимодействия работодателей с трудовыми мигрантами, деформируя трудовые отношения между ними (принудительный труд, обман, дискриминация, нелегальный статус, изоляция и др.). Такая модель миграции подпитывает самые худшие проявления псевдорыночной трансформации, создавая культ сильного предпринимателя-частника, не обремененного правом, моралью и социальной ответственностью, но тем не менее она гарантирует ему социальный успех, власть и богатство. И, естественно, это не может не раздражать коренное население, поскольку закрепляет и воспроизводит самые худшие стороны «дикого капитализма».
– Но в основе недавнего конфликта в Пугачеве Саратовской области, к примеру, присутствуют настроения другого свойства, хотя также ксенофобские, но россиян к россиянам. И все чаще звучат призывы отделиться, закрыться от Кавказа не только путем выдворения представителей этой этнической группы из отдельно взятого населенного пункта, а в целом в масштабе страны.
– Да, проблема Кавказа действительно имеет свою специфику во всех отношениях. Там сильнее развиты элементы традиционного, родового уклада. Там довольно сложный геополитический «бэкграунд». Накопились и обиды местного населения за последствия региональных войн, разрушения и многое другое.
К сожалению, социокультурные расколы здесь нарастают. Потому что именно в этом регионе весьма интенсивно и целенаправленно идет работа, связанная с таким явлением, как ваххабизм, когда активно промываются мозги недовольным и формируется модель ответа на социальные противоречия. «Давайте возродим халифат, – говорят радикальные представители нетрадиционных ветвей ислама, – и тогда внутри этого халифата все проблемы будут решены, все будет белым и пушистым». Таким образом, замещая фанатизмом, духовным суррогатом нерешенные социально-экономические проблемы, люди отодвигают от себя реальную жизнь и переносят себя в иное идеологическое измерение.
В этом плане ислам как более молодая религия оказался более пассионарным: он обладает большим мобилизационным потенциалом, его идеи воздействуют более масштабно, массово. Ведь православие допускает большую степень свободы выбора для личности. К тому же мы слишком долго считали, что сначала надо решить проблемы подъема экономики, а потом уж подумать о духовных ценностях. В результате мы докатились сегодня до критического ценностно-культурного уровня, когда превалируют инстинкт большого хапка, прагматизм, цинизм. Фактически национальной идеей стали просто деньги. Но примитивные инстинкты вроде «урвать как можно больше» и любой ценой не становятся тем самым социальным драйвом, который мог бы мобилизовать людей. Доведенный до абсолюта и без всяких морально-ценностных ограничений он ведет только к тотальной социальной деградации. Зато ислам на этом фоне все более уверенно примеряет к себе роль идеологии или тонкой социокультурной настройки. Его адепты как бы ненавязчиво пропагандируют другие ценности и духовные ориентиры, и это находит отклик в душах людей, жаждущих лучшей жизни хотя бы на другом уровне.
– Получается, что РПЦ, несмотря на то что имеет в своих рядах гораздо большее количество верующих, теряет свой авторитет как духовный центр объединения?
– Здесь, мне кажется, тенденции амбивалентные. Людей, которые приходят в церковь, обращаются к православным ценностям, действительно, становится все больше, этот процент растет. Но цифры реально воцерковленных не увеличиваются: как было около 3–4%, так и остается. То есть число тех, кто отдается глубинному, обрядовому слиянию с православными ценностями, не увеличилось по сравнению, скажем, со все более возрастающим количеством ваххабитов, мусульман. Я вот иду недавно, например, по своему району, а навстречу мне группа дворников, всем нам известно, какой национальности. И у них на майках черным по белому написано «Я – мусульманин».
 |
| Главной угрозой для России ее граждане считают, согласно данным Рейтинга национальных угроз-2013 (ВЦИОМ), заселение страны представителями других национальностей. Фото PhotoXPress.ru |
– Да, только это не то что протестная, это – демонстративная, уже уверенно набирающая силу ментальная составляющая восточного, численно прибавляющегося среднеазиатского, северокавказского, но мусульманского по своей социокультурной основе населения. Раньше, лет 3–5 назад, мы этого не наблюдали. И это свидетельство того, что они все больше чувствуют уверенность в себе. Потому что за ними стоят очаги социокультурной подпитки, то есть мечети, исламистские организации, землячества, диаспоры, которые вступаются за них при любом удобном случае, проявляют солидарность. И выясняется, что и по социальным показателям у них все благополучнее: процент самоубийств ниже, чем в целом по России, которая по суицидам оказалась на втором место в Западной Европе, чего никогда раньше не было. У них, у мусульман, и пьянства меньше, и мотиваций заниматься собой, по крайней мере силовыми тренировками, гораздо больше. Получается, что ислам, эта массово пассионарная религия, держит людей в «вертикальном» положении, не позволяет становиться на пьяные четвереньки. Чего скрывать, мы, россияне, пьем, особенно сейчас, гораздо больше тех же приезжих. Нет мотивации заниматься духовным ростом, вести здоровый образ жизни, если душа плачет, если человек не может самореализоваться и почувствовать себя на равных с большинством преуспевающих в кавычках граждан, не видит перспектив для себя в этой стране. И если переходный период чрезмерно затягивается, дивиантные формы поведения начинают приобретать патологические формы. И обидно, что мы запаздываем, проигрываем на этом направлении.
И все эти конфликты на межнациональной почве становятся чем дальше, тем больше сложносоставными по своей сути, с защемленными корневыми причинами, замешанными на синтезе неудовлетворительного разрешения сформировавшихся социально-экономических, политических и культурно-ценностных противоречий.
– Так как же быть? Согласиться с мыслью, что через какое-то время ислам поглотит Россию, как то предрекают некоторые эксперты?
– Для России вопрос «Что делать» всегда являлся самым сложным. Во-первых, нужна политика, мы очень поздно стали понимать, что нужны системные действия, нельзя вытянуть только экономику, не занимаясь культурой. Нельзя, занимаясь культурой, забывать о социальных отношениях, базирующихся на социальном неравенстве, поляризации и социальной деградации. Нам нужна серьезная экономическая реиндустриализация, нацеленная на системное развитие высоких технологий, уход от модели экономического развития, основанной преимущественно на минерально-сырьевой эксплуатации. Она должна быть стартовым механизмом социально-политической и духовно-нравственной модернизации общества, поскольку ее, в отличие от экономической модернизации, невозможно запустить в мобилизационном порядке.
Мы наконец должны найти системный ответ – что мы хотим иметь в своей стране, какая должна быть у нас идентичность? И если российский народ – это цивилизационная общность с ядром русской культуры, ну так обозначьте вы это смело, ну скажите вы об этом!
Путин, кстати, еще будучи кандидатом в президенты, об этом сказал в своей программной статье «Россия: национальный вопрос».
– Она была опубликована как раз в «Независимой газете»…
– Да, и в этой статье содержались многие положения, продвигавшиеся научно-экспертным сообществом в течение последних десяти лет, и именно в этом декларативном, по сути, материале теперь президента страны представлена идея цивилизационной идентичности России о том, что мы, цитирую, «полиэтническая цивилизация, скрепленная русским культурным ядром». В этой статье говорилось о многих правильных вещах: о том, что мы – многонациональное общество, но единый народ. Что русский народ является государствообразующим – по факту существования России. И что «великая миссия русских – объединять, скреплять цивилизацию».
Однако стратегический выбор между имеющимися альтернативами этнополитического устройства России в ней осуществлен не был и, таким образом, был оставлен на послевыборный период. 7 мая 2012 года был подписан президентский указ «Об обеспечении межнационального согласия». Тот факт, что он был подписан в день вступления Путина в должность главы государства, был важным посылом обществу: это было свидетельством того, что власть понимает остроту проблемы и рассматривает ее в качестве приоритета государственной политики. Но дальше дело не пошло.
Почему-то мы боимся повторить мысль Путина о том, что российский народ, конечно, многонациональный, мультиэтнический, но ядро его – это русская культура, которую веками создавала ведущая титульная нация – русский народ.
– Сегодня подобные утверждения могут запросто стать поводом к возбуждению уголовного дела, если кому-то вздумается усмотреть в этом призывы к экстремизму и разжиганию межнациональной розни.
– Надо вернуться к путинским тезисам, внимательнее прочитать эти материалы. Постановка проблемы российской цивилизации как основания и субъекта российской государственности является значительным шагом вперед в этнополитическом выборе России, и концепт российской цивилизации может стать программным на несколько десятилетий. Российская цивилизация предполагает усиление значимости общих черт в культуре, истории, современной жизни народов, населяющих страну. Идентичность, то есть тождественность, возникает из чувства общности, а не различий. Надо работать над формированием этой общности. Это отдельный и серьезный разговор. При этом надо отметить, что удачно найденный концепт не гарантирует ни его технологичности, ни функциональности. Во-первых, он должен быть воспринят как политическим классом, так и общественным мнением. Во-вторых, он должен иметь позитивную окраску, получить социокультурную привлекательность. В-третьих, важно устремление в будущее и создание позитивного образа будущего. А для этого требуется кропотливая работа всего общества. Этот макропроект невозможно реализовать без активного сотрудничества со структурами гражданского общества, обращения к его ресурсу и возможностям, его так называемым горизонтальным технологиям.
– Но будем реалистами: невозможно представить, чтобы по мановению волшебной палочки вдруг возникло министерство по национальным вопросам, которое в одночасье нашло бы те самые культурно-духовные скрепы, которые удержали бы нас от сваливания в пропасть национального нетерпения и вражды.
– Здесь нужно не мечтать о волшебных палочках, а кропотливо работать, и достаточно интенсивно, в этом направлении. Потому что чем дальше, тем больше мы погружаемся в формат так называемой сетевой организации общества, когда горизонтали значат больше, чем вертикали. И если не реагировать на эту изменившуюся архитектуру общества и не модернизировать систему управления этим обществом, то сначала мы будем иметь дело с локальными социальными взрывами, потом эти взрывы будут генерализовываться, а все вместе может привести к разлому по самым болевым и чувствительным точкам в обществе, в результате которого будут образовываться альтернативные центры власти. Ведь почему власть испугалась протестных акций 2011 года? Не в последнюю очередь потому, что стал складываться альтернативный источник власти, пусть пока мягкой, но все-таки силы, которая тоже принимает решения, мобилизует значительные группы людей и предлагает свою «повестку дня». Ведь протестующими сегодня оказались люди с хорошим достатком, с хорошей головой, поэтому надо меняться, в том числе нашей власти, нашему госуправлению.
Обобщая наш разговор, хочу отметить, что все особенности этноса как особо устойчивой формы общности людей должны всесторонне учитываться при проведении социально-экономических и политических преобразований. Романтические иллюзии относительно того, что этнонациональные конфликты и противоречия можно легко и быстро разрешить командно-административными методами, указаниями сверху, ушли в прошлое. Поэтому внимательное исследование и экспертиза состояния этнонациональной конфликтности в процессах трансформации любого общества – сегодня задача первостепенной важности. Как мы видим, этнический субъект легко мобилизуется, еще быстрее политизируется, но сохранить его социальную энергию в конструктивных рамках представляется весьма труднодостижимым делом. Слишком велики иррациональность и инерционность этнических коллизий, которые могут затухать, чтобы затем вспыхнуть с новой силой. А если этот конфликт обрастает суммой иных противоречий – экономических, социокультурных, собственно политических, то процесс трансформации общества может быть заблокирован на достаточно длительный срок, и альтернативы его развития могут быть самыми неожиданными.
Дарья Гармоненко 
