Фактическая самостоятельность руководства республики наряду с беспрецедентной финансовой поддержкой входила в число условий, на которых региональная элита согласилась на сохранение Чечни в составе России.
Фото Reuters
3.1. Социально-
политическая ситуация
Российский Северный Кавказ представляет собой один из наиболее проблемных и уязвимых регионов страны. Именно оттуда исходит наибольшее количество этноконфессиональных вызовов. На Северном Кавказе как нигде больше в России за последние два десятилетия резко проявилось социальное расслоение полиэтничного социума на фоне экономического упадка, резко снизившейся управляемости обществом, массовой безработицы, тотальной коррупции и криминализации хозяйственной деятельности.
Показатели экономического развития регионов Северного Кавказа – самые низкие по России (с исключением для некоторых видов сельскохозяйственной продукции). Основу благосостояния здесь создает теневая экономика вкупе с нецелевым расходованием федеральных дотаций. Механизм этого экономического паразитирования Северного Кавказа на остальной России, сложившийся в последние 20 лет благодаря прежде всего политическим факторам, будет рассмотрен в дальнейшем.
После распада СССР власти суверенной РФ стали опираться в каждой республике Северного Кавказа на один из местных кланов, принадлежащих к титульному этносу, предоставили ему контроль за крупными федеральными дотациями и широкие полномочия во внутренней политике, закрыли глаза на его многочисленные нарушения законов и коррупционные проделки. Все это было дано в обмен на демонстрацию республикой внешней лояльности по отношению к Москве и поддержку существующей федеральной элиты на выборах.
В результате Кавказ захлестнула волна коррупции, чиновничьего всевластия и вопиющего социального неравенства. Все это вынуждало людей искать новые способы существования и новую опору в жизни, включая новую самоидентификацию, инструменты регулирования общества и т.д. В этих условиях закономерными стали попытки многих кавказских народностей найти себя в этничности, клановости, религии и архаичных инструментах саморегуляции. Это повлекло за собой культурный регресс, распространение агрессивных идеологических концепций националистического и религиозного толка, потерю Россией роли морального лидера и арбитра.
Наибольшую опасность со стороны Северного Кавказа для России представляют угрозы этнорелигиозного характера. В начале 1990-х годов здесь произошли два вооруженных конфликта (из восьми на территории бывшего Советского Союза): осетино-ингушский (октябрь-ноябрь 1992 года) и российско-чеченский (1994–1996 и 1999–2001 годы, сопровождаемый внутричеченскими столкновениями на протяжении всего постсоветского периода). Несмотря на «заморозку» двух открытых конфликтов, политическое их решение на сегодняшний день не найдено.
Что же касается Чеченской Республики, то, с одной стороны, вопрос о ее выходе из состава РФ не является сегодня актуальным, с другой – региональная элита согласилась на сохранение Чечни в составе России, но на привилегированных условиях (фактическая самостоятельность руководства республики, в том числе местных силовых структур, беспрецедентная финансовая поддержка со стороны федерального Центра и т.д.), которых лишены другие регионы РФ. Несмотря на явные позитивные изменения по восстановлению хозяйства в Чечне, следует отметить, что федеральные дотации в этом регионе в подавляющем количестве случаев идут не на создание производительной экономики, а на строительство инфраструктуры, в том числе и с элементами непозволительной роскоши. Это приводит к тому, что республика все больше начинает зависеть от федерального бюджета, не стремясь зарабатывать деньги самостоятельно.
По сути, с федеральных силовых структур была снята ответственность за окончательный разгром боевиков. Тем не менее даже после отмены режима КТО в Чечне продолжается диверсионно-террористическая активность (в 2012 году ее жертвами стали 174 человека, 82 из которых были убиты), а республиканская власть, противодействуя этому движению, в то же время наращивает объемы собственных полномочий и притязаний. Так, 16 апреля 2009 года в Грозном открылся международный аэропорт (с таможней). В 2012 году Рамзан Кадыров интенсифицировал территориальные претензии к соседней Ингушетии (Сунженский район), что выразилось в принятии поправок в закон о данном муниципальном образовании и серии конфликтов с главой Ингушетии Юнус-Беком Евкуровым.
Помимо актуализированных (открытых) конфликтов на Северном Кавказе развиваются латентные (скрытые) конфликты. Между кабардинцами и балкарцами в Кабардино-Балкарии, карачаевцами и черкесами в Карачаево-Черкесии, аварцами и чеченцами-аккинцами, кумыками и даргинцами в Дагестане, различными этническими группами на Кубани и в Ставрополье отношения не единожды обострялись, не достигая, правда, уровня вооруженного противостояния.
Большая часть конфликтов на Северном Кавказе тесно связана с конфликтами в Закавказье, и наоборот. Правомерно говорить о феномене «связанных конфликтов», решить которые можно только в комплексе.
Одним из ярких примеров этому является «осетинская проблема». Грузино-осетинский конфликт вылился в масштабное вооруженное столкновение в январе 1991 – июле 1992 года. Он оказал существенное воздействие на ход и результаты осетино-ингушского конфликта.
Грузино-абхазский конфликт способствовал консолидации адыгских этнонациональных движений («черкесского мира») в Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Адыгее, а также активизации Конфедерации горских народов Кавказа. Перечисленные республики и организация сыграли значительную роль в грузино-абхазском конфликте 1992–1993 годов. Стремление Грузии в 2011–2012 годах разыграть карту «черкесского геноцида» во многом вызвано стремлением вбить клин между Абхазией и адыгским национальным движением Северного Кавказа.
Выдавливание из Грузии кварельских аварцев в начале 1990-х годов привело к завязыванию конфликтного узла на севере Дагестана. Переселяющиеся в Кизлярский и Тарумовский районы Дагестана аварцы (представляющие горский хозяйственно-культурный тип) вступили в конфликт с русскими и ногайцами (представителями равнинного хозяйственно-культурного типа). Как следствие, отток русского населения из северных районов Дагестана. Проблемы этнонационального развития дагестанских народов Азербайджана (лезгины, аварцы) находятся в сфере пристального внимания как властной элиты Дагестана, так и общественно-политических движений различных этнических групп этой республики. Демаркация и делимитация российско-азербайджанской границы (2010 год), в результате которой под юрисдикцию Баку попали два российских анклава с лезгинским населением (Храх-Уба и Урьян-Уба), вызвала новую дискуссию вокруг «лезгинского вопроса».
«Пятидневная война» в Южной Осетии в августе 2008 года снова подняла политическую роль северокавказских республик. В военных действиях против Грузии принимал участие батальон «Восток» (составленный из этнических чеченцев). Представители этнических движений Северной Осетии и Кабардино-Балкарии выразили готовность отправить добровольцев в зону конфликта. Тем самым были снова продемонстрированы возможности для мобилизации населения под лозунгом «защиты братьев» абхазов и осетин. В то же время Ингушетия (из-за осетино-ингушского конфликта) стала единственной республикой России, отказавшейся принимать беженцев из Южной Осетии.
3.2. Религиозный экстремизм (основное
распространение –
восток региона)
В советский период влияние ислама на Северном Кавказе, особенно в его западной части, не было сколько-нибудь значительным. Поэтому в первой половине 1990-х годов главным вызовом безопасности России на юге страны был этносепаратизм. Чечня была лишь наиболее ярким его примером. Другие же сепаратистские или ирредентистские проекты просто не переросли в открытые противоборства.
«Чистый ислам» как проект для Кавказа стал не только результатом вмешательства внешних сил (саудовцев, пакистанцев). Он был порожден прежде всего внутренней средой. Радикально-исламистский проект апеллировал к мировой религии (освобожденной от местных «искажений» и традиций), к универсальным ценностям (вне этносов, вирдов, тарикатов, кланов). В нем был сделан акцент на эгалитаризм, противодействие коррупции и социальной несправедливости. Идеологи «чистого ислама» умело использовали и психологические методы воздействия, адресуясь к неуспешным слоям молодежи. Его успеху способствовало и отсутствие у России внятной политики на Северном Кавказе.
Салафиты сделали краеугольным камнем своей пропаганды и агитации критику светской власти. Массовые злоупотребления местных чиновников служебным положением, коррупция, социальная дифференциация и, как следствие, высокий уровень безработицы, закрытость власти и ее нечувствительность к нуждам населения удобрили почву для успехов пропаганды и популярности салафитов у населения Северного Кавказа. На практике установки салафитов выражаются в стремлении к тотальной исламизации абсолютно всех сфер общественной жизни. Исламистское движение выступает с идеями создания исламского государства «Кавказский Эмират» и участия в глобальном джихаде против всех «врагов ислама» (включая не только Россию, но и США, ЕС, Израиль).
Все это время российские власти пытались противопоставить развитию ваххабизма на Кавказе традиционный ислам, но уже давно отчетливо видно, что он не может конкурировать с фундаментализмом. Традиционный ислам расколот, в значительной степени слился с властью и, как следствие, подвержен тем же порокам, что и она (например, присваивание общественных денег и роскошь на фоне нищенского положения паствы). В понимании немалой части кавказцев-мусульман традиционный ислам является продолжением ненавистной им власти, и это еще больше отталкивает от него значительную массу народа. В этой связи автоматически зачислять всех оппонентов официального духовенства в число «врагов России» было бы большой ошибкой. «Неофициальный ислам» далеко не тождествен ваххабизму и тем более терроризму.
В условиях вакуума законности, присущего клановой региональной системе при слабом федеральном Центре, общество неминуемо предъявляет спрос на структуру, которая взяла бы на себя защиту интересов людей. В определенных кругах эту функцию начинают выполнять экстремистские джамааты. Они, в отличие от официальной власти, начинают восприниматься как народные защитники. Тот факт, что органы правопорядка борются против них, является в глазах людей дополнительным фактором делегитимации власти. Локомотивом ваххабитского движения стала молодежь – наиболее остро переживающая отсутствие перспектив и испытывающая потребность в интенсивной солидарности. В Дагестане принадлежность к ваххабитскому движению стала уже чем-то вроде молодежной моды – чтобы не быть белой вороной, молодой человек должен быть ваххабитом.
 |
| Традиционный ислам расколот и не может конкурировать с фундаментализмом. Фото РИА Новости |
Фундаментальный ислам постепенно проникает во все сферы общественной жизни. С особенной силой это чувствуется в Дагестане. Судопроизводство в огромном количестве случаев совершается по исламским законам, де-факто разрешено многоженство, сделки с недвижимостью заключаются в мечетях, распространены строгие каноны одежды, продажа спиртного де-факто наказуема и т.д. Существует множество поселков, а подчас и районов, все или почти все жители которых исповедуют ваххабизм; в таких случаях официального муллу могут выгнать и поставить на его место собственного. Традиционный для Дагестана тарикатизм фактически проиграл ваххабитам. Если официально это еще не признается, то на практике, чтобы иметь возможность поддерживать доверие верующих, лидеры традиционного ислама сами вынуждены радикализироваться. Хотя они заявляют о себе как о последовательных противниках ваххабитов, в своей практике они также делают акцент на исламских, а не на светских нормах, в особенности на уровне повседневной жизни.
Уже сейчас можно говорить, что по крайней мере в Дагестане ваххабизм в его обоих течениях – мирном и немирном – перешел ту границу, до которой можно было надеяться победить его чисто силовым путем. Дело даже не в том, что количество его приверженцев в республике слишком велико. На этом этапе уже не очень понятно, кто будет искоренять его, так как практически у любого силовика среди ваххабитов есть друзья или даже родственники.
3.3. Этнический национализм (основное распространение –
запад региона)
Несмотря на выход исламизма на первый план, этнонационализм на Северном Кавказе сохраняет серьезное значение. В первую очередь он проявляется в «черкесском вопросе» – настойчивых требованиях к России предоставить адыгам особые привилегии, которые приведут к их этническому доминированию на Западном Кавказе.
За последние 20 лет адыгскими историками и общественными деятелями была создана концепция Кавказской войны, выставляющая черкесов как жертву преступной имперской политики и объявляющая Россию единственной виновницей бед черкесского народа.
В целях «исторической справедливости» адыгская элита требует от России признать «геноцид» и восстановить статус-кво на Кавказе, а именно:
1) вернуть на Кавказ проживающую за рубежом (в основном в Турции и в арабских странах) и насчитывающую по разным оценкам до 5 млн. человек адыгскую диаспору;
2) воссоздать единое административно-территориальное пространство «Черкесии» в рамках РФ, включив в него «исторические черкесские земли» по состоянию на вторую половину XVIII века. В новое образование должны войти земли, на которых ныне находятся три республики: КБР, КЧР и Адыгея, а также часть Северной Осетии и большие части Ставропольского и Краснодарского краев (включая почти все черноморское побережье).
Некоторые радикальные представители адыгских националистических кругов требуют от России выплаты всем адыгам обильных компенсаций за имущество, утраченное их предками в ходе Кавказской войны 150–200 лет назад.
При этом мало кто среди зарубежных адыгов сохраняет черкесскую этническую идентичность и чувствует сильную связь с исторической родиной. Поэтому не все адыгские организации поддерживают такие требования в максимальном варианте, опасаясь массового наплыва черкесов с иной идентичностью из-за рубежа, что будет угрожать положению ныне живущих на Кавказе черкесов. Однако в целом концепция «ответственности России за геноцид черкесов» и «восстановления исторической справедливости» имеет широкую поддержку в адыгских республиках и среди зарубежной черкесской диаспоры. Различие – лишь в уровне требуемой «компенсации».
Избрание Сочи (2007) столицей зимних Олимпийских игр 2014 года способствовало выходу проблемы на международный уровень. Черкесские народы считают, что Сочи расположен на их «исконной» земле. Грузинский парламент в 2011 году признал «геноцид черкесов» в Российской империи. Понятие «геноцид» применительно к истории черкесов (адыгов) прежде уже было использовано в законодательстве субъектов РФ: в феврале 1992 года в Кабардино-Балкарии и в апреле 1996 года в Адыгее.
Характерно, что еще в 1994 году первый президент Российской Федерации Борис Ельцин к 130-летию окончания Кавказской войны принес извинения за неоправданное применение насилия в отношении горских народов со стороны Российской империи. А 24 июля 2010 года президент России Дмитрий Медведев подписал новую редакцию закона о соотечественниках за рубежом, в соответствии с которой таковыми теперь могут считаться лица, «относящиеся к народам, исторически проживающим на территории Российской Федерации».
Попустительство российской власти такого рода ревизионизму крайне опасно. Выполнение требований адыгских организаций, даже в частичном виде, способно вызвать огромный социальный взрыв на Кавказе, так как послужит основанием для появления огромного числа аналогичных требований к России от других наций, тоже имеющих исторические претензии и желающих переиграть неудачные для них войны.
Вместе с тем в самом адыгском движении, как внутри РФ, так и в диаспоре, нет единого понимания перспектив решения «черкесского вопроса». В ходе Всероссийской переписи 2010 года попытки черкесских активистов мобилизовать общественное мнение под лозунгом «один народ» и отказаться от использования принятых в советское время этнических маркеров (кабардинцы, адыгейцы, черкесы) в пользу единого черкесского этнонима не были успешными. Так в КБР только 0,29% записались черкесами, в то время как чуть более 57% (от общего числа населения республики, включающего также балкарцев, русских, осетин, месхетинских турок и других) предпочло записаться кабардинцами.
Радикализация массы черкесского населения может произойти при ухудшении экономической, административной ситуации или возникновении дополнительных поводов к мобилизации этнических чувств. Скорее всего, по мере приближения к Олимпиаде внимание к черкесскому вопросу будет нарастать. Нельзя исключать нанесение России серьезного репутационного урона или даже проведение терактов на этой почве.
3.4. Позиционирование Северного Кавказа
и стихийный «русский ответ»
На Северном Кавказе за два последних десятилетия сложилось положение, которое характеризуется тремя одновременно идущими процессами:
1. Иждивенчество северокавказских республик по отношению к остальной России, подпитывающее религиозную, этническую и социальную архаику региона. Его экономика стала на 60–80% дотационной. Причем средства, воруемые местными этническими элитами из федеральных дотаций, инвестируются в более «спокойные» и благоприятные для бизнеса регионы РФ (Ставропольский, Краснодарский края, Ростовская и Астраханская области), туда мигрирует и значительная часть населения с Северного Кавказа.
 |
| Кавказские этнические общины заняли в современной химерической государственности нишу антисистемы, а ваххабизм выступает в роли антисистемной идеологии. Фото Reuters |
3. Вместе с тем по российским законам эти люди являются полноправными гражданами России. Складывается очень удобная для них ситуация, когда они могут действовать исходя из своей этнической и клановой идентичности, но в нужные моменты прибегать к защите своих интересов на основе официальной принадлежности к идентичности общегражданской.
В результате вышеописанной ситуации многие выходцы из северокавказских республик широко расселяются по территории России (но главным образом в больших благополучных городах) и формируют «доминантные» клановые структуры, не слишком считаясь с интересами, правами и обычаями местного населения.
При этом они уверены в своей безнаказанности. Как любые представители клановой системы, эффективно организованные по земляческому принципу, они имеют преимущество перед местными жителями. Они уверены, что в случаях совершения ими преступлений не понесут наказания, так как российские власти предпочтут не конфликтовать с Кавказом. Их многочисленные диаспоры всегда смогут оградить их от правосудия. В крайнем случае они всегда смогут скрыться на свою малую родину, откуда достать их будет очень проблематично. Кроме того, подобными внутренними мигрантами часто оказываются люди, принадлежащие к кланам, контролирующим федеральные дотации. Они и в финансовом отношении чувствуют себя хозяевами на «завоеванной» ими российской территории. Некоторые эксперты называют такую ситуацию «обратной колонизацией».
Ситуацию усугубляет то, что Кремль действительно склонен закрывать глаза на множественные нарушения законности представителями кавказских народностей и очень часто предоставляет им индульгенцию от правосудия. В то же самое время рамки законности для представителей некавказских народностей все время сужаются, а меры их наказания усиливаются. Со стороны это выглядит так, будто единого законодательства в стране не существует и к людям разных национальностей и разного происхождения применяются принципиально разные нормы права.
За 20 последних лет русский народ и кавказские элиты (особенно в лице Чечни) полностью поменяли свои позиции по отношению к Кавказу и к его нахождению в составе России. Если в 1994 году чеченцы отделились от России, а россияне были готовы воевать за то, чтобы Чечня осталась в ее составе, то теперь, «победив» ее, российские власти дали Чечне и всему остальному Кавказу такие огромные привилегии, что теперь уже кавказские республики не хотят выходить из состава России, а немалое количество россиян, наоборот, не хотят видеть их согражданами на таких условиях.
На низовом уровне российское общество не согласно с такими порядками и горячо хочет изменить их. Не случайно быстрое достижение популярности лозунгом «Хватит кормить Кавказ!», который на самом деле имеет не столько финансовую направленность, сколько служит показателем ментального неприятия нынешней системы взаимоотношения с Кавказом и нежелания совместного проживания при существующих условиях. Предпочтения граждан России явно склоняются к территориально-правовому размежеванию с этническими республиками Северного Кавказа в той или иной форме.
Еще одним показателем зреющего в стране протеста является отношение к кавказской политике людей, наиболее остро чувствующих ее последствия – русских, живущих на Кавказе. Так, известное заявление краснодарского губернатора Александра Ткачева, в котором он сообщил о создании казачьей милиции и о том, что будет «выдавливать» мигрантов с Кубани, вызвало большое одобрение среди простого народа Краснодарского и Ставропольского краев.
На усиление народного недовольства власть традиционно отвечает либо дежурными заявлениями о необходимости жить мирно, которые уже никого не могут убедить, либо прибегает к громкой риторике, но при этом продолжает политику ублажения этноэлит. Подобная реакция способна на короткий срок смягчать ситуацию, но при долгом использовании приводит к еще большему нарастанию протеста, поскольку публичные угрозы в адрес нарушителей порядка вызывают в обществе завышенные ожидания справедливости, которые всякий раз не исполняются. Это приводит к еще большему разочарованию властью и ведущейся ею политикой.
3.5. Выводы и рекомендации
Нынешнее положение Северного Кавказа в составе России адекватно описывается теорией государства-химеры Льва Гумилева. Такому государству присуще бессистемное сочетание несовместимых между собой поведенческих черт, приводящих вместо единой ментальности к полному хаосу взглядов и представлений. При этом, согласно Л. Гумилеву, один из этносов в условиях государства-химеры может существовать в теле другого этноса подобно раковой опухоли, питаться за его счет и не выполнять никакой конструктивной функции. Сама Химера может быть относительно пассивной либо же становиться рассадником агрессивных антисистем. Возникшие в Химерах антисистемы порождают антисистемные идеологии и часто выступают инициаторами кровопролитных конфликтов.
Нетрудно увидеть, что кавказские этнические общины заняли в современной химерической государственности нишу антисистемы, а ваххабизм выступает в роли антисистемной идеологии. Эта роль подчеркивается тесным симбиозом кавказского этнонационализма и радикального исламизма с еще одной антисистемой – криминальной, что уже было отчасти показано на примере ситуации в Поволжском ФО. Ваххабиты завоевывают место среди «авторитетов» криминального мира. Одновременно кавказские этнические диаспоры в некавказских регионах РФ являются важнейшим фактором криминализации всего российского пространства, ядром криминальных структур, проникающих в коррупционные поры государства и подменяющих функции государственных институтов обслуживанием интересов криминальных этнодиаспор.
По учению ваххабитов, современное государство, как носитель неисламского начала, должно уйти и быть заменено фундаменталистским государством, руководствующимся лишь законами чистого и строгого ислама. Именно здесь проходит очень четкая линия разлома, которую не до конца осознают российские власти, в том числе и в мусульманских республиках. Если светский тип правления и светское государство не признаются ваххабизмом в принципе, то пропадает сама почва для переговоров. Как и с кем переговариваться, если они нас не признают? Пока исламские радикалы будут в меньшинстве и пока они не почувствуют свою силу, их «мирная» часть будет идти на некое подобие диалога, но это будет лишь тактическим шагом и попыткой выиграть время. Современное светское государство и ваххабизм несовместимы. Поэтому, как только радикальному исламу представится возможность установить свою полную власть на какой-то территории, он, несомненно, к этому прибегнет.
Никаких иллюзий быть не должно: если существующие тенденции сохранятся (как в ослаблении позиций государства, так и в противоположно направленном ему усилении влияния ваххабизма), то уровень перехода в агрессивное состояние будет достигнут. Причем вполне возможно, что кое-где, например в Дагестане, это не займет много времени. Увеличение количества ваххабитов практически от нуля до половины (по оценкам некоторых экспертов) всех мусульман республики заняло всего 14 лет.
Тогда тема сепаратизма и перспектива строительства исламского государства на территории Северного Кавказа встанет со всей очевидностью и неизбежностью. При этом с большой вероятностью может оказаться, что простое отделение территорий, зараженных ваххабизмом, уже не сможет помочь, так как соседство с агрессивно настроенным, устремленным в архаику и живущим по законам Средневековья, но по-современному вооруженным соседом может обойтись еще дороже. Решать вопросы ваххабизма будет уже поздно.
На Северном Кавказе Россия вошла в традиционный для любой экс-империи период удержания некогда присоединенных регионов. Этот период характеризуется прекращением расширения территории, ослаблением центра и его стремлением предотвратить «расползание» окраин наряду с формированием из своих граждан единой политической нации.
Во многих случаях сецессии национальных окраин от ослабевшей империи наблюдалась одна и та же последовательность: ослабление центра – передача больших прав, денежного содержания и иных активов провинциям с целью мотивации их нахождения в общем государстве – усиление и обогащение окраин на фоне взаимосвязанного с этим дальнейшего ослабления центра – достижение ими критической массы силы – разрыв. Нетрудно заметить, что сейчас Россия практически в точности повторяет исторический опыт уже погибших империй и находится где-то в середине указанной последовательности.
Трудно сказать, можно ли переломить этот разрушительный сценарий (вероятно, это потребовало бы более радикальных мер, чем те, что представляются возможными сегодня). Однако его реализацию вполне можно замедлить. В этом контексте основными представляются следующие принципиальные задачи:
– деприватизация власти, сосредоточенной в руках региональных политико-финансовых кланов, наращивание российского федерального присутствия в регионе на основе не только жесткой, но и мягкой силы;
– формирование новой региональной элиты, не связанной советским и постсоветским кланово-этнократическим опытом, поиск и поддержка альтернативных (существующему руководству) лидеров;
– деэтнизация политики, преодоление регионального апартеида, насаждение российской гражданско-политической идентичности в национально-территориальных образованиях;
– реальная борьба с коррупцией, обеспечение безусловного соблюдения законности РФ на территории Северного Кавказа и искоренение касты «неприкасаемых»;
– минимизация исламистской угрозы (притом что сегодня радикальный исламизм является главным антигосударственным протестным мобилизующим идеологическим ресурсом);
– обеспечение лояльности среди представителей так называемого неофициального ислама (критикующего республиканское духовенство, но не вступающего на путь диверсионно-террористической борьбы и экстремистской антигосударственной пропаганды);
– формирование нового статус-кво в Закавказье на выгодных для России условиях.
Сегодня российский Северный Кавказ во многом повторяет опыт Ближнего Востока, Северной Африки, стран Центральной Азии, где этнический национализм отступает перед агрессивной исламистской пропагандой, использующей идеи социальной справедливости и наднациональные ценности и лозунги. В этой связи первостепенной задачей является понимание того, кто может стать основным союзником государства в решении этой проблемы «на местах». Сегодня российское федеральное присутствие ориентируется по большей части либо на силовые структуры и спецслужбы, либо на бюрократические аппараты. У федерального Центра нет серьезной низовой поддержки в виде гражданских неправительственных структур, и условно говоря, «агентов гражданской нации», заинтересованных в преодолении существующего местничества в сфере управления и монополизма в экономической сфере.
 |
| В Дагестане принадлежность к ваххабитскому движению стала уже чем-то похожим на молодежную моду – чтобы не быть белой вороной, молодой человек должен являться ваххабитом. Фото Reuters |
При этом поддержка гражданского общества и СМИ на Северном Кавказе должна носить адресный характер. Поэтому следует отказаться от порочной практики опоры на совершенно негодные инструменты, такие как национально-культурные автономии, поскольку эти структуры, как правило, педалируют архаические представления об этничности, не ориентированы на модернизацию страны, заинтересованы в региональном апартеиде. Адресная поддержка изданий и гражданских проектов должна осуществляться при одном принципиальнейшем условии – поддержке ими приоритетов российской государственной общности и единого правового поля поверх этнорегиональных границ.
Если на сегодняшний день экстремистские структуры сильны своими сетями, государство должно противопоставить им гражданские сети. К таковым можно отнести региональные СМИ, общероссийские социально-политические структуры в регионах, бизнес, поддерживаемый из Москвы и нацеленный на демонополизацию кланово-олигархического бизнеса республик, образовательные проекты, особенно в гуманитарной сфере.
Эти региональные «гражданские сети» могли бы снизу поддерживать модернизационные импульсы российского государства, при этом:
– во-первых, корректируя возможные ошибки государственных институтов;
– во-вторых, выступая поставщиками альтернативной социально значимой информации;
– в-третьих (и это, пожалуй, самое главное), становясь кадровым резервом для новой северокавказской элиты (нынешняя региональная элита не заинтересована в глубокой модернизации региона, ей необходимы архаичные управленческие практики).
Таким образом, деприватизация власти на Северном Кавказе теснейшим образом связана с проблемой кадрового обновления. Очевидно, что обеспечить управление регионом, привлекая кадры только из центра, невозможно. В этой связи необходимы срочные меры по формированию новой кадровой элиты региона, ориентированной не просто на нового «сеньора» и новые патронно-клиентские связи, а на ценности правового и светского государства, и имеющей выраженную общероссийскую лояльность.
Официальное исламское духовенство республик не может рассматриваться как вполне надежный инструмент российской политики. Оно является частью кланово-олигархических группировок (это их идейно-политический аппарат), занятых приватизацией власти. Эта группа заинтересована в сохранении местничества, регионального апартеида, закрытости власти, ксенофобии, а не модернизации общественных отношений. В этой ситуации резервом для нормализации обстановки могут стать и так называемые неофициальные мусульмане – те, кто занимает нонконформистскую позицию по отношению к официальному духовенству, но не связал себя с ваххабитским подпольем. Их идеологическая база – лозунги социальной справедливости, неприятие коррупции и кумовства, отказ от жесткой этнизации общественных отношений – может быть перехвачена российской властью.
Но задача государства, подчеркнем, совсем не в том, чтобы переключить внимание и поддержку с «официального» ислама на «неофициальный», а в том, чтобы доказать: оплотом российского присутствия в регионе являются не те или иные группы и направления в исламе, а сами государственные институты, обеспечивающие запрос на правопорядок и справедливость.
Выполнение этой задачи позволит минимизировать предпосылки экстремистской и террористической антигосударственной активности, поскольку сама эта активность по сути своей является радикальной реакцией на приватизацию власти, коррупцию, сращивание власти и бизнеса, монополизацию экономических ресурсов, закрытость от критики и несправедливость в правоохранительных структурах и су
Владимир Полканов 
Дарья Гармоненко 