Роза Цветкова
Почему так много социальных сирот (при живых родителях) в России?
Фото Reuters
Во что обходится российским детским домам и интернатам усыновление сирот иностранными гражданами, только ли американцы берут в свои семьи больных ребятишек и почему органы опеки крайне неохотно помогают в этом самим россиянам – на эти и другие трудные вопросы детского сиротства в России ответственному редактору «НГ-политики» Розе ЦВЕТКОВОЙ постарался честно ответить президент региональной общественной организации содействия защите прав детей «Право ребенка» Борис АЛЬТШУЛЕР.
– Борис Львович, по числу детей-сирот в российских детских домах приводятся хотя и каждый раз разные, но все равно ужасающие цифры. Почему, на ваш взгляд, так много в нашей стране детей, оставшихся без попечения родителей?
– Знаете, сирота сироте рознь. Скажем, в Гражданскую или в Великую Отечественную войну таких детей было действительно много, потому что их родители погибли на фронте, при бомбежках, в плену. Сейчас – картина иная. Есть какой-то процент, 10–15% детей, у которых родители умерли. Все остальные – это так называемые социальные сироты, то есть сироты при живых родителях, которых либо лишили родительских прав, либо они сами отказались от кровных детей. Но в детских домах и в специальных учреждениях помимо сирот есть еще и огромное количество тех, от кого мамы и папы хотя и не отказались, но написали заявления с просьбой о временной передаче родных детей под надзор государства – потому что они не могут по уважительным причинам справляться со своими родительскими обязанностями.
Я вам сейчас процитировал статью 155-прим Семейного кодекса, где во второй ее части такое допускается: родители или даже опекуны и усыновители могут временно сдать ребенка в учреждение. В основном в таких ситуациях речь идет о детях больных. Но сданные на время – каждый год эти заявления возобновляются, – они, эти детишки, остаются там надолго, если не сказать на всю жизнь. Некоторые из них, правда, – если родители хорошие и стараются их хоть как-то опекать, – приходят на субботу-воскресенье домой. Но большинство – это дети с серьезными проблемами здоровья, и родители просто физически не могут с ними справиться, потому что у нас нет никакой помощи семье.
И вот тут приходим к главному ответу на ваш вопрос: почему у нас так много социальных сирот или детей, добровольно «временно» сданных родителями в интернат? Да потому, что в российской социальной системе нигде не прописана помощь семье по месту жительства. За исключением граждан пожилого возраста и опять же взрослых инвалидов. Если же говорить о детках-инвалидах, то такие семьи вообще предоставлены только самим себе. Да, небольшая помощь в виде пенсии по инвалидности оказывается. Но после оформления всех бумаг – ничего больше.
Никаких услуг на дому, ни тебе бесплатных памперсов или минимального набора хотя бы молочных продуктов не предполагается; единственное, что все время родители слышат: сдайте ребенка в интернат, зачем вам с ним возиться!
– Не соглашусь с вами: далеко не все родители сдают своих больных ребятишек в специальные заведения...
– Согласен. 85% российских родителей детей-инвалидов в интернаты не сдают. Это настоящие герои, потому что, находясь в немыслимых условиях – отцы ведь в таких ситуациях часто уходят из семьи, средств на содержание ребенка почти никаких, помощи, кроме пенсии, от государства никакой, – все равно мамы бьются за своего больного малыша и никуда его не сдают.
Но когда ребенок подрастает, перед такими героическими родителями встают новые проблемы – ребенка надо учить, но у нас же еще пока нет приемлемых условий для того, чтобы такие дети, с какими-либо отклонениями в физическом или психическом развитии, могли полноценно учиться дома.
Хорошо, дистанционное обучение стало в последнее время развиваться, слава богу! Но опять же социальные органы в такой ситуации начинают давить – сдавайте в коррекционную школу, там вашему ребенку будет лучше, и если родители сломаются на этом этапе, отдадут туда своего малыша, то это уже опять-таки накатанная дорога до того момента, когда его переведут уже во взрослый интернат. Да, у нас есть коррекционные классы в обычных школах, и то не везде, но все равно это лучше, чем отдельная коррекционная школа. В принципе система заметания по каким-то углам инклюзивного образования – это отдельная тема, на мой взгляд, для этого у нас вообще не создано никаких условий.
– По-вашему, во многих случаях чиновники заинтересованы в том, чтобы забрать ребенка из хотя и проблемной, но все же семьи? В чем корни этой заинтересованности, зачем государству взваливать на себя дополнительные проблемы?
– Если семья социально неблагополучная, то это действительно необходимо сделать. Но я вам приведу просто маленький пример из нашего опыта, и он не единственный. К нам обратилась одна мама молодая, из Москвы. У нее за две недели до того забрали четырехлетнего ребенка. Да, она его наказала, выставила на лестницу, он там стоял и плакал, потом через какое-то время впустила обратно в дом. Через какое-то время по звонку соседей приехали милиция и опека и забрали малыша. Я сейчас не обсуждаю, правильно забрали или нет, но потрясает другое: после того как ребенка забрали, мама аж две недели по всей Москве искала своего сына, ее за это время никто не уведомил, где ее ребенок находится, то есть с родительскими чувствами вообще не считаются. Конечно, мы помогли ей вернуть ребенка, но сколько сил и душевного покоя у молодой мамы ушло на это?!
– Что-то не укладывается в голове – просто пришли и забрали, безо всякого судебного решения?
– Да, такую процедуру предусматривает статья 77 Семейного кодекса: при непосредственной угрозе жизни и здоровью ребенка происходит его немедленное отбирание органами опеки и попечительства. И это в исключительных ситуациях, когда налицо реальная угроза жизни и здоровью ребенка, правильно. Но была ли в данной ситуации подобная угроза – еще вопрос, но даже не касаясь этого, да, у нее забрали малыша, да, он был в приюте, в нормальных условиях, но почему маме не сказали, где он сейчас находится? Почему о ней никто не подумал вообще?! Ей в общественную организацию пришлось обратиться, чтобы найти сына, – это что за власть такая преступная?! Или это законы такие преступные?
– Давайте уточним: выходит, органы социальной опеки поступили правильно, в соответствии с законом?!
═ Борис Альтшулер: «В Семейном кодексе нет ни слова о том, как спасать кровную семью, как предотвратить ее беды». Фото PhotoXPress.ru |
– Абсолютно! Там, в Семейном кодексе, нигде не сказано, что надо думать о родителях. Присутствие родителей вообще не подразумевается при определении процедуры отобрания ребенка. Ежегодно органы опеки забирают из так называемых неблагополучных семей около 100 тысяч детей – вы только вдумайтесь в эти цифры, 250 детей ежедневно разлучают с родителями! А хотите знать, сколько всего отобранных по разным причинам детей возвращают в течение года обратно, к кровным родителям?
Не более 10 тысяч! То есть всего около 10%, это подтверждает государственная статистика. В то время как в США, которые мы клянем за якобы плохое обращение с нашими детьми, или во Франции, которая пока еще не попала под раздачу, в семью возвращают более 70% временно отобранных детей. Там идет активнейшая работа по восстановлению кровной семьи, здесь эта работа на нуле.
Теперь посмотрим на правовую сторону этого дела, почему все так происходит. Открываем Семейный кодекс и считаем, сколько статей регламентирует сиротство: 9 статей описывает, каким образом органам опеки и попечительства разделять детей и родителей – при угрозе жизни и здоровья, при лишении родительских прав, при некоторых ограничениях, при отобрании и т.д. А еще 42 статьи пресловутого кодекса отдельно прописывают устройство детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. И там подробно описывается, каким образом органы опеки и попечительства могут начинать вмешательство в семью, при очень расплывчатых критериях этого вмешательства в статье 121.
Но заметьте! Ни слова в Семейном кодексе нет о том, как спасать кровную семью, как предотвратить ее беды. Читаем указ президента РФ от 28 декабря 2012 года. Он – опять же о защите детей-сирот, там столько об этом написано – и про льготы, и как устраивать таких деток, и какие права им гарантировать, но опять же нет ни слова о семье как таковой. Никакими правилами – восстановительная работа с семьей в России не предусмотрена.
Вот и получается, что органы опеки получили в последние годы гораздо больше возможностей вмешаться в семью, они этим начали пользоваться, и из-за этого порой возникают скандалы, сотрясающие всю страну.
Теперь – о нашей системе усыновления, которую правильно называют «детский магазин», где в роли товара – сами дети. Возьмем тот же закон о государственном банке данных о детях, оставшихся без попечения родителей, – согласно ему, подбор ребенка осуществляется во взаимодействии с сотрудником банка, по сути, в закрытом режиме и очень многое зависит от доброй воли этого сотрудника. Это и называется «взяткоемкая ситуация».
– Но ведь предоставление информации о детях в Интернете – это хорошо, чем быстрее будет установлен хотя бы визуальный контакт с малышом, тем больше шансов на усыновление у него появляется, разве не так?
– Конечно, хорошо, только нигде в мире нет такого, чтобы от сотрудника этого информационного ресурса зависела процедура. И вообще-то нигде в мире нет такого, чтобы социальная система была законом ориентирована на подбор ребенка («товар») для потенциальных усыновителей («покупателей»). Все у них наоборот – активно ребенку-сироте ищут подходящую замещающую семью.
Когда к нам приезжали коллеги из Франции, мы долго рассказывали им через переводчика про нашу процедуру усыновления, а они, все выслушав, просто схватились за голову: как же так, это же выглядит как купля-продажа детей!
– У нас тоже хватались за голову, когда слышали истории про то, как французская ювенальная система забирает в приюты детей российских граждан, в частности если вспомнить об актрисе Наталье Захаровой. А потом не отдают родителям под весьма сомнительной формулировкой «удушающей любви».
– Случай с Захаровой – исключительный, в нем много подводных рифов, хотя в конечном итоге ребенка все же вернули отцу, но естественной родительской привязанностью мамы французская система здесь чудовищно пренебрегла. И это не единственный случай. Лет 15 назад в Норвегии я встретил женщину-норвежку, которая после развода с мужем-французом потеряла навсегда двух любимых детей. Французская юстиция очень националистична и решает в пользу француза.
Если же говорить о ювенальной французской системе в целом, то, как только ребенок по тем или иным причинам попадает в приют, она (система) немедленно начинает две вещи: во-первых, она практически сразу подбирает ему временную семью. Это так называемая профессиональная семья, скорее даже семейная группа, в которой дети находятся до тех пор, пока не решится вопрос с их окончательным устройством. Во Франции детских домов вообще нет в нашем смысле, 12 человек в приюте максимум, а в Норвегии, например, предел – это 6 человек, а не 100–200, как у нас.
Во-вторых, начинается немедленная работа с кровной семьей, поэтому там, как я говорил, до 70% детишек возвращают в семью. Некоторых потом снова приходится отбирать, потому что трудно же, к примеру, вылечить родителей-наркоманов. Всякое бывает, но такого, чтобы про кровных родителей забыли, чтобы на них никак не реагировали, такого нет в помине.
Действительно, во Франции также есть банки данных сирот, нуждающихся в семейном устройстве, но нигде у них в законодательстве не сказано, что человек, сидящий на такой базе данных, имеет административные функции, что он дает какое-то направление на знакомство с ребенком.
– Проблема российского сиротства состоит, наверное, не только в создании коррупционноемких схем при усыновлении…
– Согласен, в этой системе нахождения детей в интернатах и детских домах, которую мы прозвали «Россиротпром», по аналогии с «Газпромом», дело не только во взятках при усыновлении. Способ нажиться на детях – это распил гигантских бюджетных ассигнований, выделяемых на «государственных детей» в интернатах. Газеты называют разные цифры, 2 миллиона в год на ребенка, это, пожалуй, перебор, но если посчитать весь аппарат управленческий, различные капитальные ремонты и новое строительство новых интернатов… А вы понимаете, что такое в России капитальный ремонт, это же бюджетные деньги прямо рекой текут в карман. Поэтому возьмем среднюю цифру того, что государство ежегодно выделяет на каждого ребенка-сироту: полтора миллиона рублей, или же 50 тысяч долларов. А дальше считаем – когда в 2011 году одни только американцы усыновили 965 российских детей, сколько недополучила бюджетных ассигнований российская система «Россиротпром» за счет того, что эти дети уехали в США? Страшные цифры для наших сиротских начальников получаются, порядка 50 миллионов долларов!
– Те же 50 тысяч долларов Михаил Прохоров пообещал чуть ли не лично выплатить каждой семье усыновителей. Я, правда, до сих пор ни об одном таком факте пока не слышала, но…
– Да это же цинизм запредельный, он что, не понимает, сколько детей на этом погибнет?! Сколько сразу умников появится, чтобы взять больного ребенка ради денег, а потом, когда он умрет, никто не виноват, и извините, он сильно больной был. Поди докажи, от чего он умер, а деньги, прохоровские, уже в кармане.
Способы наживы на сиротах – это и разворовывание гигантской гуманитарной помощи, и различные региональные проекты по «решению проблемы» – с нулевым эффектом, но с немалыми ежегодными бюджетами.
Есть еще один, очень доходный, способ нажиться на сиротах: присвоение квартир. Делается это в первую очередь методом избыточной диагностики умственной отсталости. К тому моменту, когда ребенок должен выходить из интерната, ему положено дать квартиру, которая за ним закреплена. А если сделать ему специфический диагноз, то можно этого человека навсегда исключить из нормальной жизни, похоронить заживо в психоневрологическом интернате, а квартирку оприходовать, те, кто на это идет, знают, как это сделать.
– Вы говорите ужасные вещи…
– Таких случаев масса, о них мало кто знает, система вцепляется в свои жертвы мертвой хваткой, идет на многое, чтобы не выпустить их из своих когтей, и люди в таких условиях прозябают, погибают. У нас ведь как – недееспособен, и все, ты уже не человек, ты – трава, твоя жизнь превращается в жизнь раба взаперти, по команде. Их ничему не учат.
Я уже говорил про 300 тысяч детей, постоянно живущих в интернатах. В целом в год на них тратится 300–400 миллиардов рублей. Это «Россиротпром». И эта корпорация никому – ни Путину, ни Медведеву – не позволяет себя разрушить.
– Но у нас все-таки есть аппарат уполномоченного по правам ребенка. То есть создана специальная структура, обязанная следить за соблюдением прав детей, где бы они ни находились. Как, на ваш взгляд, работает эта структура?
– До сих пор мы говорили о самой социальной системе, которая обязана работать во благо детей. Мы ничего не говорили о надзоре. Омбудсмен – уполномоченный по защите прав ребенка – это надзорная инстанция, хорошо, что она есть, и она должна быть не зависимой от всех остальных. Но у нас региональные уполномоченные – по правам человека и правам ребенка – назначаются властями регионов. Тут уж трудно говорить о независимости. Владимир Лукин давно предлагает закон, чтобы федеральный уполномоченный самостоятельно назначал своих представителей в регионах, но его предложение не прошло. Но сейчас речь не об омбудсменах, у них ведь нет никаких исполнительных функций. Так же как и законопроект об общественном контроле детских интернатов запрещает контролерам вмешиваться в деятельность учреждений.
– А какова судьба, кстати, вами инициируемого закона об общественном контроле над домами-интернатами?
═ Детские дома и интернаты – это громадные возможности распила бюджетных средств, выделяемых на «государственных детей». Фото Reuters |
– О, это отдельный сюжет! Идея давняя – общественный контроль над детскими домами-интернатами. В начале 2010 года мы, узкая группа общественников (помимо меня в эту группу входили Валентин Гефтер, Лев Пономарев, Сергей Колосков, Алексей Головань, Лев Левинсон и некоторые другие эксперты-общественники, включая сотрудников аппарата Владимира Лукина), разработали первичный вариант законопроекта. Потом эту идею поддержали все: Общественная палата, Совет по правам человека Михаила Федотова, Владимир Лукин, Павел Астахов, рабочая группа по развитию законодательства об НКО в администрации президента, которую возглавлял Владислав Сурков… Но главное, что этот законопроект в течение двух лет поддерживал тогдашний президент Дмитрий Медведев и государственно-правовое управление президента РФ очень конструктивно и профессионально с ним работало.
Основная стратегия законопроекта в том, чтобы было внешнее око, надзирающее за деятельностью детских домов-интернатов. Чтобы такие инспектора назначались не внутри региона, а извне, независимо. И вот 27 декабря 2011 года Дмитрий Медведев вносит этот закон в Госдуму, которая в марте 2012-го его принимает в первом чтении. Потом происходит смена президентов, а к тексту законопроекта у некоторых членов Рабочей группы комитета ГД по вопросам семьи, женщин и детей появляются все новые возражения, они все растут и растут. И 18 июня 2012 года, за несколько дней до рассмотрения этого закона во втором чтении, в Госдуму приходят парни в красных рубахах а-ля рус, которые приносят почти 100 коробок, в которых 85 тысяч подписей, собранных движением «Суть времени» Сергея Кургиняна в 97 российских городах, под петицией на имя Путина – Нарышкина, то есть на имя президента и спикера Госдумы, – не принимать этот закон. Аргументация у этих инициативщиков такова: зачем нужны общественники, когда и так есть государственные органы, которые следят, чтобы права детей в интернатах соблюдались. Мол, зачем дублировать, и это сильно обижает администрацию и воспитателей этих самых интернатов, которые всю жизнь положили на воспитание обездоленных детей. Заметьте, что хотя все было сделано под эгидой защиты семьи и родительства, ни слова о семье в этой аргументации нет. Но факт есть факт: движение «Суть времени» Сергея Кургиняна добилось того, чтобы этот законопроект во втором чтении был отложен. Потом благодаря активной поддержке омбудсмена Лукина к концу лета прошлого года был решен вопрос и с позицией нынешнего президента, который этот законопроект в принципе одобрил. А в конце сентября 2012 года Кургинян и компания собирают уже 140 тысяч подписей против общественного контроля интернатов. Это была совершенно продуманная акция, направленная на то, чтобы абсолютно задушить инициативу об общественном контроле. И закон снова завис. Тем временем появляется ужасный «закон Димы Яковлева», который президент подписывает, но одновременно подписывает 28 декабря и указ № 1688 о защите детей-сирот, где среди прочих пунктов написано: принять закон об общественном контроле детских интернатов. То есть де-юре президент РФ выступил против Сергея Кургиняна. Хотя 9 февраля, выступая в Колонном зале на организованном Кургиняном съезде родителей, президент дал отчасти «обратный ход», сказав, что закон об общественном контроле нуждается в доработке, а может быть, его и вообще не надо принимать. Честно говоря, я вообще не понимаю, что у нас в стране происходит. И, думаю, не я один в такой ситуации.
Ведь еще 10 мая 2006 года Владимир Путин в Послании Федеральному собранию поручил «создать механизмы, которые позволят сократить число детей, находящихся в интернатных учреждениях». Механизмы созданы не были, а те, что начали развиваться в регионах – патронатное воспитание, когда семья получает поддержку специалистов, – были уничтожены в 2008 году законом, инициированным Екатериной Лаховой, «Об опеке и попечительстве». И теперь снова президентским указом предписывается создать механизмы поддержки граждан, принимающих в семью воспитанника интерната. Будет ли это выполнено? Очень надеюсь, что будет!
– В последнее время много говорят и пишут о том, что американцы почему-то не боятся брать в семьи даже очень тяжелобольных детей, а россияне идут на усыновление, а тем более детей-инвалидов, крайне редко. Только ли причинами материального характера это можно объяснять или же в постоянной битве за достойную жизнь мы все больше теряем способность сострадать, быть милосердными?
– Должен сразу вас разочаровать, что и среди американцев не такой процент тех, кто усыновляет больных ребятишек, другое дело, что любой ребенок, проживший в доме-интернате более определенного срока, имеет нарушения в физическом и психическом развитии. Такие случаи просто больше на слуху, особенно если речь идет о затратных операциях по лечению таких усыновленных детей. У нас, в России, тоже есть такие герои, взять ту же Веру Олеговну Дробинскую из Астрахани, врача-педиатра, взявшую под опеку семь сирот-инвалидов. Тут проблема в другом, и она как раз об этом тоже говорила: органы опеки крайне неохотно на это идут и всячески отговаривают, если кто-то хочет взять под опеку ребенка-инвалида или подростка из интерната. Тому несколько причин. Во-первых, есть негласное указание, чтобы сохранить систему интернатов, чтобы койки там не пустели, а во-вторых, если ребенок в казенном заведении, то опека может о нем не беспокоиться, согласно закону, за таких детей отвечает уже администрация интерната. А если же отдать ребенка в семью под опеку, то тут уже юрисдикция непосредственно органов опеки, они должны как-то следить за содержанием ребенка в надлежащих условиях. А не дай Бог, будет возврат, то опять же они отвечают за плохую статистику по передаче под опеку. Так что здесь налицо бешеное сопротивление со стороны этой системы опеки, и ее необходимо менять в корне.
В России хороших людей, как и везде, много. Просто у нас очень жесткая, гиперзабюрократизированная система не только в плане усыновления детей, а жизни вообще. И люди зачастую чувствуют свою полную беспомощность, ненужность. Не последнюю роль играют еще и предрассудки, Взяв ребенка в семью, у нас стараются до последнего скрыть от него правду усыновления, уберечься от пересудов. Не секрет ведь, что к таким детям иначе относятся и в школе, и в детском саду. Да что говорить, часто даже самые близкие родственники не вполне лояльно к этому относятся. Там, в той же Америке, этого нет, тайн из усыновления никто не делает, скорее наоборот, этим людям стараются больше помочь и сочувствовать.
Нам многое нужно менять в нашей системе ценностей и отношения к людям. Но отчаиваться все равно не стоит: может быть, завтра мы все вдруг проснемся в другой, гораздо лучшей России. Такая диалектика.
