Юрий Афанасьев
В массовом сознании эпоха Брежнева отложилась как золотой век социализма. Но, по сути, это была фаза его умирания.
Фото РИА Новости
В последнее время проявились диаметрально противоположные позиции в отношении эпохи Леонида Брежнева. Чтобы составить свое представление о времени, надо эту эпоху правильно разместить в «большом времени» – чтобы было видно, что ей предшествовало и что из нее получилось. Эпоха Брежнева идет за сталинской – если пропустить времена Никиты Хрущева. Слово «застой» люди слышали в разных вариациях, но толком его так и не поняли. Дело в том, что Хрущев и Брежнев меняли – с некоторыми нюансами – то, что называлось сталинским временем.
Эпоха Брежнева – это попытка уйти от мобилизационной сталинской модели: происходило нечто вроде самоналадки государственного механизма. Но когда я говорю о большом времени, я имею в виду, что периоды – и сталинский, и хрущевский, и брежневский включительно – входят в продолжительный период разложения, которое переживала Россия. По сравнению со сталинским временем, можно сказать, в эпоху Брежнева плюсы были: некий рост, движение от худшего к лучшему. Например, широкое жилищное строительство. Около 100 млн. советских людей получили новое жилье. Сталинские годы сопровождались не только нехватками продовольствия, а настоящими голодоморами.
В брежневские годы было много людей, которые все это пережили. Никого не заботило, что огромная военная промышленность работает вхолостую: на заводах Урала целые поля были заставлены танками, которые не знали куда девать. Их уже в позднее горбачевское время наловчились продавать за границу на металлолом. Это был 87-й год.
В массовом сознании эпоха Брежнева отложилась как золотой век социализма. Потому что люди сравнивают этот период и с тем, что было до него, и с тем, что последовало за ним. Модель системовластвования, способ жизнеустройства, хозяйствования родом еще из России дореволюционной исчерпали свои возможности и вступили в фазу умирания. И брежневская эпоха – это фаза общего процесса умирания этого социокультурного типа, который называется советским социализмом.
Сегодня происходит разрушение того, что было создано в ту эпоху. Какие основания говорить об умирании? Дело в том, что все составляющие системы властвования – жизнеустройство, тип экономики, который назывался планово-разверсточным, показали не только свою неэффективность. Все попытки реформ, горбачевские разговоры по поводу перестройки – это все проявление того, что система в целом перестала отвечать на вызовы времени. Но в это время люди получили представление о том, что есть страны, в которых есть демократия, и уже наступает всеобщее благоденствие, а у нас – прилавки пустые, не полностью расформирован ГУЛАГ, политическое преследование...
Люди задавались вопросами: почему мы содержим весь этот соцлагерь, зачем лезем в Африку, Азию, Латинскую Америку, поставляем туда оружие в огромных размерах, заведомо зная, что это не торговля, а материальное обслуживание определенной идеологии? Вот эти вопросы и свидетельствуют, что перестроечные процессы начались не в конце 80-х годов, а именно в брежневскую эпоху.
СССР представлял собой идеократическую империю. И этим СССР отличался от остальных так называемых территориальных империй. Идеократическая империя – это уникальный случай, Россия и СССР держались на одной идее. В России она возникла со времен Ивана Третьего, и называлась «Москва – Третий Рим». Эта идея была, по сути, и всемирной миссией России. Идея рухнула в 1917 году, но возвратилась в виде идеи победы пролетарской революции во всем мире, а потом – как построение социализма в одной стране. А позже, в брежневские времена, – как идея построения коммунизма. Как раз в брежневскую эпоху 70–80-х годов она рухнула. Уже никто не верил в возможность построения царствия Божьего у нас в СССР, никто не верил в коммунизм. А если идея рушится, то рушатся все скрепы, которые на ней держались.
Таким образом, руководители страны брежневского времени пытались использовать возможности мобилизационной экономики, когда для этого не было условий, потому что рухнула вера в построение коммунизма.
Что касается сегодняшнего времени. Примерно тот же потенциал, что и раньше, – промышленный, аграрный. Плюс неслыханное усиление воровства, коррупции, которого раньше и близко не было. В эту коррупцию и в это воровство втянулась не только власть как госсистема организаций, но и огромное количество людей. И они не могли не втянуться.
Дело в том, что реформаторы Борис Ельцин, Егор Гайдар и Анатолий Чубайс были поглощены идеей западного либерализма. Все они считали, что достаточно дать развиваться рынку, который сделает свое дело. То есть появятся стимулы к труду, личная заинтересованность, наполнятся магазины и установятся нормальные взаимоотношения с Западом. Но они не учли некоторых деталей – интересов личности, права собственности, падения нравственности. И когда без права, без личности, без собственности, без нравственности стали внедрять рыночную экономику, то получилась фактически архаизация социума, которая выразилась в том, что возобладали примитивные способы утилитаризма и достижительности.
Идеалы капитализма были отшлифованы на Западе определенным типом культуры – за ними и трудовая этика, и эпоха Реформации, и Возрождение, и появление эпохи личности – Просвещение. Эти эпохи складывались в историю западноевропейского либерализма на протяжении 500 лет. Мы просто решили ввести все это явочным порядком – позаимствовав на Западе не выстраданные нами идеалы.
Вроде бы есть у нас ориентир для развития: я имею в виду реформаторов начиная с Гайдара – тех, которые до сих пор работают в правительстве. К ним относились до недавнего времени и министр финансов Алексей Кудрин, помощник президента Аркадий Дворкович, глава президентского Института современного развития Игорь Юргенс. Есть группы, созданные на базе Высшей школы экономики, института Владимира Мау. Но беда в том, что на Западе стремление к свободе побеждено стремлением к прибыли. Либеральная модель переживает кризис. Мы трагически опаздываем и сегодня.
