Роза Цветкова – Александр Михайлович, каково отношение международного сообщества к отечественным опросам и прогнозам, им доверяют?
– Времена скепсиса уходят в прошлое. Это в 90-е годы было, конечно, большое недоверие: на Западе сильно удивлялись, как в России можно вообще проводить опросы. Международным аналитикам тогда казалось, что выявить реальную картину мнений у нас невозможно, потому что все продолжают лицемерить и говорить так, как партия приказала. Мы же здесь отмечали скорее обратный эффект: как только двери свободы раскрылись, люди стали высказывать более негативные суждения, то есть маятник качнулся в другую сторону и все, что было связано с мнением правительства или официальным мнением вообще, отрицалось. То есть многие говорили: раз правительство говорит вот так, то я скажу противоположное. Еще международные наблюдатели того периода считали, что поскольку нет каких-то четких структур политических, потому что бывшие развалились, а новые не сформировались, то массовое сознание в России еще не сформировано и в этом хаосе очень трудно что-то исследовать. Это тоже было аргументом в сомнениях по поводу достоверности наших данных. Ну и остальные претензии недоверия к нашим исследованиям относились к географической протяженности страны и криминогенной обстановке в ней. Мол, разве мы, ученые, в состоянии добраться до всяких деревень, городов и весей, а если даже и доберемся, то кто же нам там дверь откроет?
Но, повторюсь, все эти сомнения постепенно рассеялись, и теперь российский общественный фон для исследований практически не отличается от международного. Результатами отечественных работ по исследованию массового сознания по тем или иным проблемам активно пользуются на Западе и политологи, и реальные политики.
– Стало быть, уровень доверия к тому, что думают россияне о своей стране и существующей в ней системе, во внешнем мире вырос. А что касается взгляда изнутри, действительно ли мнение народа теперь свободно от административного прессинга и фактора партвлиятельности?
– Здесь не все так просто. Если коротко, то я бы ответил положительно на вопрос об искренности респондентов – люди в основном говорят то, что думают, за исключением отдельных шутников и людей, страдающих какими-то фобиями. Но намерения человека – это еще не его реальное поведение. И если он говорит: я буду голосовать за такую-то партию, то это далеко еще не факт, что он действительно придет и проголосует так, как намеревался. Ну, например, есть такой феномен, обозначенный известным немецким социологом Элизабет Ноэль-Нойман как «спираль молчания». Попросту говоря, он состоит в том, что люди склонны голосовать за побеждающую партию, примыкать к большинству. И если задавать два вопроса: первый – за кого вы будете голосовать, а второй – а как вы думаете, кто победит, то, как правило, данные будут разными. При ответе на первый вопрос человек может сказать «я буду голосовать за ЛДПР», но при этом он будет уверен, что победит «Единая Россия». Вот при такой ситуации в прогнозах, которые следует обязательно отличать от конкретных опросов, для партии-победительницы надо отводить больше голосов. Ведь в конечном итоге примкнуть к тому, кто побеждает, люди могут по многим причинам: в противном случае им может быть неудобно перед соседями, еще перед кем-то, так поступить им посоветовали авторитетные для них люди и т.д.
– Но тогда, получается, подобная перемена в решении свойственна избирательным группам буквально в считанные дни перед выборами?
– Да. Это так называемый феномен последней недели. И потому последняя неделя очень важна для социологов, и понятно, что именно это время ближе всего к прогнозам. Потому что в остальное время избиратель далек от политики, он не то чтобы неискренен, он просто амбивалентен к этому делу. Но поскольку интервьюер спрашивает о его партийных предпочтениях за несколько месяцев до выборов, ну чего человека обижать, неудобно ведь сказать, что не знаю или забыл, и потому респондент и говорит то, что не твердо в нем укоренено, иными словами, то, что есть на слуху.
Еще один из факторов влияния – это какие-то политические или иные события, которые могут принципиально поменять предвыборный расклад. Ну, например, назначение на последней неделе перед выборами, будем говорить об этом условно, премьер-министром Иванова-Петрова-Сидорова. Или какое-то событие, катаклизм, я уж не говорю о таких событиях, как, к примеру, 11 сентября в Америке или захват школы в Беслане у нас. Это может моментально сбить всю избирательную картину.
– И тоже подстегнуть в пользу победителя?
– Совсем не обязательно, это, как говорится, как карта ляжет. Если оказывается, что победитель несет ответственность за это, то у него как раз все падает и рушится в одночасье. Правда, все эти оговорки не действуют в отношении твердого электората. Это те самые убежденные люди, которые, даже не будучи партийцами, всегда будут голосовать за своих, что бы ни случилось. В общей массе населения твердого электората пока мало, максимум 20–25%. У КПРФ это 11–13% тех, которые за коммунистов всегда, при любых обстоятельствах проголосуют, у Жириновского таких 5–7%, у СПС, может быть, 1%, но убежденных в своей симпатии к партии. Так же и у «Яблока». Причем время от времени твердый электорат может сжиматься и расширяться в разные стороны, к нему могут примыкать. Так, например, в 93-м году никто не мог подумать, что у Жириновского будет 20 с лишним процентов, и сейчас, учитывая, что у него присутствует определенный имидж и за него голосуют мало, при предварительных опросах может присутствовать занижение его реальной доли, то есть тех процентов, что он получит по результатам голосования.
– Так значит, заниженность все-таки есть? И кто же тогда к этому руку прикладывает?
– Это происходит оттого, что люди не говорят до конца правду. И, поверьте, по каждой партии, проанализировав глубоко, можно найти «за» и «против» во время этих опросов. Мой тезис состоит в том, что нет каких-то обманов, неискренности и т.д., но очень много факторов, влияющих на то, что опросы и результаты могут разниться. И чтобы сделать правильный прогноз, необходимо все эти факторы учитывать. Хотя так же, как и при прогнозе погоды, все макро- и микрообстоятельства учесть невозможно. Говорят же, не изобрели еще такой программы, которая могла бы проработать все то, что влияет на погоду. Так и здесь, в политике, невозможно все просчитать до конца.
Отвечая на ваш вопрос, я бы сказал так: никто не занимается искажением данных, но есть возможность их различного озвучивания и преподнесения. Например. Когда это выгодно той партии, которая набирает очки, можно дать результаты опроса в динамике, а когда тебе надо другую партию продвинуть, надо показать в статике. Грубо говоря, допустим, в данный момент у партии А 20%, а у партии Б 15%. И получается, что партия А сейчас единозначный лидер. Этот факт. Но при этом мы умолчали про то, что у партии Б был 0% с начала избирательной кампании, а сейчас стало 15%, то есть она в 15 раз увеличила свой электорат. А у партии А как были эти 20%, так она с ними и остается. Есть еще приемы. Допустим, результаты можно давать от всех участвующих в опросе либо только от тех, кто участвовал непосредственно в голосовании. Еще можно показать результаты прироста за год, а можно, допустим, за месяц, понятно, что по-разному линия популярности будет выглядеть. Иногда даже если сравнить итоги опросов за разные месяцы, и то картина другая получается. Это может так выглядеть и по объективным причинам – один центр проводил опрос в мае, а другой, скажем, в июле, но никто же на это не смотрит. Вот потому и получаются различные рейтинги для разных партий у разных центров и фондов.
– И все же в преддверии выборов именно социологи способствуют достаточно планомерному внедрению в массовое сознание необходимой кому-то информации. И, получается, сами ученые ответственность за различные разночтения в рейтингах на себя не берут?
– Ответственность социолога велика хотя бы потому, что ты будешь как ученый существовать ровно столько, сколько твой профессиональный авторитет существует. Поверьте, это очень сильный рычаг. Что же касается силы воздействия прогнозов на общественное мнение, то я бы ее не переоценивал. Я считаю, что влияние социологических опросов на результаты голосования в СМИ очень преувеличено. Да, феномен влияния есть, но в наших условиях он пока не настолько сильно действует, как, допустим, в странах, где всего две партии. Там это действительно играет большую роль, а у нас все-таки пока еще множество партий – около 11–15, и эти факторы решающего или, точнее сказать, преобладающего значения еще не имеют.
– В таком случае почему практически все партии самые большие свои надежды в плане прироста избирателей возлагают именно на период активации социологических опросов и прогнозов? И обижаются в случае чего на заниженные рейтинги?
– Это другое. Для партий подобная информация жизненно необходима для их стратегии, ориентации в действительности и т.д. Получая эти данные, они смотрят, где, в каких социальных группах они проигрывают или, наоборот, увеличивают свою долю. И это дает им возможность дальше корректировать свою деятельность, это их рабочий инструмент. К тому же, я вернусь к теме прогнозов, для социолога это большой вызов и риск – выйти с прогнозом, потому что это одно из немногих подтверждений профессиональной состоятельности. Поэтому лишь немногие делают прогнозы на самом деле. Можно ведь попасть впросак, как это было в 93-м году, когда с Жириновским ошиблись все, а потом с Гайдаром так же. Но надо с уважением относиться к тем, кто рискует, ведь ошибки были и всегда будут, невозможно быть предсказателем, это уже из другой области. Даже известный в социологическом сообществе гуру Джордж Гэллап в 36-м году прошлого века правильно спрогнозировал Рузвельта, но с Трумэном ошибся. Понимаете, можно учесть 152 фактора, гарантирующих достоверность прогноза, но тут появился 153-й, и все, все прогнозы полетели насмарку.
Дарья Гармоненко 
