Владимир Микушевич
|
|
Читайте, и фея абсента к вам придет, даже если вы не пьете. Иллюстрация из книги |
Само название «Зеркальный лабиринт» сразу вводит читателя в проблематику и контекст книги, чтобы не сказать – в ее мир, так как слово «мир» прозвучало бы, пожалуй, в данном случае слишком громко. При этом книгу вряд ли можно признать исключительно камерной. Поверхностный читатель сочтет, что название отдает Серебряным веком, но про книгу Светланы Астрецовой так тоже не скажешь. Очарование Серебряного века для нас все-таки в прошлом, а наш век никак не серебряный, и в книге никакого любования прошлым нет. И вообще это еще вопрос, есть ли в книге прошлое, или оно – разновидность настоящего сразу во всех смыслах этого слова: настоящее – это сегодняшнее, современное, говоря с пафосом, и настоящее – подлинное, неподдельное. Настоящее преобладает в книге, окутывает читателя жарким веяньем, порою обжигающим или даже сжигающим: «Для феникса смерть равносильна рожденью:/ Века проведя во сне,/ Внезапно свободу и оперенье/ Обрел Нотр-Дам в огне!»
Книга обладает свойством, не так уж часто встречающимся в современной поэзии: она, подобно лабиринту, вовлекает в себя читающего. Лев Толстой считал это свойство главным в искусстве и называл его способностью заражать, что звучит сейчас настораживающе и даже угрожающе. Светлана Астрецова остро чувствует это свойство и даже пытается приуменьшить его, называя свою книгу случайной: «Вторую книгу я стала писать случайно, во время эпидемии, когда вся внешняя жизнь остановилась, а мир, и так ограниченный тремя измерениями, сжался до крохотного пространства в четырех стенах». Но из этого сжатия и возникло пространство «Зеркального лабиринта», как у Лейбница сверхэлементарная частица монада – зеркало Вселенной, а у Пушкина в «Пире во время чумы» «бессмертья, может быть, залог». Но у Пастернака Серебряный век продолжился «на пире Платона во время чумы», а в «Зеркальном лабиринте» надгробье Пастернака открывает перспективу, распространяющуюся на всю книгу. «У самой дороги под синими соснами/ Огромные крылья смежают два ангела./ Становится к вечеру пепельно-розовым/ Простое надгробие белого мрамора». Так в книге обнаруживается пепельно-розовый свет, свет вечерней или утренней зари, но что поделаешь, это свет самоизоляции: «Дни – провалы в глазницах трупа,/ Цвет заката окрас павлина/ Превосходит. И, как гомункул,/ Я в стекло заточен безвинно». Самоизоляция отличается от романтического одиночества и от модернистической замкнутости. Наоборот, одинок тот, кто вне самоизоляции, предоставлен самому себе. Возникает солидарность в самоизоляции, своеобразная жутковатая культура, и книга Астрецовой едва ли не первый опыт обследования, поэтического освоения этой культуры, в которой неожиданно оживают архаические предания, древние поверья и чаяния: «Горожане не безоружны,/ И распятия в изголовьях,/ Словно шпаги. Уходит глубже/ Мир в поверья средневековья». В новейшем искусстве кино распознается алхимия:
Колдую в келье над ретортой
Я методично, как алхимик.
Мой замысел, пока что
мертвый,
Появится на свет. Дав имя,
Рассудок, мускулы и кожу,
Я окружу его ландшафтом.
И правда обратится ложью,
И ложь легко сойдет за правду.
Фрагменты снов, обид,
желаний,
Обмана, вымысла и были…
Я, словно врач, сшиваю ткани
И оживляю тело фильма.
|
|
Светлана Астрецова. Зеркальный лабиринт. – М.: АСТ, 2021. - 128 с. |
Такая интимность с читателем достигается через артистизм. Артистизм – это не просто мастерство, это искусство не только привлекать, но вовлекать в свои пределы или в свою беспредельность. Так вовлекает Астрецова в свою книгу художественные переводы стихотворений Жана Кокто, автора, действительно ей близкого, владевшего, как и она сама, искусством поэзии, графики и кино. Отсюда же прозаические миниатюры и поэтические притчи, отчасти напоминающие знаменитые сказки Оскара Уайльда, – вроде бы проза, но что же тогда поэзия? И все это в бесконечном пространстве коридоров и комнат «Зеркального лабиринта»:
Вводил в обман, манил кругами
ада,
Как анфиладами цветных
витрин,
Число путей умножил
многократно
И тупиков зеркальный
лабиринт….
Фонтаны стерегли фигуры
мавров,
Павлины спали. Дать
смертельный бой
Я жаждал, ожидая Минотавра,
Но был всегда лицом к лицу
с собой.
комментарии(0)