Великий Бабник

Герберт Уэллс нас всех предупреждал...  Фото из Библиотеки Конгресса США

У мелкого буржуа, сына лавочника, который в плавании по волнам житейского моря то и дело цеплял коленками за социальное дно, возможности порезвиться на лужайке бабничества были почти неограниченные. Нельзя сбрасывать со счетов и его постоянное стремление показать обществу кукиш (если бы он знал о существовании этого чисто русского жеста), и завидно высокий уровень тестостерона в крови, и нормальное желание гульнуть у человека, который первые 25 лет жизни редко ел досыта, а в 30 лет разбогател и более никогда не беднел.

Первой (если не считать сравнительно невинного флирта с Энн Мередит, дочерью пастора) женщиной в жизни Уэллса стала его двоюродная сестра Изабелла. С нею атеист и богохульник Уэллс в 1891 году обвенчался в одной из приходских церквей Лондона. Брак оказался поспешным и малоудачным. Изабелла не хотела иметь детей, в чем Герберт Джордж с ней соглашался – семью с детьми не на что было бы содержать. Довольно быстро выяснилось, что отношения супругов напоминают отношения Элизы Дулитл и профессора Хиггинса, только в упрощенном варианте. Изабелла была гораздо продвинутее цветочницы, училась благородной профессии (фотограф-ретушер), кое-что знала и читала. Уэллс же на роль профессора не тянул. Он был языкат, остроумен, любил ядовито пройтись насчет священных коров империи – церкви и монархии (эти разговоры жена сразу же просила прекратить), легко раздражался и в раздраженном состоянии был способен метать тяжелые предметы. Насытив физическое влечение, помутившее им обоим разум, супруги вскоре стали откровенно скучать и тяготиться друг другом. Не спасало даже то, что Уэллс по натуре был самый настоящий сатир, его вспышки страсти отличались непредсказуемостью.

В начале 1893 года Уэллс, преподаватель Университетского заочного колледжа, увидел в аудитории очень красивую девушку. Ее звали Эми Кэтрин Робинс. Ей под именем Джейн (Уэллс, как восточный владыка, любил самовластно переименовывать своих рабынь) суждено было стать законной супругой писателя, матерью его двоих законных сыновей Джорджа Филипа (1901–1985) и Фрэнка Ричарда (1903–1984). Взбалмошный путаник Уэллс с трудом разбирался в собственных чувствах. К Изабелле его влекло физически, к Джейн – почти совсем не влекло, но в ее присутствии ему было хорошо и спокойно. Он все же принял решение развестись с Изабеллой еще до того, как стал думать о браке с Джейн. Оба эти события свершились с разрывом в два года, на каковой срок греховодника исключили из приличного общества.

Они с Джейн поженились в октябре 1895 года. Как раз тогда серый литературный небосклон над головой Уэллса прорезался широкой синевой. После нескольких десятков статей и рассказов, не принесших известности, в июне 1895-го вышел в свет его роман «Машина времени» – и произвел фурор. В дополнение к преподавательскому жалованью в карман Уэллса посыпались гонорары, предложения на новые издательские договоры и авансы. За короткое время писатель разучился считать медяки.

В новом браке Уэллс был счастлив, обожал возиться с сыновьями, воспитывал их по собственной системе, играл с ними в игрушки, получая удовольствие не меньшее, чем карапузы. После возвращения из поездки в Россию в 1914 году Уэллс озаботился подыскать сыновьям учителя русского языка. Особых успехов в изучении варварского наречия детишки не достигли, но позже старший сын Джип (имя составилось из заглавных букв его двух полных имен – George Philip, Джи-Пи), сопровождавший отца во второй поездке в Россию в 1920-м, в языковом окружении вспомнил все, чему учился, и залопотал по-русски быстро и бойко.

После рождения второго сына Уэллс охладел к супруге. А поскольку простоя в таких делах он выносить не мог, то, оставаясь джентльменом и не заикаясь о разводе, пустился во все тяжкие на стороне. Первым делом основоположник научной фантастики подбил клинья к Вайолет Хант, молодой писательнице, близкой к сообществу художников-прерафаэлитов, постоянной обитательнице лондонских злачных мест. Впрочем, сей роман долго не протянул. Журналист Форд Медокс Форд быстренько увел Вайолет Хант у Уэллса – взял ее на работу в свой журнал, а остальное было делом техники. Затем в объятия Уэллса попала Дороти Ричардсон, школьная подруга Джейн. Она руководствовалась благородными соображениями: видя, что у подруги нелады с мужем, решила помочь ей – и помогла единственно доступным способом. Уэллс ее разочаровал. Он не хотел ничего, кроме секса, ему нравилось в Дороти, что она пухленькая цветущая блондинка. Джейн он ценил за то, что она знала о его приключениях и молчала, что вносила в его жизнь порядок и домашний уют.

Образовавшееся в 1884 году так называемое Фабианское общество являло собой чисто английский феномен – клуб, в котором состоятельные люди развивали социалистические проекты всеобщего благоденствия. На заседаниях Фабианского общества Уэллс познакомился с Эмбер Ривз, дочерью ярого фабианского функционера Уильяма Пембера Ривза, годившейся в дочери самому Уэллсу. Они стремительно пролетели дистанцию от разговоров о социализме до постели, а в 1909-м Эмбер Ривз сообщила Уэллсу о скором появлении на свет еще одного отпрыска уэллсовской крови. Писатель потерял голову и собрался бежать из дому вместе с Эмбер – но ограничился тем, что отвез ее во Францию, сам вернулся к семейному очагу. Родилась дочь Анна-Джейн, которая только в 1932-м узнала, кто ее папа. Параллельно с Эмбер сорокалетний Уэллс увлекся молоденькой Розамундой Бланд, тоже дочерью фабианского деятеля – но тут ему быстро наступили на хвост, пригрозили скандалом, и посрамленный писатель ретировался.

Перед таким не устоишь. Анри Жерве. Сатир и вакханка. 1874. Частная коллекция

Двадцатилетняя Сесили Фэрфилд, вошедшая в многотомную историю уэллсовской супружеской неверности под именем Ребекка Уэст, впервые увидела своего будущего любовника в 1913-м. В следующем году она родила Уэллсу сына Энтони, но связь на этом не прервалась. Напротив, этот роман продлился десять лет. Ребекка оказалась единственной любовницей, попытавшейся женить Уэллса на себе, на что он отреагировал одной из своих вспышек ярости – право на подобные инициативы он оставлял только за собой.

Ребекку Уэст в 1924-м сменила голландка Одетта Кен. Впоследствии Уэллс, и без того несдержанный на язык, называл ее Мерзкая Баба. Он был неправ. Тоненькая хрупкая дама, двадцатью двумя годами моложе любовника, Одетта Кен отличалась всего лишь мелкостью и заурядностью характера, склонностью скандалить с соседями (они с Уэллсом построили во Франции дом) и открытыми намерениями сделать при помощи Уэллса светскую и литературную карьеру. Главной причиной их разногласий был простой факт: Уэллс осознал, что впервые за многолетнюю практику связался с заурядным существом, а это грозный признак. Когда знаменитый человек попадает на крючок к обыкновенной кокотке, это означает, что он состарился и ему нужна нянька.

Жизнь наказала Уэллса за все эскапады и выходки. 6 октября 1927 года умерла Джейн. На похоронах жены Уэллс сначала плакал навзрыд, потом ему стало дурно, а во время надгробной проповеди, произнесенной священником, он вдруг, без всякой истерики и рисовки, тихо, по-звериному завыл. Свидетели этой сцены много лет спустя говорили, что им было по-настоящему страшно.

Он вернулся во Францию к Одетте Кен, но время этой связи было сочтено. Они уже с трудом выносили друг друга. К тому же Одетта принялась шантажировать Уэллса, вынудила подарить ей дом, угрожала опубликовать переписку. Тогда-то он и приклеил ей неласковую кличку. А в начале 1930-х Уэллса ждало последнее приключение, последняя улыбка судьбы писателю, запутавшемуся в тенетах личной жизни. Истоки этого приключения лежали в России.

Не секрет, что русские женщины-вамп с момента появления этого женского типа на сцене русской жизни часто оказывались связаны со службой безопасности. Может, потому, что от рыцарей плаща и кинжала исходил неодолимый мужской магнетизм? Вряд ли. Николай Ежов, еле видный из-за стола коротышка, менее всего походил на героя дамских грез. Немногим его превосходили мрачный чахоточный Дзержинский, замкнутый сноб Менжинский, туповатый провинциал Ягода.

Ответ прозаичен. Финансовые и материальные возможности спецслужб в разбойные и голодные времена – единственная причина, по которой были интимно близки к ВЧК–ГПУ–НКВД–МГБ и родственному им МИДу такие русские вамп, как Лариса Рейснер, Александра Коллонтай, сестры Лиля Брик и Эльза Триоле, Мария Закревская-Будберг. Через друзей, знакомых, мужей, любовников они выкачивали из органов гарантии личной безопасности и бытового комфорта, возможность жить в свое удовольствие независимо от того, какая на дворе генеральная линия. Лиля Брик в свое время выразила эту мысль просто: «Мы привыкли хорошо жить, пить много чаю с вареньем, и хотелось, чтобы так было всегда…»

Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф-Будберг к чаю с вареньем была равнодушна, несмотря на то что первым ее любовником стал британец, разведчик Брюс Локкарт. Она предпочитала осетровую икру и русскую водку. Контакты ее с ВЧК носили скрытый характер. Закревскую за связь с Локкартом в 1918-м шантажировали и надолго посадили на короткий поводок. Став любовницей Максима Горького, она сумела поводок ослабить. Затем вместе с Буревестником эмигрировала – и в отличие от него назад не возвратилась. Но и после ухода Горького в мир иной, после темной истории с возвращением в СССР горьковского архива (к которой Закревская имела отношение прямое), она не прервала связь с советской госбезопасностью. Как ни дико звучит такое утверждение, но для Марии Закревской-Будберг, давно оевропеившейся полурусской свободной женщины с сибаритскими замашками, ниточка на Лубянку оставалась последним напоминанием об оставленном отечестве, пожелтевшей карточкой в альбоме.

Второй раз Уэллс приехал в Россию осенью 1920 года специально, чтобы повидаться в Кремле с Лениным. Встреча состоялась; от ее описания воздержимся, ибо это сделал сам Уэллс. А вечером того же дня Уэллс возвратился в Петроград – и там, на квартире у Горького, встретил Марию Закревскую. Он познакомился с нею еще в 1914-м, но напрочь забыл; теперь же с ходу воспылал и очаровался. Она поступила по-женски мудро – ночью пришла к нему в комнату и осталась до утра.

Свои отношения они сумели возобновить только в 1933-м, после того как Горький покинул Капри и вернулся в СССР, а Уэллс не только овдовел, но и расстался с последней пассией. Мария Закревская (все звали ее Мура) была отнюдь не природная авантюристка. К авантюризму ее склонили обстоятельства жизни. Она обладала могучей женской привлекательностью, мужчины на нее летели, как мотыльки на огонь; она же осмотрительно выбирала тех, от кого можно было иметь хорошую отдачу, и выбранному дарила полной мерой то, чего он так хотел. Одинокий богатый Уэллс отлично заменил Муре канувшего в советский водоворот Горького. Мура скрасила последние годы жизни Уэллса. В третью его поездку в СССР в 1934 году она его не сопровождала, и правильно – поездка вышла неудачная. 23 июля 1934 года Сталин Уэллса принял, был приветлив и прост, но буржуйские разговоры английского либерала слушал скептически, от предложения Союзу советских писателей коллективно вступить в Международный Пен-клуб отказался.

В 1936-м Уэллсу стукнуло семьдесят. Он еще полыхал и кипятился, но физически и духовно превратился в раздражительного больного старика. Сказывалась копившаяся годами усталость от чересчур бурной жизни; сказывалось то, что вторая половина литературной биографии Уэллса сложилась неудачно – его дарование начало угасать, слабые книги выходили одна за другой; автор все более погружался в мысли о необходимости отказаться от беллетристики и сочинять только пользительную социологическую прозу и трактаты о будущем едином мироустройстве. Как философ и социолог он никогда силен не был, в этих ипостасях его игнорировали, а он выходил из себя.

Уэллс очень тяжело пережил войну и связанные с нею лишения, много болел и стремительно дряхлел. В минуту просветления сочинил для себя эпитафию: «Я вас предупреждал – так будьте все вы прокляты». Он умер 13 августа 1946 года. Тело усопшего кремировали. Сыновья – Джип и Энтони, сын Ребекки Уэст – взяв урну с прахом, отбыли на южное побережье Англии, на остров Уайт. Там они без шума и помпы наняли двухвесельную шлюпку, вышли в море и развеяли прах отца над водами Ла-Манша. Все было сделано так, как он хотел.

В завещании Уэллс не обидел никого, не забыл ни друзей, ни дальнюю родню. Муре Закревской он оставил 100 тысяч долларов. Старый сатир и великий писатель своей жизнью подтвердил немудрящую истину: личность писателя и его сочинения – не одно и то же. А многие до сих пор полагают, что автор великих книг сам должен быть фигурой во всех отношениях идеальной.