От двадцатых до двадцатых

После двух арестов Ашальчи Оки замолчала, а ее стихи стали песнями. Фото с сайта www.nbrkomi.ru

Зарождение удмуртской женской лирики связано с именем Ашальчи Оки (Акулины Григорьевны Векшиной, 1898–1973), первой среди удмуртских девушек осмелившейся «заявить миру о себе» поэтическими строками. Случилось это в революционную пору 1917 года. Она могла бы точь-в-точь повторить ахматовское «я научила женщин говорить...», но не в метафорическом смысле, а в реальном историческом контексте времени. Ее первый оригинальный сборник «Сюрес дурын/ На обочине», включавший 37 стихотворений, был издан в 1925 году, а через три года вышел переводной сборник «О чем поет вотячка»: «Хоть мотылек/ Моя душа, –/ Зачем ее/ Поранены крыла?/ Хоть сердце/ Мелодично, точно крезь, – / Зачем его/ Оборвана струна?/ Хотя мечта/ Как золота струя, –/ Зачем цепями/ Скована она?»

Поэтический голос Ашальчи Оки окреп в противоречиях 1920-х годов. Знакомство с удмуртским писателем, поэтом, ученым, общественным деятелем Кузебаем Гердом сначала окрылило ее на творчество, но потом дважды (в 1933 и 1937-м) привело за тюремные решетки. Именно стараниями Герда был издан ее поэтический сборник, в послесловии которого он отмечал: «Она не приукрашивает кружевами свои стихи. Они подобны естеству желтого ржаного поля... Свой темный удмуртский народ, женщин-удмурток она порой жалеет, порой успокаивает, порой ругает. Если бы могла, она наделила бы свой народ сокровенным счастьем!..»

После двух арестов Ашальчи Оки замолчала навсегда и с головой нырнула в труды и заботы сельского врача. А стихи ее ушли в народ и стали песнями. Удмуртские критики от пролетарской литературы еще долго клеймили ее лирику, находя в ней проявления «буржуазного сентиментализма». Должно было пройти почти 40 лет, чтоб поэтический голос Ашальчи Оки подхватили другие авторы. Вначале – робко, кажется, случайно и неосознанно – в 1960-е годы (Степанида Иванова, Алевтина Аникина), так что читатели почти и не заметили их. Потом – смелее и звонче, чтоб могли услышать. Это случилось в конце 1970-х – начале 1980-х годов, когда в удмуртскую поэзию ворвался женский поэтический квартет: Алла Кузнецова (1940–2003), Галина Романова (1950), Людмила Кутянова (1953–2008), Татьяна Чернова (р. 1953).

Сегодня их творчество однозначно воспринимается как второй этап в развитии удмуртской женской поэзии ХХ века. Они подхватили и укрепили все самое ценное, что было в лирике их предшественницы. Несмотря на бесспорную индивидуальность каждой в отдельности, они имели некое единое поэтическое лицо – эта поэзия была круто замешана на фольклоре, на этнокультурной доминанте мировосприятия.

Мы помним, о чем давным-давно пела удмуртская девушка в песне «Шунды огназ, туганэ, толэзь огназ»: «Солнце одиноко, мой милый, месяц одинок,/ Где же ты, мой милый, я одинока,/ Я плачу не потому, что я одинока,/ Я плачу оттого, что ты одинок».

Перефразируя слова Достоевского о «Шинели», можно сказать о том, что вся удмуртская любовная лирика ХХ века вышла из четырех строк этой песни, во всяком случае, женская лирика – однозначно. «Ты вчера не пришел./ Я ждала./ Имя твое доброе берегла…» (Кутянова). «Если бросишь меня, забудешь/ И даже вырвешь из сердца,/ Открою для тебя широкий горизонт,/ Подарю свободу./ И пусть дорога твоя будет ровной, чистой…» (Чернова). «Во сне/ Т ы мой…/ Понимаешь? Мой! !!/ В жизни – хоть и слеза – спасибо тебе…» (Кузнецова) .

Тема любви в силу своей традиционности, во многом объясняющейся и фольклорным типом мироощущения, и спецификой социокультурного – гендерного – литературного воображения, подтверждает своеобразную «формульность» удмуртской женской поэзии. Cтержнем этой любовной линии по-прежнему является неразделенная любовь, по-прежнему любовь «не рифмуется» со счастьем: «А я тебя ждала. Ты не пришел./ Такая знакомая история» – Нянькина; «Она не виновата/ (Что ли, виновата я?),/ Если обе ждем тебя?» – Рябинина; «Семикратно, семикратно,/ Семикратно мое терпение./ Восьмикратна, восьмикратна,/ Восьмикратна моя надежда...» – Бадретдинова.

Творчество Люзы Бадретдиновой (1965), развиваясь в русле реалистического направления, является самым последовательным продолжением устоявшейся фольклорной традиции и пейзажного кода, того психологического параллелизма, на котором выстроен весь поэтический мир Ашальчи Оки. Это и дописывание уже созданного ранее поэтического текста женского «квартета» 1980-х годов с фольклорно-формульным содержанием о безответной любви: «Посреди двора свежий утренний ветер/ Играет в моих волосах./ Прошла, обветрилась моя (сердечная) тревога./Тогда почему/ почему тогда/ Рябина обжигает мои губы?» Если природа и мотивы удмуртской женской лирики остались практически неизменными на протяжении почти вековой истории, то на стыке ХХ и XXI веков в ней появилась ирония, нарочито агрессивная, ощутимо просторечная. Изменился характер лирической героини. Робость и застенчивость лирического субъекта Ашальчи Оки, жалость и терпимость Кутяновой, Кузнецовой, Черновой еще отблеском просвечивают в творчестве отдельных поэтесс (Тихонова, Бадретдинова), но уже почти исчезли из новейшей поэзии. Теперь лирические героини – раскованные, самодостаточные, дерзкие и ироничные особы. «Хочешь, мол, я ради тебя/ Стану дождем или цветком./ В огонь-воду брошусь-погибну…/ Бывают же такие дуры! » (Рябинина).

Идеи феминизма, проникшие в удмуртскую литературу в 1990-е годы, были тотчас подхвачены поэтессами «третьей волны», среди которых выделялись Лидия Нянькина (р. 1965), Лариса Марданова (р. 1976) и Зинаида Рябинина (р. 1971). Последний поэтический сборник Рябининой «Улэмлэсь но кема…/ И дольше жизни...» (2015) явился демонстрацией принципиальной особенности ее поэзии – публицистичности. Здесь метафорически воплотилось жизненное кредо поэта и редактора республиканской газеты – уметь чувствовать как женщина и думать как мужчина: «Еще живы на земле удмурты –/ Нас в мире больше пятисот тысяч./ Вот и сама еще пишу я,/ Инмаре, спасибо – на родном языке./ Но милый обращается «Привет! »/И сын влюблен в русскую девушку.../ перепись населения теперь – острый нож:/ Удмуртов уменьшилось на 160 тысяч!!!/…Я, жалея себя, родила одно дитя,/ А теперь вот народу не хватает. («Моим удмуртам», подстрочный перевод мой.)

В начале ХХI века литературный климат в республике существенно изменился. Выросла новая плеяда молодых талантливых образованных поэтесс, которые попытались расшатать устоявшиеся поэтические традиции жизнепознания. И самой яркой среди них оказалась Анастасия Шумилова (р. 1991) – поэт, блогер, журналист, переводчица, владеющая рядом европейских языков. Она ворвалась в литературу как бы вдруг и ниоткуда, и сразу – зрелыми стихами и цельно выстроенным сборником «Дыр-эктон/ Танец времени – дрожь» (2015). Художественное сознание Шумиловой – явление пограничное, пульсирующее на стыке традиционно-книжной и медийно-сетевой литературы. Это своего рода европейская поэзия на удмуртском языке и этнически самобытном материале: «а просто я невелика,/ я в целом мире лишь/ пшеницы горсть со дна мешка,/ на дне реки – голыш,/плывущий по реке листок,/осиновый, седой./нырнувший за жуком чирок –/лишь попка над водой.../а просто я невелика,/а мир совсем не мал,/и по крупицам на века/меня он раскидал». Стихи Шумиловой – это свободные стихи, и речь идет о свободе как атрибуте электронной культуры ХХI века, взрастившей новое поколение удмуртских поэтов, непринужденно «жонглирующих» рифмой, строфикой, пунктуацией, семантикой слов. В таком контексте ее стихотворная реплика-эмоция «ах, воштським ми, Ашальчи…/ ах, мы изменились, Ашальчи…», как бы случайно адресованная первой удмуртской поэтессе, является поэтической аксиомой.

Женская лирика – яркая страница удмуртской литературы, нуждающаяся во множественности прочтений и интерпретаций.