Крещение Николая Рубцова

Рубцов рано осознал свою миссию. Фото с сайта www.vologdahistory.ru

Появление Николая Рубцова в русской поэзии предсказал незадолго до гибели Осип Мандельштам:

Народу нужен стих

таинственно‑родной,

Чтоб от него он вечно

просыпался…

Такому определению интеллигентная, тончайше нюансированная, эстетизированная до крайности поэзия гениального Мандельштама не соответствовала, так сказать, ни в одном пункте, включая пресловутый «пятый». Не подходили тут ни почитавшийся им в конце жизни Хлебников с его величественно‑ошеломляющей простотой, ни даже Есенин с его так до конца и не изжитой манерностью.

Ничего этого не было у Рубцова. Да и откуда могло бы взяться? Он родился 3 января 1936 года в селе Емецк Холмогорского района ныне Архангельской области. В 1941 году многодетная семья переехала в Вологду, откуда отец будущего поэта ушел на фронт и где летом 1942‑го умерли его мать и младшая сестра. Николая с младшим братом отправили в Красовский детский дом. Там через год братьев разлучили: старшего перевели в другой, в селе Никольском. Бумаги о переводе затерялись, поэтому отец, вернувшийся в Вологду в 1944‑м, не смог тогда же найти Николая (а, может, и не особенно стремился, быстро обзаведясь новым семейством), встретились они лишь в 1955‑м.

Говоря о голоде военных лет, обычно вспоминают блокадный Ленинград. Но ведь голод свирепствовал повсеместно. Так, например, воспитанникам детдома, куда попал Николай Рубцов, на обед полагалось всего по 50 (!) граммов хлеба и тарелка похлебки из свекольных листьев. О детдомовских нравах и говорить не приходится. Среди воспитанников случались самоубийства. Поэт на всю жизнь запомнил, как воспитательница однажды (!) погладила его по голове.

Окончив семь классов, Николай поучился два года в Тотьме, в лесотехническом техникуме, пытался поступить в Архангельскую мореходную школу, но неудачно, работал затем кочегаром на рыболовецком траулере, снова поступил в техникум в Кировске, уже горно‑химический, не сдал там сессию, был отчислен, трудился разнорабочим.

С 1955 по 1959‑й он служил на Северном флоте, а демобилизовавшись, поехал в Ленинград, где кочегарил и слесарил на Кировском заводе.

Но бывший детдомовец оказался далеко не так сер, как его биография. В библиотеке Кировска он, по воспоминаниям знакомого, читал Платона, Аристотеля, Гегеля и Канта. Еще раньше, в Никольском, приобщился к поэзии. Кажется, особенно его увлек Тютчев, переклички с которым в стихах Рубцова очевидны:

Во время грозы

Внезапно небо прорвалось

С холодным пламенем

и громом!

И ветер начал вкривь и вкось

Качать сады за нашим

домом.

Завеса мутная дождя

Заволокла лесные дали.

Кромсая мрак и бороздя,

На землю молнии слетали!

И туча шла, гора горой!

Кричал пастух, металось

стадо,

И только церковь под грозой

Молчала набожно и свято.

Молчал, задумавшись, и я,

Привычным взглядом

созерцая

Зловещий праздник бытия,

Смятенный вид родного края.

И все раскалывалась высь,

Плач раздавался

колыбельный,

И стрелы молний все неслись

В простор тревожный, беспредельный.

Не из «таинственного» ли, «ночного» Тютчева (вспомним хлебниковское «Ночь смотрится как Тютчев, замирное безмерным полня») постепенно возник тот «стих таинственно‑родной», о котором когда‑то мечтал Мандельштам.

В горнице моей светло.

Это от ночной звезды.

Матушка возьмет ведро,

Молча принесет воды…

Красные цветы мои

В садике завяли все.

Лодка на речной мели

Скоро догниет совсем.

Дремлет на стене моей

Ивы кружевная тень.

Завтра у меня под ней

Будет хлопотливый день!

Буду поливать цветы,

Думать о своей судьбе,

Буду до ночной звезды

Лодку мастерить себе…

Рубцов рано осознал свою особую миссию. Уже в экспромте 1957 года 21-летний поэт, как заправский классик, вовсю играет смыслами. Кажется, в незатейливо срифмованных строчках речь идет о поездке в милую его сердцу «тихую родину». Но слова о жизни «в своем народе», подкрепленные глаголом будущего времени, вдруг обретают вид пророчества, получают характерное пространственно‑временное звучание:

Я уплыву на пароходе,

Потом поеду на подводе,

Потом еще на чем‑то вроде,

Потом верхом, потом

пешком

Пройду по волоку с мешком –

И буду жить в своем народе!

Первое стихотворение Николай Рубцов опубликовал в том же 1957 году во флотском еженедельнике «На страже Заполярья». В Ленинграде он стал участником литобъединения «Нарвская застава» и, поддержанный в своем решении литературными знакомыми, резко изменил вектор судьбы – летом 1962 года отправился в Москву и поступил в Литературный институт им. А.М. Горького.

В то время это учебное заведение представляло собой совсем не то, что нынче. Ограниченное количество студентов давало возможность руководителям творческих семинаров, большинство из которых являлись корифеями тогдашней литературы, уделить максимум внимания каждому. Семинаристов чуть не за ручку водили по редакциям журналов, знакомили с нужными людьми. Они начинали публиковаться в ведущих периодических изданиях страны уже на первых курсах. К окончанию элитарного вуза многие становились авторами одной, а то и нескольких книг, что позволяло вступить в Союз писателей и, пользуясь положенными его членам льготами, не отвлекаться от творчества заботами о хлебе насущном. Кроме того, выпуски Литинститута в обязательном порядке трудоустраивались по профилю (теперь они вылетают из alma mater на все четыре стороны).

Учеба далась Рубцову нелегко: дважды его отчисляли из института «за недостойное поведение», но оба раза восстанавливали. В то же время выходили подборки его стихотворений в журналах «Юность» и «Октябрь». В 1968 году он был принят в Союз писателей СССР.

Так что вернулся в Вологду Рубцов уже известным поэтом, автором двух стихотворных сборников, из которых второй – «Звезда полей», – выпущенный в 1967 году солидным издательством «Советский писатель» и весьма неплохим для начинающего 10-тысячным тиражом, был по достоинству замечен и оценен. Он возвратился не свистеть с голодухи в кулак, а продолжать работу в газете «Вологодский комсомолец». Ему была выделена однокомнатная квартира в пятиэтажке с видом на реку.

Здесь в январе 1970 года Рубцов написал одно из самых известных своих стихотворений:

Я умру в крещенские морозы,

Я умру, когда трещат березы.

А весною ужас будет полный:

На погост речные хлынут

волны!

Из моей затопленной могилы

Гроб всплывет, забытый

и унылый,

Разобьется с треском,

и в потемки

Уплывут ужасные обломки.

Сам не знаю, что это

такое…

Я не верю вечности покоя!

Ровно через год в той же квартире на улице Александра Яшина, в ночь на Крещение – 19 января 1971 года – 35-летний поэт во время пьяной ссоры был задушен своей невестой. Всего за десять дней до этого они подали заявление в ЗАГС…