Глубина светового колодца

Светлана Хромова. Непоправимый рай– М.: Воймега, 2018. - 84 c.

Для некоторых поэтов жизнь и поэзия – это одно (Мария Маркова), у других жизнь и поэзия конфликтуют (Любовь Колесник), а порой поэзия – небольшая ниша в душе, не мешающая обычной жизни и профессионализации в любой сфере, – но ниша, без которой обычная жизнь невозможна. Так, на мой взгляд, у Светланы Хромовой. Ее «Непоправимый рай» кто‑то сможет и покритиковать за то, что книжка отмечена легким оттенком недоработанности, но, возможно, кто‑то и возразит, что в данном случае благодаря присутствию подлинного поэтического чувства это стилевой прием, сохраняющий иллюзию первичности лирического признания.

Есть и еще одна черта, свойственная именно Светлане Хромовой и оттеняющая ее индивидуальность – камерность ее поэзии как бы следствие взгляда на мир через фотокамеру, прошу прощения за невольный каламбур, но именно так: в стихах Светланы Хромовой уловлены визуально и запечатлены мгновения. Не случайны такие ее признания: «Зимы панорама/ Фотокарточкой тусклой легла». А если глазок объектива обращен на себя, в стихах возникают отражения эмоций с их тонкой нюансировкой. Светлана Хромова умеет замирать, чтобы, отодвинув от себя шумы и гул, услышать, как «время стучит по стеклу». Остановленный миг приобретает внезапно глубину светового колодца, создавая эффект из сплетения ощущений и рефлексии: «Если смотреть на свет очень долго,/ Узнаешь, что зрения нет  Это только кажется – время есть,/ А на самом деле нет ничего иного». Зрение дает толчок к тонкому психологическому рисунку: «И женщина прячет ладони/ В карманах мужского пальто». Здесь, как за перчаткой Ахматовой (помните: «Я на правую руку надела/ Перчатку с левой руки»?), – целый роман. Он продолжается в стихах:

Возле церкви, в синих фонарях

Тень моя казалась мне темней.

Снег качался на пустых 

ветвях,

Ты под руку с тенью шел моей.

Иногда в историю двоих вплетаются романтические ноты из советских стихов раннего периода: «Плыви, наш бумажный кораблик, плыви» или «И бежит по ладони твоей и моей напрямик/ Наша долгая нить, наша нежность и наша отвага». И даже слышны отзвуки советских шлягеров, иногда повторяемых и сейчас:

От любви до смерти

Мостик небольшой.

Не пойдем до края,

Ненаглядный мой.

Но чувство в стихах Светланы Хромовой нечасто выражает себя столь определенно – с помощью эпитета или конкретных деталей, – чаще оно скрывается за кадром, который, поймав миг живой природы, обращает его в метафору переживания:

В зеркале солнце, 

в озере деревцо,

Сыпятся листья, в туман 

уезжает поезд,

И ничего не стоит остаться,

 но –

Это теперь совсем ничего 

не стоит.

Москва тянула нас за рукава. Константин Коровин. Москворецкий мост. 1914. Государственный исторический музей

Надо отметить, что стихи «Непоправимого рая» становятся все лучше ко второй половине книги, утрачивая черты ученичества: чуть у Бродского, чуть у Пастернака, чуть у других поэтов, неявное влияние которых угадывается в полутенях за кадром. В книге Светланы Хромовой интересны даже недостатки и недочеты – как отражение общих тенденций современной поэзии, мечущейся между престижной публикацией в малотиражном журнале, требующем высокого профессионализма (иногда редуцирующего поэзию), и публикацией на каком‑нибудь посещаемом сайте, не требующем вовсе ни профессионализма, ни поэзии. К чести Светланы Хромовой, отмечу: ее стихи много глубже сиюминутных стихотворных сетевых сообщений. Она – человек книги, живущий в контексте русской поэзии с детства, озаренного, по ее признанию, надеждой: «Вдруг Дантес на дуэли Пушкина не убьет...»

Отмечу еще один ракурс ее поэтического восприятия: городской, московский. Москва в книге – живая, она активно и сострадательно участвует в жизни лирической героини и героя: «Мы заходили в старые дворы –/ Москва тянула нас за рукава»; Москва «нестрого глядит», прячет, поет «колыбельные, как мать». Она наделена именно материнским началом: «Упадешь, как в детстве, на колени –/ Пожалей меня, моя Москва!» Городской меняющийся пейзаж – не просто фон для лирических переживаний, он сам – еще один самостоятельный сюжет книги. Загородный, подмосковно‑дачный, тоже мелькает, фотографически и лирически точный, простой, как бы лишенный необходимости в дополнительном усилении изобразительности с помощью тропов, но – выразительный:

Мальва выросла, 

переплетясь с крапивой,

Сухие коробочки, легкие семена.

А за забором качаются 

ветки сливы,

И синеют упавшие ягоды 

у куста.

Без стремления к эффекту Светлана Хромова подходит и к рифме: ей важны нюансы чувств, впечатлений, одухотворение предметов, пейзажа, и рифма как бы появляется в стихах сама, и частая ее привычность (даже иногда относительность) здесь уместна, потому что не оттягивает внимания от главного – от лирической ниши, где прячется сама душа, иногда оттуда доверительно, почти шепотом, исповедующаяся случайному прохожему:

Все, что случится, – 

не отменить уже.

Камышовые кошки водятся 

в камыше,

Васильковые мыши селятся 

в васильках,

Слезы мои тонут в твоих 

слезах.

И прохожий – расслышит.

И прохожий точно расслышит.