История – ожившая картинка

«Кому воду носить? Бабе! Кому битой быть? Бабе! За что? За то, что баба». Филипп Малявин. Баба на качелях. 1927

Недавно у писателя, автора исторических бестселлеров Эдварда Радзинского вышла новая книга «Бабье царство», в которой он вновь возвращается к осмыслению доминанты женского начала в веке Екатерины II. С Эдвардом РАДЗИНСКИМ побеседовала Марианна ВЛАСОВА.

– Эдвард Станиславович, почему в вашей новой книге женщины стали главными героинями?

– Будучи драматургом, я много писал о женщинах. И когда я начал работать над историческими биографиями Сталина, Распутина, Николая и т.д., конечно, я тосковал. Это  прежде всего мужские истории. Нет-нет, я не мог не написать «Бабье царство»! Фантастическая тема! Представляете, в XVII веке иностранцы описывают русскую царицу: «На нее нельзя было смотреть». Царица жила в тереме, куда могли приходить только слуги и люди самого старшего возраста. Увидев ее на улице, подданные должны были падать ниц. А когда царица прохаживалась, рядом с ней несли огромное полотно, чтобы ее никто не видел. Когда первая жена царя Алексея Михайловича заболела, врач должен был ее освидетельствовать в абсолютной темноте, когда нужно было прощупать пульс, он должен был надеть перчатки. И вот в конце царствования Алексея Михайловича происходит революция! Царица едет в открытой карете, а чуть позже совсем невероятное: на ее именины приглашают бояр.

Считается, что отец нашей феминистской революции – Петр I, но на самом деле все случилось значительно раньше. Как получилось, что русские царевны до Петра были обречены на безбрачие и монастырь? Во-первых, им нельзя было менять веру, поэтому они не могли выйти замуж за иностранных королей и принцев. Во-вторых, за своих тоже было нельзя выйти замуж, потому что, как писал современник, «госпоже за раба выходить негоже». А у нас вся страна были холопы государей. В челобитных царям даже знать писала: «Се яз холоп твой». Сама обстановка в тереме царевен напоминала монастырь. И вот появляется некрасивая умная девушка (а они очень опасны) Софья и влюбляется в красавца вельможу князя Голицына, который счастлив в браке. И единственный путь овладеть им – стать его повелительницей. Как потом напишет современник, «мужского ума исполнена девица». Все сестры у нее были довольно хилые, брат Федор болел, а Иван попросту был слабоумным. А Софья выделялась: она умна, здорова и энергична. И отец разрешил ей невиданное – она начинает учиться у мужчины, блестящего оратора, просветителя Симеона Полоцкого, последнего представителя исчезнувшей великой монастырской культуры. И Софья учится забавной декламации, которая у нас нужна во все века. Она славит царя Алексея Михайловича. После Алексея Михайловича на престол вступает болезненный Федор, и при нем все чаще появляется наша царевна. И бояре приучаются ее видеть, она участвует даже в обсуждениях... А потом Федор умирает, и встает вопрос: кому отдать престол? Есть ее слабоумный брат Иван, и есть бодрый мальчик, который растет не по дням, а по часам, – Петр. И дальше Софья блестяще проводит интригу! Как ей помогает воспитание Полоцкого! Она обращается к народу с зажигательными речами! Она устраивает весь этот ужас – стрелецкий бунт, убийство на глазах Петра его дядьев. Причем он видит, как волокут по кремлевскому двору несчастных, он видит, как боярина Матвеева, ближайшего советника умершего деда, бросают на копья. Мальчик Петр получает такой заряд ненависти... Но я не хочу пересказывать книгу...

По сути, в любимых народом пословицах, таких как «Курица – не птица, баба – не человек», «Кому воду носить? Бабе! Кому битой быть? Бабе! За что? За то, что баба», отражается отношение страны к женщине. И в этой же стране пять императриц и одна правительница весь век будут самодержавно править Россией. Такая парадоксальная история. К сожалению, она по-настоящему не снята, не поставлена в театре. И вообще, кроме великого романа Алексея Толстого и блестящих пьес другого Толстого – Алексея Константиновича, никто о нашей истории по-настоящему не писал. Я хотел бы написать пьесу, только сейчас нет моего театра. Театр нынче веселый, театр шуткарей, поэтому мне писать не для кого. Мои режиссеры уже беседуют с Господом, а эти мне не интересны. А материал фантастический. Это жаркая коронованная плоть пяти императриц, которые высиживали нашу империю. И почти все одинаковые в том, что разные. Этакие добрые помещицы с кнутом и дыбой и вырванными языками, боящиеся мышей и крови, но не боящиеся вступать в кровопролитные войны и побеждать самого Фридриха Великого, положив на поле брани сотню тысяч солдат.

– У вас в жизни было много театральных премьер. И при чтении этой книги кажется, что разворачивается настоящий театр, возникают из ниоткуда сцены. Вы пишете очень ярко, и на страницах словно оживает история. Как вам помогает театральный опыт в написании книг?

– История – ожившая картинка. Я, как правило, начинаю писать свои книги с выступлений на публике или записей на ТВ. То есть для того, чтобы вы со мной вместе протанцевали этот танец, называемый моим выступлением, я должен вас туда позвать и показать прошлое. Чтобы вы вместе со мной его увидели и совершили путешествие во времени. Чтобы вы забыли свои сегодняшние дела. И про свой драгоценный мобильник. Когда я пишу, стараюсь, чтобы та телевизионная картинка появилась в книге. Чтобы оставался этот эффект – съемки прошлого скрытой камерой. Чтобы у вас было ощущение, что вы сейчас там. В последнее время мне часто приходилось выступать, рассказывая о самых разных эпохах. Я выпускал вот эту книгу об императрицах, и одновременно у меня было выступление в Питере, в Александринском театре, посвященное Сталину. А перед этим в Большом зале консерватории в Москве я читал пьесу про Моцарта. А перед этим в Большом зале филармонии в Петербурге я рассказывал про конец Романовых, отречение и так далее. И поверьте, я побывал вместе с залом во всех этих временах. Я все время как бы выпрыгиваю в другое время. Вы знаете, это весело и безумно интересно! Главное – не попасть в скучное для меня настоящее. В эту странную жизнь, где, как мне кажется, передача «Дом-2» уже перестала быть телевидением, а стала диагнозом.

– Я была недавно на вашем спектакле «Загадка Моцарта». Как вообще у вас появляются спектакли? Как вы их придумываете?

– Да-да. Это еще один прыжок во времени. Счастливейший прыжок. Потому что я читаю эту пьесу вместе с хором и оркестром и четыре часа слышу божественную музыку. Какое это счастье! Что же касается пьесы, я написал ее очень давно. И тот я, который ее писал, уже совсем другой. Я ее читаю как чужую, это уже не моя пьеса. Поэтому мне легко ее править и сочинять новое прямо во время исполнения. Музыка подсказывает и руководит. Но главное, я в это время нахожусь там с ним, с Моцартом.

– А какие они, герои вашей книги, помимо императриц?

– Когда вы будете читать эту книжку, там – титаны! Алексей Орлов, который в лодку не садился, выиграет самое кровопролитное сражение века – Чесменское, сожжет весь турецкий флот. О нем замечательно сказал современник, и это должно быть эпиграфом к ним всем: «Я не поручил бы ему ни жены, ни дочери, но я мог бы свершить с ним великие дела». Вы понимаете, дела воистину великие. Брат, Григорий Орлов, который приезжает в чумную Москву, откуда уже фактически позорно бежал победитель Фридриха II губернатор Петр Салтыков. И он усмиряет бунт и побеждает чуму. А Потемкин? Да в невиданные сроки он преобразил огромный край. Он построил целые города, крепости, создал флот на Черном море. И все это Екатерина II во время путешествия в Крым показывает австрийскому императору и иностранным послам. И австрийский император завистливо говорит: «Но здесь же работают крепостные рабы. Он же не платит им денег, он их не кормит, а они там тысячами умирают. Мы же так не можем». И так же, как Потемкин, на костях крепостных строил Петербург Меншиков. Еще один титан и воистину фантастический человек. Замечательный историк Павленко исследовал архив Меншикова и открыл, что он до конца жизни был неграмотным. Неграмотный генералиссимус, обладатель всех высших военных и государственных титулов! Его многочисленные манифесты писали секретари. Даже в личных письмах ему принадлежат только его подписи, и довольно корявые. Павленко не нашел ни одной написанной им строчки! При этом Меншиков побеждал на поле брани, построил Петербург, руководил империей после смерти Петра. Какой великий талант, какая потрясающая судьба! Ведь все отняли в один миг. Вы представляете, мальчишка-царь росчерком пера закончил фантастическую биографию. И что? Нормально – самодержавие. Меншиков, потерявший все, в ссылке на краю света на последние гроши сам строит церковь. Все молитвы она начинает с благодарности Господу: «Благодарю тебя, Господи, за то, что ты смирил меня». Кстати, после смерти Петра, будучи у власти, постоянно болел, а тут, в ссылке, в нищете, болеть перестал.

– Насколько для вас при воссоздании исторических обстоятельств важно соотношение фактов и их творческое переосмысление?

– Важно соответствие случившегося тому, что происходит вокруг сейчас. И если есть некое совпадение или, наоборот, прямое противопоставление, то это очень важно. Это и есть Урок Истории. История не добрая учительница, она суровая надзирательница. И когда не понимают ее уроков, она больно бьет.

– Как вы считаете, власть в целом – это рациональный механизм или театр с мощными спецэффектами? Что такое вообще для вас власть?

– Власть трудно воспринимает правду. Есть такая повесть у Дениса Фонвизина о том, как Александр Македонский попросил своего учителя Аристотеля прислать ему историка, который одергивал бы его, когда он перестанет понимать правду и когда будет слушать льстецов. И целых два дня Александр преданно слушал посланца Аристотеля, а на третий день посадил его в тюрьму. Заковал в цепи, в которых тот и умер. И все правдолюбие на этом счастливо закончилось.

– Не возникало ли у вас мысли полностью переписать российскую историю?

– Вы понимаете, я не историк, я писатель, который пишет об истории. И для того чтобы переписывать русскую историю, нужно жить как Соловьев, как Ключевский. Нужно знать «одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть». У меня много страстей, которые мной руководят. И я не смогу. Я, к сожалению, еще полон жизни и собираюсь сейчас рассказать не про историю, а про время, в которое мне повелели жить. Оно меня не устраивает. И портрет его я обязан дать. Иначе зачем меня в него послали?