Графоманы правят Интернетом

Колхозники помнили, кому из сельчан принадлежали до коллективизации те или иные лошади, жнейки, молотилки. Сергей Малютин. Заготовка сена в колхозе. 1933. Севастопольский художественный музей им. М.П. Крошицкого

Не так давно был издан двухтомник произведений Михаила Попова, в который вошел роман «На кресах всходних», повести «Паническая атака», «Последнее дело Шерлока Холмса», стихи и блок литературоведческих наблюдений. О новой книге с Михаилом ПОПОВЫМ побеседовал Сергей ШУЛАКОВ.

– Михаил Михайлович, обширный роман «На кресах всходних» – про белорусский «лесной угол» и его жителей со времен Российской империи до Великой Отечественной войны, об их судьбах – реалистичен и тем несколько опасен. Например, вы описываете, как офицеры НКВД нашли уцелевших крестьян, бежавших в лес из сожженных гитлеровцами деревень и с трудом выживающих, и объявили, что теперь они с детьми и стариками – партизанский отряд… Крестьяне, в свою очередь, по неписаному обычаю всегда подчинялись семье богача-«мироеда» что при помещике, что при колхозе, что при оккупации… У вас не было негативных откликов из писательского крыла, так сказать, прямо патриотического толка? Несмотря на то что вы пишете предельно корректно, все же некоторые темы, например, о белорусских партизанах, словно считаются неприкосновенными.

– Разумеется, я не претендую на то, что написал всю правду, или последнюю правду, или новую правду о партизанском движении в Белоруссии. Тема слишком громадная и страшная. Многое осталось вне поля моего зрения по понятным причинам. Нельзя не признать, что основным содержанием партизанского движения была борьба с гитлеровскими оккупантами, и организована она была, с одной стороны, из центра, с другой, благодаря героической активности подполья на местах. Я описываю лишь одну из имевших место ситуаций.

Я сам в более молодые годы издевательски иронизировал по поводу тех, кто брался за описание войны, особенно Великой Отечественной, на войне этой не побывав. Наше семейство переехало на Кресы всходние (в переводе с польского – восточные окраины) в начале 60-х. Мы поселились в поселке всего в паре километров от тогдашней польской границы. Смотрели польское телевидение, на барахолке можно было (правда, осторожно) рассчитываться злотыми, как рублями. Также свободно распространялась и информация, особенно на житейско-бытовом уровне. Колхозники помнили, кому, например, из сельчан принадлежали до коллективизации те или иные лошади, жнейки, молотилки. На одной улице могли проживать бывшие партизаны и отмотавшие срок полицаи... В общем, я незаметно для себя впитал эту атмосферу, складировал ее на дне сознания и на многие годы «забыл». И вот несколько лет назад она с огромным напором вернулась, требуя какого-то воплощения. Собственно, текст я написал быстро, за год.

С моим подходом к материалу и теме действительно кое-кто оказался не согласен. Например, один из лидеров белорусских националистов Зенон Позняк. Мол, я описал белорусов в этом романе не самым выигрышным образом. Конечно, он имеет право считать, что население Белоруссии целиком состояло из богатырей и гениев, я же просто старался быть объективным. Чаще всего это не прощается. Какое-то глухое недовольство почувствовалось мне и со стороны отдельных коллег. Но в целом, если судить по тем рецензиям, что появились в прессе в довольно большом количестве, роман воспринят читающей публикой хорошо.

– С другой стороны, в вашем романе есть столь же правдивые сцены отношения поляков к еврейскому населению Белоруссии, поляков-католиков к белорусам и даже сводки по населению городов, в том числе и еврейскому… Должен признаться, читая этот роман, я тревожился, что въезд автору куда-нибудь да запретят…

– А по-другому было нельзя. Невозможно стараться правдиво писать об одном народе и при этом льстить всем прочим или заливать их черной краской. Одно могу сказать твердо: в книге нет никакого «анти».

– «Паническая атака», на мой взгляд, может быть названа повестью только в литературоведческом смысле – в ней один герой, его обстоятельства и переживания. По объему и литературному времени это современный роман. В этом произведении есть любопытная оценка об употреблении литературы. На шмуцтитуле двухтомника Кнута Гамсуна читатель провинциальной белорусской библиотеки написал, видимо, еще в советское время: «Шыза». Далее следует рассуждение: «Народная цензура, основанная на здоровой мозговой брезгливости, твердо противостояла всякой инородной зауми на более дальних подступах, чем цензура официальная». Что произошло сейчас? Почему множество тех, кто читает книги, предпочитают «инородную заумь» или нечто под нее косящее? А прочие, видимо, потому ничего и не читают, что «шыза»…

– Провинциальные библиотеки в то густое советское время представляли собой поучительное зрелище. Там, например, всегда было видно, что именно читает народ. Затрепанными на полках стояли «Тихий Дон», «Вечный зов» и книги подобного рода, переживательные, про жизнь, книги про войну, не только «В августе 44-го», но и документальные непритязательные сочинения. Причем рядом в полнейшем небрежении томился том Кафки и книги других авторов, по которым изнывали столицы. Помнится, я там нашел том Ницше в мрамористой обложке 1907 года и, конечно же, украл. Я не обольщаюсь, тут дело не в каком-то особом виде духовного здоровья народа, а все же в элементарной отсталости.

– Вы долго работали в журнале «Литературная учеба», а теперь преподаете в Литературном институте имени А.М. Горького. Как, на ваш взгляд, изменились интересы начинающих авторов? И будет ли позволено узнать прогноз – как их интересы будут меняться в будущем?

– Нынешним молодым, конечно, труднее. Что-то досадное произошло с самим культурным пространством. Я осенью 1978 года приехал в Москву из медвежьего угла и уже через пару месяцев знал всех талантливых поэтов огромной империи. От Владивостока до Калининграда. Причем речь не о печатавшихся, а обо всех, даже подпольных. Стоило, скажем, в Перми кому-то нанести на бумагу талантливый текст, как он мгновенно становился достоянием всей заинтересованной публики. Андеграунд был не менее структурирован, чем официоз: там был свой истеблишмент, свои изгои. Графоманы смирно сидели в своих литобъединениях при районных газетах. Теперь они правят Интернетом. Нынче, чтобы обратить на себя внимание, надо прибивать интимные части к Красной площади. И неважно, что именно ты пишешь, рисуешь, снимаешь.

– И все же, что нам готовит будущее?

– Интересы останутся те же, что и в минувшие три тысячи лет: эпос о любви и сокрушении врагов. Цель ­– прославиться. Нейросети не смогут создавать романы и повести – искусственный интеллект уже проигрывает человеку в шахматы. Чтобы называть себя писателем, раньше надо было купить печатную машинку и научиться печатать или нанять машинистку. Сейчас компьютер доступен всем, писателей стало больше, наименований книжной продукции – море, текстов в интернет-сообществах – паче песка, и все это способствовало некой инфляции литературы. Нечто новое по форме – например, какие-нибудь дадаисты появляются после серьезных общественных потрясений, а потрясения нам не нужны, поэтому в сфере интересов молодых писателей мы вернемся к русской прозе с любовью и сокрушению врагов с целью прославиться. Искусственный интеллект будет управлять мегаполисами, а в литературе будет все как было.

– В «Панической атаке» мы встречаем размышления о Клайве Льюисе и его поисках якобы истинного христианства: «Что-то отвратное было в тихом самодовольстве этих аскетских успехов», – думает герой в связи с вычитанным у Льюиса. Меж тем в «Хрониках Нарнии» есть забавные эпизоды, пример: лев Аслан привел гномов в поистине райское место, а они  стали роптать, что видят вокруг лишь загаженный хлев… Не кажется ли вам, что уж если тинейджеры любят фэнтези, то пусть «инородная заумь» будет хоть такой?

– Хочу повиниться перед Клайвом Стейплзом Льюисом. Мое отношение к нему год от года становится лучше, сердечнее. На мой взгляд, это очень существенная фигура в мировом культурном пространстве XX века. Льюис – единственный из инклингов (инклинги (англ. Inklings) – неофициальная литературная дискуссионная группа в Оксфордском университете в 1930–1949 годах, члены которой высоко ценили значение повествования в художественной литературе и поощряли написание фэнтези. – «НГ-EL»), который хотя бы задумывался об этих проблемах. Джон Рональд Руэл Толкин базировался на скандинавских сагах и легендах англосаксов. Джоан Роулинг, хоть и воспользовалась «Кентерберийскими рассказами» Чосера, этой темы старательно избегает, а Джордж Мартин и сценаристы «Игры престолов» христианство, во всяком случае средневековое, кажется, яростно ненавидят… Между тем оно – часть европейской культуры, и деваться от этого некуда.

– Вопрос к вам как к преподавателю, руководителю творческого семинара: а как нам быть с увлечением юношества и не только фэнтези-направлением, в котором присутствует сильный мотив эскапизма? В том числе увлечением творческим, писательским? Надо ли со всем этим сражаться? Ведь появился же «Волкодав» Семеновой…

– У нас в Литинституте, как и в журнале «Москва», где я также тружусь, постоянно приходится иметь дело с текстами из породы фэнтези. Сами собой вырабатываются методы обращения с ними и авторами, которые их сочиняют. Я часто советую прочитать книгу Анджея Сапковского, автора знаменитого «Ведьмака», «Нет золота в серых горах», прочтение ее должно отрезвить человека, если только его вообще можно отрезвить. Сам я в свое время отдал дань этому чтению. Помимо само собой разумеющихся классиков назвал бы еще Урсулу ле Гуин. Одним словом, есть талантливые тексты в стиле фэнтези, и есть обычные, и они труднопереносимые.  Увлечения молодежи, поддерживаемые, а часто конструируемые крупными корпорациями – явление необоримое в силу особенностей психологии подростка и количества капиталовложений. И все же способ сдержать фэнтезиманию есть: постоянно напоминать, что Роулинг обращалась к дошекспировской «трагедии мести» и Чосеру, Мартин – к хроникам Шекспира, заставлять читать самого Шекспира, который не может оставить равнодушной незачерствевшую душу и раскрывать школьный курс литературы более подробно, другими именами. Тогда восприятие и интересы молодого человека станут объемными, и фэнтези займет в этом объеме подобающее место.