Алейхем шолом!

Вот он какой, Соломон Наумович Рабинович, он же Шолом-Алейхем. Фото 1907 года

Критика же, однако, заметила не роман, а вещицу поменьше: опубликованный в «Фолксблат» годом раньше, в 1887 году, рассказ «Ножик» – про мальчика, мечтавшего о ножике, не сдержавшегося и укравшего его у постояльца, а потом замученного совестью. Простая история, слишком простая, написанная печально-веселым языком, «рассказ для детей», как указано в подзаголовке. Но именно с «Ножика» началась слава Шолом-Алейхема (1859–1916) и начался писатель Шолом-Алейхем, которому в эту субботу, 2 марта, исполнится 160 лет. До этого все было разминкой, упражнениями, поисками жанра. 

«Мои писания, однако, в те времена были не более чем забава, пока не случилась история с «Ножиком», которая изменила характер моего творчества, как и мою жизнь. В те дни меня занимала коммерция – деньги, биржа, ценные бумаги и тому подобные вещи, не имеющие никакого отношения к литературе. Я достиг тогда вершины своего благосостояния, обладал большими деньгами и, возможно, пошел бы по иному пути, по тому пути, который некоторые считают настоящим. Но случилось иначе. Приехав однажды в Киев по разным важным делам и устав за день, я лег спать, но уснуть не мог. Поднявшись, я присел к столу и написал, верней, изложил душу в рассказе о своих детских годах, которому дал название «Ножик». Написанное я отправил в редакцию и забыл о нем. И вот однажды читаю «Восход» «Книжки Восхода» – еврейский ежемесячный литературно-публицистический журнал на русском языке, выходивший в Петербурге с 1881 по 1906 год. – А.К.) и вижу литературный обзор за подписью «Критикус» (псевдоним Семена Дубнова – еврейского историка и публициста, впоследствии автора вышедшей в 1925–1929 годах капитальной «Всемирной истории еврейского народа» в 10 томах. – А.К.), который среди всякой чепухи упоминает и о моем «Ножике». Со страшным сердцебиением прочитал я несколько теплых строк Критикуса. Он хвалил мой «Ножик» и утверждал, что молодой автор обнаруживает талант и со временем подарит нашей бедной литературе на разговорном языке идиш хорошие произведения. Исполненный благодарности, со слезами на глазах, я еще раз перечитал эти слова милого Критикуса и дал себе слово писать в этом роде еще и еще» («К моей биографии»).

Теперь Шолом-Алейхем понимал, что литературе нужно от него и что ему – от литературы. И чего литературе не нужно вообще ни от кого. 

В 1890-е годы самым читаемым русским писателем в России был не Толстой и не Достоевский, а Игнатий Потапенко – кто сейчас помнит его? В 1880-е самым популярным еврейским писателем на идише был Нохум Меер Шайкевич, писавший под псевдонимом Шомер. Его стилистически неприхотливыми, но полными головокружительных интриг и приключений романами еврейские издатели наводнили всю «черту оседлости». Шомер, а потом и его последователи, которых тоже было немало, поступали так: брали нашумевший французский бульварный роман, Поля де Кока или Эжена Сю, вместо французского юноши и французской девушки ставили молодого местечкового еврея и местечковую еврейку, а дальше пошло-поехало по испытанным лекалам: любовь, разлука, коварный соперник, верный друг, кровавое преступление, в конце концов, пройдя все испытания, местечковые евреи неизменно оказывались незаконнорожденными или украденными в детстве детьми каких-нибудь графов или баронов и встречались – все, свадьба. Таких романов были сотни (только в 1888 году Шомер опубликовал аж 26 книг), они выходили тиражом в десятки тысяч экземпляров, евреи «черты» рыдали над тяжкой судьбинушкой героев, затаив дыхание гадали, как те выберутся из очередного капкана, подстроенного им автором, – и знать не знали, что еврейская литература бывает другой: ироничной, остроумной, наконец, просто умной – ни Линецкому, ни Мойхер-Сфориму было не втиснуться меж тесно подогнанных друг к другу шомеровских кирпичей.

И Шолом-Алейхем дал Шомеру бой. В 1888 году он в Бердичеве напечатал брошюру – памфлет под названием «Суд над Шомером, или Суд присяжных над всеми романами Шомера, застенографировано Шолом-Алейхемом». Памфлет Шолом-Алейхема следовало бы привести здесь полностью, это очень полезное чтение и для современного читателя, но он велик, поэтому – выдержка из первой главы «Обвинительный акт»:

«Самым крупным, плодовитым и богатым из всех этих тараканов, жучков и червей является великий «романодел», наш подсудимый Шомер.

Этот молодчик взялся не на шутку затопить еврейскую литературу своими невозможными, водянистыми романами, своими диковинными произведениями, стоящими ниже всякой критики. Они, безусловно, вредны читателям, как яд, ибо извращают его лучшие чувства ужасными небылицами, дикими мыслями, душераздирающими сценами, о которых еврейский читатель раньше не имел никакого представления.

Это показалось странным нашим представителям. Была выделена комиссия. Обследовав полсотни романов Шомера, она пришла к следующим выводам:

а) почти все они просто украдены из других литератур;

б) все сшиты на один покрой;

в) романодел не дает реальных, подлинных картин еврейской жизни;

г) поэтому его романы к нам, евреям, никакого отношения не имеют;

д) эти романы лишь расстраивают воображение и никакого поучения, никакой морали дать не могут;

е) они содержат лишь словоблудие и цинизм;

ж) они, кроме того, очень плохо составлены;

з) автор, по-видимому, невежда;

и) школьникам и взрослым девицам ни в коем случае нельзя давать этих романов;

к) было бы большим благодеянием выкурить его вместе со всеми его диковинными романами из еврейской литературы с помощью конкретной систематической критики.

Здесь, на столе, лежит перед вами полсотни романов этого романодела. Они служат лучшим доказательством того, к чему может привести невежество сочинителя, наивность читателя, а также молчание критики, терпящей существование таких романистов».

Казалось бы, Давид и Голиаф: кто такой Шолом-Алейхем, только-только начавший печататься, – и кто такой Шомер с его тиражами, сотней романов и славой первого еврейского писателя; но – невероятно – Шолом-Алейхему удалось. Сила смеха: язвительный и саркастичный памфлет заставил простого читателя увидеть шомеровские романы его, Шолом-Алейхема, глазами – и устыдиться. Или ужаснуться. «Читатели восторженно приняли «Суд над Шомером», – напишет в своих воспоминаниях о Шолом-Алейхеме его друг Мордехай Спектор. – Многие из них стыдились признаться, что когда-то читали Шомера. Книжки его редко стали появляться на книжном рынке».

На следующий год, в 1889-м, Шомер уехал в Америку. Первый в истории человечества бой высокой литературы с массовой выиграла литература высокая.

Отрицая – утверждай; у слова «критика» два значения; и в том же 1888 году неожиданно для себя ставший литературным критиком Шолом-Алейхем публикует в приложениях к «Фолксблат» цикл статей о современных еврейских писателях: Мойхер-Сфориме, Линецком, Спекторе, Мордхе-Арне Шацкесе, точнее, об их произведениях, которые он анализирует с тем, чтобы найти ведущую тему еврейской литературы. И находит, цикл статей называется «Тема нищеты в еврейской литературе». У Шомера со товарищи еврейский принц когда-нибудь обязательно разбогатеет; у Мойхер-Сфорима и других рассмотренных Шолом-Алейхемом писателей типичный еврей – это местечковый бедняк, которому богатство не светит, точнее, светит и греет – но никогда не достанется, ибо оно иллюзорно. Да и в произведениях самого Шолом-Алейхема, какое ни возьми («Семьдесят пять тысяч», «Заколдованный портной», «Менахем-Мендл», «Тевье-молочник», «Выигрышный билет», «Веселая компания», «Шестьдесят шесть», «Мальчик Мотл», даже в «С ярмарки» автобиографический герой Шолом-Алейхема всю жизнь будет мечтать о кладе), богатство – синоним мечты, а не реальности, и еврей – веселый, но нищий (некоторые из перечисленных выше рассказов Шолом-Алейхем объединил в цикл под характерным названием – «Неунывающие»).

Утверждая – утверждай. Еще в конце августа 1886 года, став опекуном огромного наследства жены, Шолом-Алейхем на собрании киевских еврейских писателей объявил, что хочет издавать свой собственный литературный журнал на идише, в котором соберет все лучшие еврейские литературные силы.

Программу и задачи нового издания Шолом-Алейхем изложил, отвечая на вопросы, в письме Линецкому:

«4. Цена – самая дешевая, дабы осчастливить многих и многих.

5. Затея моя предпринята не ради прибылей, а во славу еврейского языка.

6. Программа будет такая, какой не упомнят со времен Адама.

7. Она будет содержать все, включая птичье молоко.

8. Вводится систематическая критика того, что выходит на еврейском языке.

9. Если где-нибудь имеется еврейский писатель, и стоящий, он мой.

10. Плачу (и, что называется, чистоганом) за каждую строчку от 2 до 10 копеек за прозу, от 10 до 20 – за поэзию.

11. Хочу изгнать манеру эксплуатировать автора при помощи лести.

12. В первом сборнике я дам оригинальные статьи разных писателей, пишущих по-еврейски, а также гебраистских (то есть пишущих на иврите. – А.К.) и русских писателей в переводе на еврейский язык, целые, не очень большие рассказы, новеллы, поэмы, один роман, немного стихов (и хороших), а также разное из всех отраслей знания и из области языка.

13. О медицине, гигиене, кушаньях, напитках и тому подобном тоже будет».

И – в письме Якову Динезону, тоже писателю и впоследствии близкому другу: «Я расшибу голову публике тем, что в одно прекрасное утро вдруг выйдет в свет большой еврейский сборник, да такой, каких свет не видал, но без объявлений, без барабанного боя, без трезвона, без выманивания денег, без премий, но – с оригинальной программой, с твердо установленной оплатой сотрудников, с доступнейшей ценой, со всеми достоинствами, со всеми привилегиями; в общем, брат мой, это будет нечто особенное, такое, чего и на древнееврейском не было. И представьте себе – это нравится публике, в течение двух недель я получил уже больше половины материала. И что за материал! И от каких писателей! От каких еврейских писателей! Товар высочайшей марки. Первые известия о нем появятся, когда сборник будет полностью готов; за деньгами остановки нет, и трезвонить мне ни к чему…»

Первый номер «Ди юдише фолксбиблиотек» («Еврейская народная библиотека») – журнала, по сути скорее альманаха, Шолом-Алейхема вышел летом 1888 года и имел три раздела: беллетристику, критику, публицистику. Все, кто писал в то время на идише, прислали Шолом-Алейхему свои повести, стихи, рассказы, статьи – и старшее поколение писателей, и совсем молодое. Сборник действительно получился замечательным: повесть «Заветное кольцо» Мойхер-Сфорима, баллада «Мониш» еще одного будущего классика еврейской литературы Ицхока-Лейбуша Переца, написанная специально на идише, хотя до этого Перец писал только на древнееврейском, мемуары поэта и публициста Аврахама Бера Готлобера и многое другое. Сам Шолом-Алейхем в своем журнале выступил и как романист («Стемпеню»), и как критик (статья о Гейне и Бернсе), и как публицист (статьи «Русская критика об еврейском жаргоне» за подписью Эстер и «Несколько слов об орфографии еврейского языка», подписанная «Издатель»).

Жестким или нет Шолом-Алейхем был редактором? Принципиальным. Это было его издание, его видение целей литературы, он вкладывал в него немалые деньги, установил высокий гонорар. В «Мониш» Переца он внес редакторскую правку – правда, не согласовав ее с автором, что послужило причиной многолетней неприязни классиков друг к другу. Редактировал Шолом-Алейхем и других – Линецкого, Готлобера, даже Мойхер-Сфорима. Редактировал издатель и себя: роман «Стемпеню» был им переписан пять раз, пока не попал в альманах.

Еврейские склоки – дело привычное, даже типичное; Шолом-Алейхем знал, на что идет, но той травли, что после выхода «Фолксбиблиотек» ему устроили еврейские газеты, он не ожидал. И кто? Те «Хамейлиц» и «Фолксблат», чьим постоянным автором он еще недавно был. Теперь эти газеты в чем только не обвиняли редактора «Фолксбиблиотек»: и в том, что он скупает еврейских писателей за большие гонорары, и в примитивном юморе, сквозящем со страниц его журнала, и в отсутствии у подобранных издателем писателей еврейского положительного героя, и даже в юдофобстве. «Уже, слава богу, больше 30 лет прошло – а от наших великих просветителей только и слышны остроты и насмешки над еврейскими обычаями, еврейским священнописанием и еврейской жизнью вообще; они смеются над живыми и мертвыми, они высмеивают все, что дорого было евреям на протяжении тысячелетий.  <…> Ни у одной нации, ни на одном языке нет такой дьявольской литературы, как наша «Новая литература», состоящая из сплошной насмешки, называемой ими сатирой», – написал в своей газете новый редактор «Фолксблат» Израиль Леви.

Шолом-Алейхем никак не отвечал на нападки, один раз, когда уж слишком допекли: Левинский из «Хамейлиц» обвинил его в том, что «Фолксбиблиотек» и Шолом-Алейхем убивают гебраистскую литературу, – не выдержал и сорвался, объяснив в печати, кто ее действительно убивает, – и все, больше ни слова. Вступать в перебранку – себе дороже; надо делом заниматься, следующий номер готовить. Впрочем, своего рода ответом на все эти обвинения станут написанные им на древнееврейском повесть «Шимеле», опубликованная в том же 1888 году в Варшаве, в гебраистском альманахе Нохума Соколова «Ха-асиф» («Жатва»), и напечатанный «Хамейлицем» в следующем году сборник очерков-миниатюр «Типы и силуэты».

Но из его писем к друзьям, вот, например, к Дубнову, можно узнать о том, что переживал Шолом-Алейхем в тот момент, и, кстати, о некоторой далеко не литературной подоплеке этой травли: «Ваше открытое письмо получил. И рецензию Вашу в «Восходе» (июль) читал. Вы – единственный писатель, сочувственно и гуманно относящийся к бедному жаргону (идишу, который тогда не воспринимался как литературный язык, и литература на нем не считалась литературой. – А.К.). Трудно выразить Вам ту искреннюю благодарность, которую я должен был выразить Вам. Я переживаю нынче столько гонений и несправедливых нападок на меня и на жаргон, с которым почему-то связали мое имя, что не могу не радоваться от всякого доброго слова. В особенности мне достается от одного психопата, забравшего в свои нечистые руки единственный «Народный листок», который обращен им теперь в клоаку для излияния помоев по адресу жаргона и его адептов-поклонников, в особенности по моему адресу, после того как я – что бы Вы думали? – отказал этому проходимцу в ссуде 6000 рублей! С того самого момента и начинается его поход против меня и жаргона (несчастный, ни в чем не повинный жаргон!). И Вам нужно видеть, как издатель (он же фактический редактор) жаргонной газеты кричит в каждом номере: «Долой поганый жаргон!» Вот геройство! Но это бы ничего. Чтобы окончательно подорвать авторитет жаргона, он в передовых статьях, в фельетонах, в политической и иностранной хрониках повествует читателям о том, что Шолом-Алейхем-де курит десятирублевые сигары и подкупает своих критиков (в том числе и Вас, конечно) для рекламирования своих произведений и т.п. грязь, которую повторять стыдно. И это все – в единственном органе для массы! Удивительно, как, однако, моя «Библиотека» так быстро и с таким успехом разошлась в народе; а отзывы и сочувствие людей искренних придают мне силу и бодрость бороться против явной несправедливости двумя путями: презрительным отношением ко всякой сволочи и энергичным стремлением вперед, распространяя полезные книги в массе. Ваше замечание относительно существенного пробела в «Библиотеке» – исторических популярных статей – принял к сведению с душевной признательностью. Пред [анный] Вам С. Рабинович».

Читателями же «Фолксбиблиотек» действительно была принята очень хорошо: только в январе 1889 года по подписке было разослано 2000 экземпляров, и подписка продолжалась.

В том же 1888 году Шолом-Алейхем съездил в Одессу, чтобы наконец-то лично представиться Мойхер-Сфориму – «дедушке еврейской литературы», как назвал он его (а себя – его литературным «внуком»). Это обращение – «дедушка» – привяжется к Мойхер-Сфориму в еврейской литературе, станет его прозвищем.

Надежда Абрамович, дочь Мойхер-Сфорима, вспоминает: «За окнами проливной дождь, и никому в голову не приходит мысль, что кто-то может к нам прийти в такую погоду. Вдруг – стук в дверь. Сестра побежала открывать. Все глаза устремились ко входу. На пороге показался человек среднего роста. Он сбросил с себя промокшее пальто и шляпу, положил их на стул, стоявший у входной двери, и застыл, вперив свой взор в отца. Внешность незнакомца всех нас поразила. Его красивый лоб был чуть прикрыт волосами каштанового цвета, большие синие глаза блестели за стеклами пенсне в золотой оправе, обаятельное лицо привлекло внимание всех присутствующих. Он нас очаровал.

– Шолом-Алейхем, – сказал незнакомец.

– Алейхем шолом, – ответил отец, не отрывая глаз от газеты». 

Харьков