Риск, философия и много секса

Дракона надо в нужный момент достать из кармана, и победа обеспечена. Андрей Рябушкин. У пещеры дракона. Эскиз. 1880-е. Русский музей

Критики сравнивают Дениса Драгунского с Мопассаном и Чеховым. Коллеги называют «главным новеллистом нашей литературы». Все это – за собственный жанр сверхкраткой новеллы с точной фабулой и живыми характерами: в две страницы динамичного текста Драгунский умеет вместить и повесть, и роман, и даже сериал. Но вот в творчестве писателя явно начался новый виток – он переходит к большим формам: недавно у него вышел роман, готовятся творческие вечера в Москве и Санкт-Петербурге. О том, как удержать ток внутри большой формы и преодолеть «чрезвычайную насупленность» великого русского романа с Денисом ДРАГУНСКИМ поговорила Марина ПОЛУНИНА.

– Денис Викторович, прозу пишут многие. Но вот создать новый жанр – это далеко не каждый может. Поэтому сначала об этом хочется поговорить. Формулу Чехова «краткость – сестра таланта» знают все, но для вашего творчества, похоже, это формирующий принцип. А почему Чехов?

– Чехов – потому, что это писатель, которого не видно. То есть, когда ты читаешь Чехова, впечатление такое, что ты сразу видишь эту жизнь. Чехов – это единственный писатель, о котором ни один критик не осмелился сказать: «какие метафоры, какой ритм фразы, какие сравнения»... У Чехова нет ни стиля, ни языка. Пишет он, как живет. Поэтому, мне кажется, он на сто голов впереди тех писателей, которые со стилем и языком.

– Кто еще из писателей повлиял на ваше творчество?

– Конечно, мое – это ренессансные новеллисты Мазуччо, Боккаччо, Маргарита Наваррская. Потому что там главное – фабула. Мне очень интересна фабула, для меня она способ исследования действительности, такой же важный, как для кого-то метафора, для кого-то стиль, для кого-то психологизм. Для меня важен внезапный поворот сюжета. Особенно это важно, когда пишешь короткую новеллу. Стендаля люблю за изящество. Не только романы Стендаля, а в первую очередь его автобиографические заметки, воспоминания. Его для меня открыл еще отец.

– Кстати, о вашем отце. Его влияние на ваше творчество тоже ощутимо. Это юмор, конечно. Сколько лет его «Денискиным рассказам», а до сих пор и дети, и взрослые смеются. А в обычной жизни он часто шутил? Вспомните какой-нибудь эпизод.

– Отец родился в 1913 году в Нью-Йорке, а обратно в Гомель был доставлен в июле 1914 года. Сбежали из Америки, потому что есть было нечего. Ребенок родился, молока нет, работы нет. И вот они сели на корабль «Мажестик» и поехали обратно. Успели как раз к началу Первой мировой войны. Папа, когда общался с советскими ответственными работниками, помню, говорил так: «Да, я родился в Нью-Йорке, но американский образ жизни произвел на меня настолько отталкивающее впечатление, что через полгода я вернулся в Россию».

– Российский образ жизни теперь по вашим рассказам можно изучать. Каждая книга рассказов – «энциклопедия русской жизни». И персонажи такие узнаваемые: знакомые, друзья, соседи. А откуда, кстати, берете сюжеты?

– Из головы, то есть из жизни. Большинство сюжетов – это мое, прожитое. Если какой-нибудь внимательный человек когда-нибудь прочитает мои рассказы все сразу, то он увидит, что на самом деле это своего рода роман с пятью или семью действующими лицами. Там в разных обличьях действуют: как бы я, двое моих товарищей, моя счастливая любовь, моя несчастная любовь, мои родители. В общем, это, конечно, как у любого писателя, мой жизненный опыт, мои переживания, моя биография. И я этого не скрываю. Сейчас написал роман, там основное действие происходит вроде бы прямо сейчас, но я начал думать об этих событиях и даже кое-что записывать еще в 1996-м. А иногда я вообще пишу про свою молодость, про 70-е, 80-е годы.

– Для воспоминаний тем не менее очень динамично. Как этого добиваетесь?

– Я не люблю так называемой этюдности. Мне иногда присылают почитать молодых писателей. Вот, пишет он, я смотрю в окно, там дождь… Ну хорошо, ты смотришь в окно, там дождь, но это уже описано тысячи раз. Вряд ли ты напишешь этюд про дождик за окном лучше, чем это делал, например, Бунин. Да и зачем? Мысль какая-то должна быть либо фабульный поворот, должна быть какая-то такая интересная штука. Ну скучаешь ты у окна. А что тебе в голову-то пришло? Что надо всех манной кашей облить, как Дениска Кораблев, например! Ну тогда взял бы здоровенную кастрюлю горячей каши, плеснул бы наружу, приехала бы полиция, тебя бы арестовали, ты бы вышел в суд, стал бы объяснять свои поступки, кто-нибудь тебя бы пожалел. Девушка-правозащитница в тебя бы влюбилась… Хотя бы какой-то сюжет, действия, поступки!

– Как лихо! А с какими «косяками» еще у молодых писателей приходилось сталкиваться?

– Много социальной недостоверности. Действуют какие-то бесплотные «молодые люди» и «девушки», про которых ничего не понятно: где они работают, где живут, откуда вообще взялись. Есть авторы, которые любят разрешать фабульные противоречия словами «и тут я проснулся». Так не годится, таким я двойки ставил в тот короткий период, когда учил искусству новеллы. Бывает, что автор – прекрасный фабулист, но у него всегда есть такой «бог из машины». Сюжет развивается, герои действуют, а потом оказывается, что у него в самый важный момент из девушки сыплются искры, потому что на самом деле она андроид. Мне кажется, это своего рода жульничество, это нарушение правил игры. Юрий Олеша предлагал новую шахматную фигуру, которая называется «дракон»: он может ходить во всех направлениях и жрать всех. Этого дракона надо в нужный момент достать из кармана, и победа обеспечена. Вот так в новеллистике нельзя. Существуют какие-то правила. Конечно, ничего нельзя запрещать, но мое личное представление о фабуле – это представление шахматиста. В шахматах нельзя вдруг сбрасывать фигуры с доски.

– Вам не кажется, что это вообще национальная проблема – сюжет?

– Вы знаете, нет. Сюжеты у нас роскошные. Любой сюжет Достоевского, любой сюжет Чехова –  очень неожиданный, внезапный. Возьмем «Попрыгунью» Чехова, это чрезвычайно фабульная вещь. Или взять «Рассказ неизвестного человека», тоже Чехова, тоже фабульная. Даже такая вроде вялая вещь, как воспоминания старого профессора под названием «Скучная история» – там же тоже хорошая фабула. Но нашу литературу губят серьезность, чрезвычайная насупленность. И в этой насупленности самая увлекательная фабула теряется. «Бесы», например. Странное сочетание головокружительной фабулы с жутко тягомотным изложением. Потому что русский писатель обязательно хочет сначала исповедоваться, а потом проповедовать. Эта исповедь-проповедь в одном флаконе с фабулой создает совершенно дьявольскую смесь, которую мы называем «великий русский роман». Или в том же «Идиоте» – а это страшный, прекрасный роман – первые 150 страниц вообще непонятно про что, там просто разговор, действие не начинается. В результате мощная фабулистика русской литературы скрылась за исповедью-проповедью. В этом смысле нужно учиться у Пушкина, потому что «Пиковая дама», или «Капитанская дочка», или «Барышня-крестьянка» – там нет этой тягомотины. Представляете, если «Дубровского» написал бы, упаси Господь, Достоевский. Сколько бы там было разговоров о судьбе русского крестьянина, об отцах и детях.

– Но вот у вас этой осенью вышел большой роман. В маленьком рассказе динамику, живой ток удержать легче, наверное. А как работалось с большой формой? Все-таки и сюжет намного масштабней – не два человека, а история трех поколений советской элиты…

– Там довольно много всякой философии, но герои не столько философствуют, сколько действуют, совершают рискованные, неожиданные и даже страшные поступки. Или нагло врут, или говорят такую правду, что лучше бы соврали. Сейчас я смотрю на него со стороны: он очень сложный, закрученный. Рассказ в рассказе, роман в романе. Но ничего, зато там секса много. И там я специально внедрил некоторые сериальные приемы. С одной стороны, это очень серьезный роман, а с другой стороны, такие мелкие штучки: внезапно узнать, например, кто чей незаконный сын.

– Не только ваше творчество, но и творческие вечера переходят в другой масштаб. Если раньше для своих читателей и подписчиков в Facebook вы устраивали маленькие уютные встречи, то два вечера «Нет такого слова», которые будут в ноябре, впервые пройдут в больших залах. Почему возникла такая потребность – во всем увеличить масштаб?

– Потому что для меня самое главное – это реакция моих читателей. Многие писатели часто говорят, что они в своих книгах решают собственные проблемы, разбираются с собственной душой, своими переживаниями, своим прошлым и всё такое, а читатели тут как бы ни при чем. «Ты царь, живи один», – писал Пушкин. Я тоже, конечно, пишу, чтобы разобраться со своими чувствами и воспоминаниями – но! Но для этого мне нужен, просто необходим диалог с читателями. Вот буквально на днях я закончил новый рассказ (довольно длинный по моим меркам, потому что я обычно пишу очень коротко, на 1–2 страницы – а тут на 12, наверное). И подумал: «Ну, раз он такой большой получился, дай-ка я отдам его в журнал...» Но тут же другая мысль: «Да что я, с ума сошел? В журнале его напечатают в самом лучшем случае через два месяца! А то и через три! И потом – как я узнаю реакцию читателей? Письма в редакцию сейчас почти не пишут. Критики тоже не торопятся. Ну, нет! Я не могу столько ждать!» И я в тот же день вывесил его на своих страницах в Facebook и Живом Журнале. И буквально через пять минут начал получать отклики. Для меня это чрезвычайно важно. Но – сеть сетью, а живого общения тоже хочется. Хочу увидеть лица, глаза. Хочу услышать дыхание, смех, удивленное «ох!» в местах, где фабула новеллы делает внезапный крутой разворот. И очень надеюсь, что зрители-слушатели оценят, как я читаю свои рассказы. А я, честное слово, делаю это неплохо!

– Что запланировано в программе грядущих творческих вечеров?

– Прежде всего, конечно, рассказы. И старые, любимые, которым критики присудили почетное звание «хрестоматийных», и, конечно, новые, самые последние. Может быть, даже те, которые пока не написаны, но, вполне возможно, будут написаны вот-вот. Кроме того, если гостям будет интересно, я немного расскажу, как устроена новелла, чем она отличается от «просто рассказа». Что должно быть в литературном тексте, чтобы он был интересен читателям. Отвечу на любые вопросы о себе, своей жизни и своей работе. И конечно, расскажу о себе, как это я вдруг стал писателем в 57 лет – это ведь еще какой сюжет!