Они тут гадят

Вот они, главные диверсанты. Фото Омара Ганиева

Дверь

Я возвращался домой и увидел нашу… я не знаю, кто она. Может, уборщица? Может, консьержка? Нет, последнее было бы слишком избыточно, вольготно. В общем, я постоянно на нее натыкался.

– Вы постоянно оставляете дверь открытой!

– Я думал, что она закрывается автоматически.

– Нет, она не закрывается… сюда постоянно забегают дворовые коты из-за вас. Знаете, что из этого выходит?

Из этого вышло, что время остановилось. Меня отбросило не просто в прошлое – в самое твое детство, в то детство, которое мне зачитал после нашего расставания твой учитель риторики, полагая, что мы с тобой вовсе не знакомы.

Одна парадная дверь открывалась и раскрывалась по распоряжению людей. И была скучной. А потом дверь распахнулась и впустила внутрь всех дворовых котов. И теперь я восхищаюсь этой дверью. И уважаю ее.

– Из-за вас в подъезд постоянно вбегают дворовые коты, они тут гадят, и из-за вас сюда невозможно зайти!

А я помню, как стонала твоя кошка, когда тобой был совершен последний на тот момент звонок. Тогда в тебе было столько нежности. Но ведь люди не говорят о том, чего не чувствуют? А тобой было заявлено, что любые мои невзгоды вызывают в тебе душевный надлом. Но ведь люди не говорят о том, чего не чувствуют, верно? Ведь парой дней ранее я узнал от тебя, что ты любишь меня. Но ведь ты не из тех, кто будет говорить о том, чего не чувствует? Ты даже представить себе не можешь, как долго в дверях жил твой уход.

Дворы

Каждый вечер я наблюдал за играющими в футбол детьми. Они играли прямо во дворе, который был окружен высокими домами. Их матери могли быть спокойны, потому что из любого окна можно было оглядеть сразу весь двор. Но он, кстати, был совсем не маленьким.

Однажды дети несли мимо меня в белом мешке что-то округлое, на мгновение мне показалось, что пакет протекает. И словно текущей, густой, красной жидкостью. Я присматривался все пристальнее, и пакет уже плыл, он иллюзионировал в моем глазу. Я почувствовал, как меня за рукав дергает один из игравших во дворе детей.

– Почему вы плачете? – спросил он.

Я плачу, потому что каждый раз я успеваю не умереть. Я плачу, потому что теперь мне это удается в совершенно разное время. Но почему я успеваю подняться вовремя? Это ее игра, как только я просыпаюсь, все и происходит. Значит, я могу спать не переживая. А вдруг я умру?

Тащу тебя в каждый день. Впускаю всех дворовых котов. Мной ты теперь тоже восхищаешься?

Сосед нехорошо косится на мои мешки с пухом. Смотрит так, словно я ангелов щиплю каждый день, как уток… уток, головы которых недавно отрубили. Мне как-то довелось ощипывать утку, которая еще дергалась в посмертных конвульсиях. А потом мы съели ее на ужин.

Я поглядел в ответ на соседа и непринужденно улыбнулся. А вдруг он бы помог мне? Я все ему рассказал.

– Слушай, парень, ты пересмотрел Поланского. Там одному чудику тоже всюду грезится его отрубленная голова.

Я понятия не имел, что он имеет в виду, но расспрашивать не стал.

Примечательно, что главный герой на этот момент читает книгу Ролана Топора «100 уважительных причин незамедлительно покончить с собой». Фильм Романа Полански «Жилец», на который ссылается его сосед, был снят по одноименной книге Ролана Топора.

Дети снова пинали что-то в пакете, это был мяч. Если мы убиваем, раздираем свои тела сегодня, то почему бы не сыграть в футбол моей отрубленной головой?

«Я дам тебе чудесную игрушку: это шар быстро летучий, иной лучшей забавы ты не добудешь».

Или это возвращение к истокам? Если подумать, то мы пришли ко многим любимым традициям по совершенно бесчеловечным дорогам. Это несомненная чернуха – мой узаконенный акт освобождения, мы заключили сделку с самим ангелом, который предпочитает называть наше пари моей исповедью. В любом случае мне от этого нужно только одно – личный катарсис. Предлагает называть наши пари моей исповедью. И подтрунивает надо мной, когда я несу на помойку мешки, набитые отменным пухом. Мягкими белыми перьями птиц. Неудивительно, что человек уносится в мир грез, оставляя свою голову на охапке перьев птиц. Лучше уж уходить в страну грез через этот канал. И уж если это путь смерти, то все вполне объяснимо – ведь и этих птиц давно нет на свете. Тех птиц, пух которых смягчает наше падение в царство грез.

Вспоминаю забулдыжные рассказы элиты русской метафизики. Нет, мне нужен не подобный катарсис.

Устроили сердечный приступ по случаю моего ухода. С Вашей стороны это была самая сердечная милость.

Страшно сегодня не чувствовать Бога, с которым удалось обмолвиться парой слов несколько лет назад. Когда удалось пережить то, что принято называть клинической смертью.

– С вами разговаривает голос с неба.

И вздернуло ж меня сопротивляться… Я идиот.