Бесконечная партия в четырехмерные шахматы

Евгений Витковский: «Ни о чем, кроме России, не пишу...» Наталья Верди. Тевтон. Портрет Евгения Витковского. 1998. Из архива Евгения Витковского

Долголетний труд Евгения Витковского на ниве перевода, а также в качестве редактора и антологиста известен многим. Но не все знают его как поэта и прозаика. В этом году уже вышла составленная им и Еленой Кистеровой антология  «Раздол туманов: Страницы шотландской гэльской поэзии XVII–XX вв.», а в апреле запланирован выход его романа «Протей, или Византийский кризис» (отрывок из романа читайте на с. 12). С Евгением ВИТКОВСКИМ побеседовал Александр СТРУНКИН.

– Евгений Владимирович, давайте начнем с поэтического перевода. Вы по-прежнему много переводите и даже осваиваете редко встречающиеся языки, и на этот год запланирован выход сразу нескольких крупных и важных книг, к которым вы имеете непосредственное отношение. Расскажите о них, пожалуйста.

– Одна из таких книг только что вышла – «Раздол туманов. Страницы шотландской гэльской поэзии XVII–XX веков». Это стихи 29 поэтов, все в переводе с оригинала – моем и Елены Кистеровой. Работа заняла 10 лет, включая изучение языка. Она была упоительно интересной: до нас переводов из этой поэзии на русский не было вовсе. Сейчас должен выйти том стихотворений канадского классика Роберта Уильяма Сервиса, «канадского Киплинга», около 300 стихотворений. Кроме того, в Петербурге в производстве наш огромный трехтомный плод совместной работы – антология «Франция в сердце». Это примерно 1900 стихотворений XII–XX веков, 800 из которых переведены специально участниками семинара «Век перевода». Конечно, не сразу: работа заняла более 20 лет. Но мы не торопимся: нам все равно не платят, денег на культуру нет ни у кого, все идет на борьбу с коррупцией – понять можно. Что же касается моих личных планов в переводе, то они не очень велики – я так много сделал, что комплексов не испытываю… Хотя еще одну книгу, сборник южноафриканского классика Дидерика Йоханнеса Оппермана, сделать хочу.

– В последние годы вы решили плотнее заняться издательским делом. Любопытно, что вас на это сподвигло и как вы представляете свою миссию на этом поприще?

– Я периодически работал издательским редактором с 1973 года. В 1990-е появилась возможность издавать не то, что прикажут, а то, что я считаю нужным для читателей, и вот уже более 20 лет я являюсь главным редактором то одного, то другого издательства. В последние 10 лет это «Престиж Бук», где я лично веду культовую для читателей серию «рамка» – думаю, всем памятны эти книги приключений и фантастики, издававшиеся «Детгизом». У нас ежегодно выходит около 50 книг в серии, они довольно дороги, тиражи невелики, зато очень высокое качество – десятки и сотни иллюстраций, офсет, хороший переплет и т.д. Книги быстро раскупаются. Ассортимент очень нестандартен. Когда мы издали трехтомник избранных новелл Александра Грина, мы сумели включить в него свыше 150 никогда не переиздававшихся произведений. Нами переиздана трилогия Мариэтты Шагинян «Месс-Менд» в ее первоначальном, неизувеченном виде, по текстам 1924–1925 годов (причем последний роман – по тексту, опубликованному только в газете). В той же серии вышло полное собрание поэтических произведений Конана Дойла (это скорее рассказы в стихах, чем просто стихи). Мы успешно издаем также и произведения некоторых современных писателей. В частности, издано уже восемь томов собрания сочинений воронежского фантаста Василия Щепетнева. Ошибки бывают, но можно сказать, что четыре пятых наших книг расходится за 3–4 месяца. Мне лично эта работа доставляет удовольствие совершенно творческое – своими руками делаю книги. Почти весь ХХ век мы были лишены этой свободы, а теперь она свалилась нам в руки. Ну, так надо пользоваться.

– В апреле выйдет ваш новый, первый за 11 лет, роман «Протей, или Византийский кризис». Расскажите, пожалуйста, о нем и о масштабной вселенной «Павла II», в которой разворачивается действие всей вашей прозы.

– Моя судьба писателя-прозаика – результат добровольного выбора. В 1980 году я придумал сюжет для эпопеи «Павел II»: о том, как не отрекавшийся от престола Александр I и впрямь, овдовев, женился, завел детей, снова овдовел – и явил себя миру как старец Федор Кузьмич. Тогда старший его сын – законный наследник российского престола, а страна погибает под гнетом нерентабельной советской экономики, что в 1980 году было более чем актуально. Ну и что, что прямого наследника Александра, школьного учителя истории Павла Романова, делают императором успешно сошедшиеся интересами ЦРУ и КГБ? Человек-то хороший, и все им довольны. Из трех томов два я закончил к лету 1984 года – и отложил, по полному отсутствию интереса ко мне со стороны собратьев по литературному цеху. Но так было недолго. О том, что я пишу прозу, начались доносы. В 1986 году меня уже таскали на допросы. Только скоро у тех, кто меня допрашивал, свои проблемы появились. Комкать роман я не стал и дописал его в 1993 году. Но книга оказалась слишком длинной: три тома – попробуй издай. Годы шли, в 2000-м все три тома издали. Рецензий было много, успеха – чуть. Написал еще роман, однотомный – «Земля святого Витта», он дважды издан. Рецензий, кажется, ни одной. Следующий – «Чертовар» – вышел в 2007-м. Сейчас, дописав еще один том – «Протей» – я могу констатировать, что разобраться в отношениях моих героев на 2400 страницах мне самому не так уж просто. Действие растянулось на треть столетия, приходится согласовывать возраст героев, географию, да мало ли что еще. Но это упоительно интересно – что-то вроде бесконечной партии в четырехмерные шахматы или «Игры в бисер» Германа Гессе. Конечно, читать меня трудно: надолго от текста нельзя отрываться, читатель все линии забудет. Хотя по мне – именно это и не важно: я хочу, чтобы читалось с любого места до любого. Не знаю, насколько это удается, но цель именно такова. Вот и пишу сейчас пятый роман пенталогии – «Реквием крысиному королю, или Гибель богов». Наверное, он будет для «мира Павла II» последним, хотя – откуда мне знать?..

Это внешняя сторона моей литературной жизни. Читателей у меня немного, хотя я с добровольными фанатами лично знаком. То, что я пишу, читать не всегда легко. Это единый, реалистичный, при этом до назойливости пародийный и шутовской мир, предельно стремящийся к тому идеалу, который для меня воплощен в романах Франсуа Рабле, с их многими сотнями героев. Если для достижения нужной цели мне понадобится писать фразы по триста слов, то есть опыт «Осени патриарха» Маркеса. Абсурдистские сюжеты Борхеса и Кржижановского для меня те же межевые знаки. Короче, там, где сходятся четыре эти дороги, есть перекресток, куда можно выйти в полночь, произнести… Думаю, все смотрели сериал «Сверхъестественное».

– Очевидно, вам по душе жанр мениппеи, не слишком популярный в литературе вообще и в современной литературе в частности. Как вы его понимаете?

– Жанр мениппеи довольно трудно описать. Это не античная сатира, это мир на первый взгляд случайных, часто бессмысленных событий – тем самым он похож на нашу всегда бессюжетную жизнь. Комедия непрерывно хочет стать трагедией, а та срывается то в безобидный, то в совсем скверный анекдот. В жанре мениппеи многие пытаются работать, но не получается почти ни у кого. Написать «Мастера и Маргариту» не выйдет ни у кого. Секрет книги в том, что главная ее часть – нет, не библейская, это многие смогут, – а именно московская. В этом мире надо жить, надо чувствовать, насколько этот мир хрупок и смешон, как предъявляет читателю всю вселенную в едином кристалле горечи и насмешки. Я и не пытаюсь тягаться с такими книгами. Но жанр шире любого отдельно взятого произведения, вот я и попытался найти свой ракурс отношений с Россией. Ни о чем, кроме нее, я не пишу. И зря те, кто пишет по-русски, думают, что можно писать еще о чем-то: Россия одна, как ни огорчителен этот факт для тех, кто хочет использовать русский язык и писать о чем-то ином. В конце концов «Дон Кихот» – тоже мениппея, притом реквием огромному средневековому жанру рыцарского романа, и к тому же подарок всей мировой литературе в виде нового архетипа – полоумного старика, странствующего в лабиринте собственного темного и литературного рассудка. Короче, мениппея – это жанр, где Босх протягивает руку Шекспиру, и оба танцуют в пламени пожара в охваченном чумой средневековом городе. Это не очень смешное зрелище, хотя, конечно, оно карнавальное. Ну, я долго говорить об этом могу, но лучше меня читать: мог бы я сказать коротко – не писал бы роман за романом.

– У вас есть цикл исторических баллад «Град безначальный», над которым вы также продолжаете работу. Когда читаешь часть этого цикла, складывается впечатление, будто гуляешь на выставке неизвестных старых мастеров голландской живописи, которые посетили Россию, очаровались нашей страной и перенесли ее на холсты. Подавляющее большинство тем и героев книги – невероятно экзотические. Как вы их находите и отбираете? Как родилась такая идея?

– Идея отчасти от живописи шла, именно от жанровой и голландской. Моя профессия искусствоведа не состоялась, но когда-то я всерьез к ней готовился. Но тут иное. Идея возникла так: я – москвич в пятом поколении, мой прапрадед приехал сюда в 1876 году из Риги и занялся печатанием этикеток для конфет, стал купцом второй гильдии, похоже, даже говорил по-русски плохо. Я – первый в семье, говорящий по-русски без акцента. Но другой родины, кроме Москвы и России, у меня нет. И я задумался: у Петербурга полно своих поэтов. Произнесите три-четыре знаковых слова (Фонтанка, Летний сад, Конногвардейский и т.д.) – все, готов колёр локаль. И ничего этого нет у Москвы. Просто не существует Москвы как единого поэтического поля. Отдельные стихотворения тут ничего не докажут. И я решил попробовать создать такое поле сам. Написать историю Москвы и России в персонажах и событиях за последние 500 лет, от постройки Спасской башни (кстати, дата совпадает с датой открытия Америки) до наших дней. Причем не призывая в герои особо известных лиц – куда плодотворней судьбы тех, о ком известно очень мало. То же можно сказать и о московской мифологии, о ней тоже в поэзии нет ничего.

– Планируете издать «Град безначальный» отдельной книгой?

– Сейчас «Град безначальный» относительно закончен (стихотворений – свыше 250) и ждет издателя, который рискнет. Я сам не тороплю события – в масштабе жизненного опыта вижу: все рано или поздно издается. Но книга готова к печати. Если что-то напишу еще, то это будет уже следующая книга.