Елена Семенова  |
| Любой пейзаж можно оживить с помощью воображения. Плохо спрятался дракон. (Окрестности Дуза, Тунис.) Фото Игоря Сида из книги «Геопоэтика» |
Жизнетворчество Игоря Сида – именно так хочется назвать его деятельность – это работа на стыке литературы, искусства и наук. Это, помимо собственно работы с текстом, организация культурологических акций, где общение литераторов, художников, ученых помогает высекать новые смыслы, видеть Вселенную в клубке взаимосвязей. На стр. 9 в рубрике «Пять книг недели» читайте о новой книге автора – «Геопоэтика. Пунктир к теории путешествий». С Игорем СИДОМ поговорила Елена СЕМЕНОВА.
– Игорь Олегович, у вас недавно прошла презентация книги «Геопоэтика. Пунктир к теории путешествий», где вы очень интересно объясняли этот термин, в том числе упомянув рождение новых мифологий и наслаивание их на старые на примере истории на острове Тузла…
– Всякая новая эпоха начинается с попыток человечества исправить ошибки эпохи предыдущей. Правда, были ли они ошибками или все же достижениями, ответить сможет лишь предстоящая, еще не известная эпоха…
Главной тенденцией постперестроечной эпохи, включая распад СССР и 1990-е годы, были вовсе не те социальные проблемы, на которые мы ей пеняем, – совершенно неприличным образом, ибо сейчас они процветают не менее пышно. Главный тренд тогда – это утопия, утопизм мышления в самых разных планах.
Утопизм в культурном плане порождал невероятные гуманитарные концепции, обещавшие преобразить мир, исправив ошибки предыдущей эпохи. Феномен имел, кстати, интернациональную и трансконтинентальную природу. Книга Фукуямы «Конец истории и последний человек» стала бестселлером – так всем хотелось скорее оказаться в благополучном мире без противостояния политических систем...
У нас с коллегами в Крыму, где я работал в НИИ океанографии с 1985 по 1995 год, зародилась концепция «Крым – мировой культурный полигон», нацеленная на превращение полуострова в экспериментальную (вариант: игровую) площадку для испытания самых интересных и инновационных течений в художественной культуре и науке. Мы провели несколько Боспорских форумов современной культуры, в том числе на знаменитом острове Тузла, и разные акции более скромного масштаба.
Особенно нам нравился жанр лэнд-арта. Прославилась история, когда на втором Боспорском форуме мы насыпали грузовиками из местного суглинка новый скифский курган и участники захоронили в нем свои творческие талисманы. Василий Аксёнов опустил в эту сокровищницу свой чернильный «паркер», которым написал в свое время «Остров Крым». Клад вскоре разрыли грабители, и долгие годы потом три или четыре местных коллекционера хвастались обладанием этой ручкой, точнее, ручками.
Позже «мировой культурполигон» понемногу естественным образом заглох и зарос травой... Но на старте концепция требовала теоретического обоснования, и мы придумали «геопоэтику».
Слово это возникало и до нас, на самых разных языках. Определение «геопоэт», например, еще в 1964 году применял советский геолог Обручев, а в Сербии в 1988 году выходили «Геопоэтические байки» Владислава Баяца.
Наша «крымская» геопоэтика – мы назвали ее прикладной, или проективной – обосновывала создание новых региональных мифов, а также корректировку старых, то есть то самое «исправление ошибок прежних эпох». А уже в 1996-м мы провели первую международную конференцию по геопоэтике, введя научный (разной степени строгости, конечно) подход к этому многоплановому явлению.
– Вы в 90-х вместе с Михаилом Лаптевым, Николаем Звягинцевым и Андреем Поляковым основали крымско-московскую поэтическую группу «Полуостров». Но уже до этого ходили в биологические экспедиции, боролись за экологию в Крыму. В какой момент произошло для вас это слияние – географии и поэзии?
– Стать писателем я, как и многие собратья, собирался уже с детства, первый рассказ напечатал в 6-м классе. При этом по натуре я, как ни смешно, упертый домосед... Но поскольку школу и университет оканчивал в Днепропетровске, закрытом для иностранцев из-за обилия там оборонных предприятий. Стал мечтать о путешествиях. Но не на запад или восток, а на юг. В перестройку это осуществилось, и в тропических экспедициях я стал вдруг бурно писать стишки. Синхронность двух видов движения, дарящего эндорфины и адреналин, по неизведанному географическому маршруту и по непредсказуемо развивающемуся тексту, и создало вот эту нервную связь вполне психосоматического свойства.
– Как бы вы определили жанр вашей книги «Геопоэтика»? Это художественная, научно-популярная литература либо все это находится где-то на стыке понятий? Кто из поэтов, писателей, по-вашему, наиболее удачно работал/работает в подобной нише?
– Если это и научпоп, то атипичный: не гибридный жанр просветительско-развлекательного толка, а коллекция текстов в разных жанрах, от исследовательских статей до художественных эссе. Объединяет их не жанр, а проблематика: напряженные взаимоотношения homo sapiens с ландшафтами и территориями, где он обитает и путешествует.
Геопоэтическую эссеистику первым стал писать шотландско-французский автор Кеннет Уайт. Я читал его в русской версии от талантливых переводчиков Василия Голованова и Гелы Гринёвой, но поклонником его не стал. Мне интереснее, например, путешественные заметки Юрия Андруховича, Алена де Боттона, Александра Чанцева... Термин «геопоэтика» применяет лишь первый из них, но дело не в термине, а в концентрированности текста.
– Вы создатель и куратор Крымского геопоэтического клуба. Расскажите, пожалуйста, немного о нем, о культурологических акциях.
– Повторю уже звучавшее определение: Крымский клуб – это «экстратерриториальное продолжение» полуостровного семинара-фестиваля Боспорский форум. Когда некий феномен выталкивается из центра своего возникновения, то правомерно заподозрить его в эксцентричности… В наших акциях участвовали сотни авторов из десятков стран, но суть не в количестве, а в «патологической междисциплинарности», кентавричности, заданной, возможно, еще исходным определением «семинар-фестиваль». Например, цикл «ТравмоТекст», развивающий идеи Вадима Руднева, высказанные в работе «Смысл как травма», и сталкивающий в диалоге писателей, пишущих о телесных и душевных недугах, с врачами, эти недуги лечащими…
– Я побывала на организованных вами литературных вечерах, на которых поэты и писатели рассказывали о своих тотемах, читали стихи и прозу о них. Также был вечер, где выбирали новый тотем-символ для России. Как родилась идея вечеров?
– «Кастинги тотемов» или «Парады тотемов» – ключевые моменты литературно-дискуссионного цикла «Зоософия». Цикл мы начали в 2000 году диспутом «Ихтиологическая символика и образ рыбы в литературе». У нас как раз был в гостях галицийский философ Владимир Ешкилев: по его наблюдениям, в новой украинской литературе центральным (но скрытым) символом является образ Рыбы, причем далеко не только с христианскими коннотациями... Говоря о «сокровенности» рыбного образа, Ешкилев приводил в пример сидевшую в зале мою хорошую знакомую. По окончании акции она призналась мне, что ее девичья фамилия была Окунь... Владимир этого, конечно, знать не мог.
Обсуждение зоологических образов привело нас к пониманию крайней их важности в культуре и к выдвижению понятия о «неототеме», а размышления об анахроничности всемирно известного российского тотема (изложенные, в частности, в статье «Russia и медведи») – к организации кастингов новых тотемов. Как всегда, хотелось исправить ошибки прошлых эпох...
– На том вечере в качестве символа России победил Единорог. А вообще насколько такие тотемические осознания себя людьми важны для нас, ведь, возможно, развитие сознания человека как раз в отрыве от животных сущностей?
– Номинатором Единорога, победившего на «Кастинге тотемов для России» в 2012 году, был писатель и поэт Андрей Щербак-Жуков. Единорог в западной мифологии – символ чистоты, и его триумф на конкурсе может означать, что нашей стране необходимы усилия по нравственному самоочищению. Другой вопрос, от чего именно нам следует очищаться? Тут широкое поле для трактовок...
Однако совершенно согласен, что современное сознание мыслит себя в радикальном «отрыве» от животных образов. Так завоевавший столицу гений из провинции порой стесняется своих земляков. Но увы! Земляки накрывают его волной визитов с малой родины, напоминают о себе звонками... И однажды он вдруг признает, что родом именно оттуда. А в этом, как ни странно, его преимущество, а не позор.
О первостепенной важности животных образов в нашей жизни я пишу цикл эссе «Тотемократия», который ляжет в основу новой книги.
– С 2000 года вы организуете культурные проекты, посвященные вопросам российско-африканского сотрудничества. Могли бы сказать несколько слов о знаковых литературных проектах, связанных с Африкой?
– Связанных с Африкой литературных событий у нас пока что на удивление мало. Поэтому так долго помнятся, например, Мадагаскарские чтения в 2000 году, где прозвучали, в основном в авторском исполнении, тексты Евгения Бунимовича, Дмитрия Волчека, Александра Левина, Кирилла Медведева и других авторов. Или фестиваль «Африкана» (2001), где на первых Африканских чтениях в Институте стран Азии и Африки Игорь Жуков поведал о приключениях Колобка на Черном континенте, а Виктор Ерофеев впервые рассказал публике о своем детстве в Сенегале (его отец, как известно, был крупным советским дипломатом).
Однако возродить в полной мере накал африканофильской страсти призвана литературная часть очередного фестиваля «Африка. Москва» (инициатор – Павел Коротков «Африканда»), который мы проведем в Институте Африки РАН 23 декабря.
– На вечере вы также затронули роль литературных переводчиков, которую часто недооценивают в плане налаживания культурных связей. У вас ведь есть какие-то замыслы в этой сфере?
– С конца 1990-х иногда занимался переводами, но не придавал им особого значения. А в последние годы в моей жизни возник российский Институт перевода и организуемые им конгрессы переводчиков и переводческие школы. А с ними – возможность рассмотреть крупным планом литературного переводчика как особый антропологический тип...
И я осознал очень простой факт: это единственная профессия в мире, основанная на любви к чужой культуре, на ксенофилии!
Однако как в российской, так и в западной культуре переводчик всегда на заднем плане. И только автор – это Наше Всё. Но от переводчика из Каира, профессора Атефа Мохамеда я услышал поразительную вещь: оказывается, в арабской культуре переводчик уравнен в важности с автором оригинального текста, его имя непременно указывается на обложках переведенных книг.
Я уверен, что нам необходимо менять культурную парадигму, возвеличивающую «авторские» амбиции, и воспитывать в культуре представление о первостепенной ценности ксенофилии. Повсеместное введение в средних школах преподавания основ поэтического перевода – как практической ксенофилии; создание международной сети школ литературного переводчика... Эти геопоэтические усилия в сумме могут помочь спасти мир от окончательного раскола и катастрофического конфликта.
