0
4414
Газета Интернет-версия

12.10.2017 00:01:00

Мысль летит впереди паровоза

Тэги: поэзия, девяностые, крым, критика, львов, керчь, клод моне, руанский собор, армия


37-10-1.jpg
Участие в студиях – лишь подготовка к «одиночному плаванию». Константин Коровин. В лодке. 1915. Государственный центральный театральный музей им. А.А. Бахрушина

Поэзия Николая Звягинцева уютна в своей герметичности, отталкивается от чуткого детского восприятия, но одновременно прозрачна, пронизана аллюзиями на литературу и историю. Автор точечно набрасывает приметы реального мира, которые, смешиваясь в «волшебном фонаре» или «театре теней», дают «вывернутый» образ. На странице 9 в рубрике «Пять книг недели» читайте про его новую поэтическую книгу «Все пассажиры». С Николаем ЗВЯГИНЦЕВЫМ поговорила Елена СЕМЕНОВА.


– Николай, ваша первая книжка «Спинка пьющего из лужи» вышла в начале 1990-х. Расскажите, как вы входили в литературную среду? Какая была тогда литературная жизнь?

– Да, книжка вышла весной 1993 года. За полтора года до этого, в ноябре 1991 года, я впервые выступал перед большой аудиторией на Всероссийском фестивале молодежной поэзии в Москве. С этого, собственно, все и началось: публикации, книги, выступления. А литературная жизнь... Мне всегда везло на хороших учителей, которым не скучно работать с молодыми поэтами, разбираться в их плохих стихах, что-то объяснять, рассказывать. Еще в школе ходил в литературную студию, которой руководил Герман Крупин; чуть позже была студия Ольги Татариновой (она потом называлась «Кипарисовый ларец»); можно сказать, что это была своеобразная подготовка к «одиночному плаванию» – окружающий мир еще не твой, но ты в нем уже ориентируешься, понимаешь, как он устроен.

– В чем выражалось ваше участие в крымско-московской поэтической группе «Полуостров»? Каковы были характерные отличия поэтов этой группы?

– Я, Андрей Поляков, Игорь Сид, Мария Максимова и Михаил Лаптев - не знаю, что на самом деле было у нас общего. Наверное, молодость и любовь к Крыму. Это был дружеский круг, который образовался в начале 90-х; можно сказать, на фоне крымских форумов, которые Игорь Сид проводил в Керчи с 1993 по 1995 год. Во всем этом присутствовало (не думаю, что дело только в возрасте) некое ощущение общего пространства, совершенно открытого: можно придумать собственный Крымский клуб, делать фестивали, издавать книги, вместе выступать. И быть при этом совершенно разными поэтами.

– Некоторые называют 90-е тяжелым временем для поэзии,  другие – наоборот, считают, что в это время молодые поэты, «переработав» опыт поэзии XX века, вышли на иной уровень. Как у вас происходила «постановка» поэтического голоса?

– Для поэзии это было совершенно естественное время для развития – советская поэзия уже провалилась в тартарары, а формирующееся новое пространство еще не успело окостенеть (увы, по прежним правилам). Для меня лично это было еще и время именно читательского опыта, потому что «белых пятен» в литературе практически не осталось.

– Кто для вас главные поэты, сыгравшие важную роль для развития? Кого считаете непосредственными учителями в литературе? Кто наиболее близок из поэтов-современников?

– Мне представляется, что у всех поэтов моего поколения был более-менее одинаковый круг подражательства, плюс-минус по вкусу, все их знают, но это общий фон, который не производит ничего индивидуального; такая, можно сказать, «меблировочная музыка». Гораздо интереснее какие-то случайные собственные открытия, вот они дорогого стоят. Но это, прошу прощения, очень личное.

– В вашей поэтике мне чудится «тактика перехвата» – вы успеваете уловить тень ощущения, ассоциации, когда они еще не успели оформиться в смысл. Я правильно думаю или это по-другому происходит?

– «Мысль летит впереди паровоза»; боюсь, это про меня. И когда пытаешься уместить в короткое стихотворение слишком много образов. Но для меня это главное – первое впечатление. Как раз в начале девяностых был в гостях у одного старого питерского художника, акварелиста, мастера (ему самому тогда было около 90 лет). И он свысока, но дружески подшучивал: зачем люди вообще ходят на этюды и рисуют с натуры? Сидеть несколько часов, пытаясь запечатлеть и объем, и свет, и цвет? Они же меняются каждую минуту, а ты устаешь, злишься и замерзаешь... Гораздо интереснее сделать набросок, а остальное запомнить, чтобы потом сделать именно то, что хочешь. Или сделать, как Моне с Руанским собором...

– В какой момент создания стихотворения вы осознаете, о чем оно будет?

– Что значит: о чем? Это точно не про меня. Никогда не ставил таких задач – писать «о чем-то». А если «каким» – это где-то в самом начале, когда поймал размер, музыку, сделал тот самый набросок; потом может еще много времени пройти, но каким стихотворение будет, уже известно.

– В ваших стихах, даже когда трудно уловить чувственную цепь ассоциаций, ощутимо что-то укромное, детское, сокровенное, через него вы выходите на общекультурные смыслы. Ощущаете ли вы это как «строчки с кровью» или это ближе к игре?

– Сама возможность детского взгляда и отличает поэта от непоэта, мне кажется. А насчет «строчек с кровью» или игры – это же не степень прожарки стейка, в конце концов. Да и самой «кухни» никто не видит, поэтому сказать с точностью про конкретное стихотворение, что оно собой представляет – крик души или мастерское ремесленное произведение, сложно. Да и нужно ли?

– Рифма у вас неточна, почти условна, однако каждый раз возникает ощущение точности именно смысловой. С чем бы вы сравнили то нанизывание, обозначение смыслов, когда вы строите стихи?

– Насчет того, что условна, поспорил бы, но точностью не отличается, да. Для меня гораздо важнее некая собственная мелодия, вокруг которой все происходит. И обязательства у меня перед этой мелодией, а не перед чем-то формальным.

– Могли бы вы вспомнить какие-то мистические, может быть, визионерские случаи, переживания в жизни, связанные с поэзией?

– Не отношу себя к поклонникам подобного жанра, но случай все-таки был. В октябре 1985 года, в армии; я с несколькими такими же солдатами ехал к новому месту службы. Трамвай идет по центру Львова, я с вещмешком за спиной стою на задней площадке и просто смотрю в окно. Красивый старый город, осень... И вдруг понимаю, что это какая-то, вполне себе мистическая, точка невозврата, что теперь я буду другим, и стихи будут другие, что я теперь по-другому чувствую и вижу. Никогда такого не было, ни до, ни после.

– В литературной жизни (или вообще в жизни) есть знаковые моменты – встречи с людьми, ситуациями, явлениями, которые вдруг сильно изменяют нас. Можете вспомнить такие моменты в своей жизни?

– Это уже в рамках рационального. Конечно, не как со львовским трамваем... Например, всегда было очень сильным воздействие чужих стихов, которые ты любишь и знаешь наизусть и вдруг слышишь вживую, в авторском прочтении. Или оказываешься в реальном (городском, например) пространстве, которое до этого было – боюсь второй раз сказать слово «наизусть» – знакомым, но по книге, по литературе. Бывает и наоборот: читаешь чужое стихотворение, где есть описание реального, хорошо знакомого тебе места, и думаешь: «Как же так... Я видел, а он написал. Это же мое стихотворение...»

– Полезна ли критика поэтам? И если да, то в каком виде? В виде филолого-анатомического исследования или отзыва-эссе, к которому и не применишь слово «критика», а, скорее «мнение»? Принесла ли вам пользу критика стихов?

 – Критика полезна, когда она исходит от лица, которому доверяешь, – учителя, собрата-поэта, просто от человека, в обоснованности суждений которого не сомневаешься. Кстати, в этом случае «лагерь», к которому критик принадлежит, – дело десятое. В каком виде критика (кому-то необходимо произвести нудное исследование, кто-то способен поставить диагноз на ходу) – просто разные задачи ставятся и решаются. Если говорить обо мне, польза от подобной критики была несомненной, хотя иногда все происходило довольно болезненно для самолюбия. Какая критика вредна? Критика для галочки, критика-отписка (как в советское время литконсультанты писали отзывы на «самотек»). Критика как способ самовыражения или достижения личных целей. Самая вредная – коллективный разум, когда автора «разбирает» толпа ему подобных, как это принято в некоторых литературных институциях. От этого возникает средняя температура по больнице или, как в том анекдоте, «...до мышей».


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Карнавальный переворот народного тела

Карнавальный переворот народного тела

Юрий Юдин

100 лет тому назад была написана сказка Юрия Олеши «Три толстяка»

0
527
Тулбурел

Тулбурел

Илья Журбинский

Последствия глобального потепления в отдельно взятом дворе

0
542
Необходим синтез профессионализма и лояльности

Необходим синтез профессионализма и лояльности

Сергей Расторгуев

России нужна патриотическая, демократически отобранная элита, готовая к принятию и реализации ответственных решений

0
429
Вожаки и вожди

Вожаки и вожди

Иван Задорожнюк

Пушкин и Лесков, Кропоткин и Дарвин, борьба за выживание или альтруизм и другие мостики между биологией и социологией

0
279

Другие новости