Дворянин-клошар

Виктория Миленко. Куприн. – М.: Молодая гвардия, 2016. – 368 с. (ЖЗЛ).

В предисловии к книге севастопольский литературовед Виктория Миленко пишет о своем герое: «Купринский миф – один из самых стойких в истории русской литературы. Пусть многое из написанного Александром Куприным кануло в Лету вместе с ХХ веком, сам он забудется не скоро – слишком громкую и скандальную славу имел».

Александр Иванович Куприн (1870–1938) действительно был возмутителем спокойствия. Дворянин, ведший жизнь разночинца, а временами просто клошара. «Куприн был написан Кнутом Гамсуном в сотрудничестве с Джеком Лондоном», – иронизировала по этому поводу Надежда Тэффи, отсылая к образам двух знаменитых писателей-бродяг. Поручик императорской армии, разочаровавшийся в службе. Его роман «Поединок» вызвал скандал в среде военных, приведший к тому, что Куприн был готов, как тогда говорили, «дать удовлетворение» (драться на дуэли) оскорбленным его книгой офицерам. В дальнейшем симпатизировал левым партиям. Спасал матросов, участников Севастопольского путча 24–28 ноября 1905 года. Помогал Максиму Горькому (который, по мнению Миленко, использовал его) собирать деньги большевикам. Но уже в Первую мировую войну стал оборонцем, служил офицером ополчения (здоровье не позволило попасть на фронт), а приход ленинцев к власти вообще не принял. В годы Гражданской войны поддерживал генерала Николая Юденича, редактировал газету белых «Приневский край». Правда, к самому главнокомандующему относился довольно критически, что видно по автобиографической повести «Купол Святого Исаакия Далматского». Так что советская агитка того времени, созданная поэтом, бывшим сатириконцем Василием Князевым: «Угостил его Юденич коньяком,/ И Куприн стал нам грозиться кулаком» – не совсем точно отображает реальность, за исключением разве что алкоголизма писателя…

«Эх, испортили французы русский язык: бок у них рюмка, кот – берег, ваш – корова, а шваль – лошадь!» Шарж на Куприна работы Mad'a (м. Дризо). 1926. Иллюстрация из книги

Созданный в эмиграции роман «Юнкера» можно назвать «Поединком» наоборот или «антипоединком». Он тоже шокировал, правда, на этот раз уже умеренную и левую часть русского зарубежья. «Куприн смердит... его «Юнкера» ужасны», – возмущался в письме к Марку Алданову стремившийся вернуться на родину беллетрист Иван Наживин. Но в отличие от Наживина вернулся в Советский Союз именно Куприн. Не зря глава про эмиграцию так и называется: «Чужой среди своих» – как пишет исследователь: «Куприн напоследок так хлопнул дверью, что вздрогнула вся русская эмиграция».

Думается, что такие скандалы не были продиктованы расчетом, как это было, например, у талантливого Михаила Арцыбашева. Автор знаменитого «Санина» однажды на вопрос, почему он побил зеркала в одном из одесских ресторанов, честно ответил: теряю популярность. Куприн всякий раз сам органически менялся. То он представал в образе «бывшего офицера» или «нового поручика Толстого», то «бродяги», то даже «татарского хана» (благо внешние данные позволяли). Все это были абсолютно искренние увлечения (а зачастую и заблуждения) писателя, с его ненасытной жаждой жизни и вечным поиском новизны, необходимой для последующего творчества. Такие образы в первую очередь определяли поэтику купринских произведений. Поэтому, по справедливому замечанию Миленко, невозможно понять многие книги писателя (в первую очередь повесть «Олеся») без образа лейтенанта Томаса Глана, заимствованного Александром Ивановичем из сочинений Кнута Гамсуна.

Может быть, именно из-за этой искренности прозаик был в равной степени убедителен, когда «очернял» армейцев в «Поединке» или же когда, напротив, идеализировал их в «Юнкерах». Парадокс? Скорее даже противоречие. А, впрочем, что еще ожидать от возмутителя спокойствия.