С пачкой «Явы», с банкой яда

Не материк, а поэтический остров, обладающий всеми чертами собственного микрокосма. Иван Шишкин. Крестовский остров в тумане. 1880–1890-е. Русский музей

Книга Игоря Куницына четко соответствует главному принципу издательского отбора. Это не сборник разрозненных стихов, а именно книга, объединенная единым настроением – меланхолическим, единой темой – темой смысловых несовпадений двух миров, внутреннего и внешнего, и единой поэтической стилистикой. И то, что это цельная  книга,  очень ценно. Более того, возможно, «Портсигар» – та самая  книга  Игоря Куницына, которую он будет продолжать. Потому что, на мой взгляд, поэтическое развитие автора достигло в «Портсигаре» апогея. Поэт явлен читателю вполне состоявшимся, находящимся в высшей точке своего воплощения – и нужно или кардинально меняться, уходя от этой тематики и поэтики, то есть становиться другим поэтом, или сохранять верность обретенному. Изменение, наверное, и не нужно: «Портсигар» – не материк, а небольшой поэтический остров, обладающий всеми чертами собственного поэтического микрокосма, основа которого – биографическая наглядная реальность, а  средство передвижения по нему – воображение. Воображение играет в этих стихах двойную роль, с одной стороны, метафорически преображая реальность, с другой – уводя от прозы  реальности и от болезненного чувства психологического и социального несоответствия.

Глаза прикрываю, 

макая катушку

удилища в речки холодную

тушку.

И вижу – в ресницах игрой,

оголтело

взлетело со дна полоснувшее

тело

слюду роговицы. 

Рыбячии стайки!

И небо воды колыхнулось 

на майке.

И запах ракушек волной 

перламутра

кругами разлился от утра 

до утра.

…

И неба реки почерневшие 

брови

со вкусом заката 

и запахом крови

нахмурились над перепуганной 

в иле

невиданной рыбой 

чудовищем или.

Игорь Куницын. Портсигар. – М: Воймега, 2017. – 88 c.

С виду случайный подбор впечатлений поддерживает доминирующую меланхолическую интонацию, самоорганизуясь в определенную последовательность подбора незначительных деталей (с иллюзией неопределенности). Автор создает картину как бы поэтического «провала» в щель между двумя жизнями, точнее, двумя способами существования. Это стихи «промежутков жизни», если вспомнить известные строки Игоря Шкляревского: «Есть какая-то сладкая грусть в промежутках и паузах жизни». Только грусть лирического героя Игоря Куницына вовсе не «сладкая», это грусть недовоплощенности важных жизненных целей, особо остро ощутимая по контрасту с воплощенностью поэтической, это депрессивная паутина «зависания» между жизненных дорог.

Выпей чаю, покури

и на стуле покачайся,

ничего не говори,

ничему не удивляйся –

либо слава и успех,

либо так же, как у всех.

Эмоция понятна: поэт в приведенном стихотворении хочет быть услышанным. Что при современном положении поэзии и авторов – сложно. Именно потому ныне поэзия или уходит сама в себя, провозгласив эзотеричность стихотворного текста самоцелью, или все-таки, выходя к людям, робко надеется на отклик и оттого становится проще, доходчивее,  ближе к дневниковым записям и беседе с другом (а чаще – с самим собой). Стихи Игоря Куницына ближе ко второму типу. Они и рождаются для читательского сочувствия и, вполне возможно, обретают больший смысл и даже большие поэтические достоинства, входя в контакт с читательской  ответной эмоцией. Но порой личное отодвигается, обращается в тень – и высвечивается метафизическая подкладка бытия. Тогда Игорь Куницын от поэтов современных, близких ему в той или иной степени (Марина Кудимова, Станислав Ливинский и пр.), делает шаг в прошлое – к классике, причудливо соединяя Сашу Черного (вспомним его строки: «Словно житель Марса, наблюдаю/ С завистью беззлобной из угла:/ Нет пути нам к их простому раю,/ А ведь вот он – рядом, у стола...») с Иваном Буниным   («Что ж! Камин затоплю, буду пить.../ Хорошо бы собаку купить».)

Собственно говоря, два берега, между которыми путешествует поэтический катер Игоря Куницына, – некий иронически-фантастический  «отлет» от реальности в ответ на ее болезненные уколы и печально-жалобная  интонация исповедального нарратива. Такая интонация – как результат ущемленности жизненных смыслов, зажатых довлеющим прагматизмом, – не редкость в современных стихах. Причем настоящая причина ее всегда вуалируется, отчего острая вершина эмоционального конуса, изначально вдохновенно устремленного ввысь, автоматически летит вниз, вызывая остродепрессивный стихотворный призыв к читателю и его сочувственный отклик.

Потом я понял – он поэт.

Он знает истину простую,

что днем, когда повсюду 

свет,

он проживает жизнь пустую.

И еще более остро:

Банка пива, пачка «Явы» –

это все, что нужно мне.

Я мечтал добиться славы,

но остался в стороне.

Все поэты ходят вместе,

переписываются.

Я один топчусь на месте,

зубы стискиваются.

Может, так оно и надо –

растворяться одному

с пачкой «Явы», с банкой яда

в поэтическом дыму.

Есть в книге «Портсигар» и проходные стихи, более слабые, почти вторичные. И это вполне нормально: такие стихи служат или фоном для других, сильных, или их эхом. Выскажу довольно очевидную мысль: если книга цельная, слабые стихи в ней – нужные штрихи для создания единой своеобразной поэтической картины. Помните у Льва Толстого о маленькой княгине: «Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой»? И с поэзией так.