«Висит и только ботами качает»

Массимо Маурицио «препарирует» неофициальную советскую поэзию. Фото автора

Итальянский литературовед, профессор Туринского университета, специалист по неофициальной советской литературе Массимо Маурицио (которого итальянцем не очень назовешь, ведь русскую поэзию он знает получше иного русского) в библиотеке центра современного искусства «Гараж» прочитал лекцию «Ремифологизация «бронзового» мира в творчестве Игоря Холина и Генриха Сапгира» – о поэтике и эстетике лианозовской группы.

Начал Массимо, что называется, танцевать от печки. Отметил, что после Октябрьской революции в советской России сформировался новый тип пролетарской интеллигентности, который в отличие от крестьянства не был связан с культурой прошлого. Произошло формирование, по терминологии Массимо, «культуры № 2», которой можно присвоить название «fakelor», то есть – фальшивый фольклор. Поэтика соцреализма, сформировавшаяся на этой почве, несла черты лакировки действительности, «окоченевшего», «одеревеневшего» языка штампов.

В этом контексте окраинные, «барачные» стихи лианозовской группы стали реакцией на фальшь литературы мейнстрима. По словам Массимо, стихи Евгения Кропивницкого – центровой фигуры лианозовцев – тоже своеобразный городской фольклор. С другой стороны, с эстетикой соцреализма их объединяет принцип ожидаемости и предсказуемости. Тем не менее документальный реализм лианозовцев вставал в неявную оппозицию к идеологизированной и утопичной литературе соцреализма.

Маурицио коснулся тонкостей поэтик внутри группы. Отметил, что, исходя из текстов, Евгений Кропивницкий сочувствовал своим героям, Игорь Холин же – нет. Славист также отметил, что в «барачном мире» Игоря Холина метонимично отражается целая Москва. В некоторых текстах он отметил структуру, схожую с детским советским фольклором – «садистскими стишками», которые обычно состояли из двух частей: зачин и итог – чем все завершилось.

Литературовед отметил: тексты лианозовцев характеризуются особым нонконформистским эстетизмом: в них мало о политике, власти; им свойственны лаконизм, запоминаемость. К стихам Игоря Холина он применил определение «лирика без лирики» и провел параллель, отметив, что тексты своей фотографичностью, застыванием и вопросом: «Ничего не происходит. Почему?» – близки к картинам Оскара Рабина. Были отмечены примитивизм, «эстетика неумелого письма», апофатичность – отрицание нормальных форм быта в пику «fakelor». Массимо отметил, что стихотворение Олега Григорьева: «Я спросил электрика Петрова:/ «Для чего ты намотал на шею провод?»/ Петров мне ничего не отвечает,/ Висит и только ботами качает» – максимально близко к фольклору: студентами оно передавалось из уст в уста, как народное творчество.

У Генриха Сапгира Массимо отметил языковой поиск, «способность описывать нечеловеческие состояния», подчеркнул, что в стихотворениях из цикла «Голоса» («Вон там убили человека…» и «Голоса на улице») поэт выступает как собиратель фольклора, что в этих «как бы стихах» фрагментарные реплики в поэтической оболочке носят антропологический, собирательный характер. В стихотворении Сапгира «Странная столица», несмотря на то что все происходит в определенном месте, по словам Массимо, Москва представлена как «эпицентр всего личного, близкого», некий утопический локус, где людям хорошо. Он отметил, что у Сапгира реальность всегда превращается в миф. Стихотворение «Умирающий Адонис» он трактовал так: происходит «обратная мифологизация», в которой москвич, принимающий Адониса то за латыша, то за еврея, сам, по сути, становится мифом, начало которому положила советская реальность. Один из выводов лекции звучал примерно так: если фальсифицированный фольклор инвертировать, все станет на свои места. Что ж, сложно сказать. Ведь это всего лишь предположение.