Валерий Дударев  |
| Белла Ахмадулина безмерно любила братьев
меньших… Фото РИА Новости |
10 апреля исполняется 80 лет со дня рождения Беллы Ахмадулиной (1937–2010). А в самом конце минувшей недели, 1 апреля, в США умер Евгений Евтушенко (1932-2017). Поэт знаменитейший. Летом и у него будет юбилей – 85 лет. Но теперь, увы, уже тоже – со дня рождения. Оба – шестидесятники. Помимо всего прочего Евтушенко был первым мужем Ахмадулиной (в одном из ближайших номеров читайте интервью с ее последним мужем – художником Борисом Мессерером).
Казалось бы, самое время утешиться расхожей фразой, что поэтов нет, а стихи их остались, вспомнить полузабытого Александра Полежаева (1804–1838): «Что ж будет памятью поэта?/ Мундир?.. Не может быть!.. Грехи?../ Они оброк другого света.../ Стихи, друзья мои, стихи!..» Однако приведенная в прошлом номере «НГ-EL» статистика из книги Вячеслава Кривошеева «Из истории частного гуманитарного книгоиздания. Заметки для своих» неутешительна: «Процент нечитающих россиян, по данным ВЦИОМа: 1996 год – 20%; 2009 год – 35%; 2010 год – 37%».
Да что там стихи, если, как недавно сообщил тот же ВЦИОМ, каждый четвертый наш соотечественник убежден, что Солнце вращается вокруг Земли, а не наоборот. Так какова вероятность, что племя младое, незнакомое узнает шестидесятников именно через их творчество, а не, скажем, через недавний сериал «Таинственная страсть», где Нэлла Аххо (персонаж, чьим прототипом стала Ахмадулина) в исполнении Чулпан Хаматовой и ее товарищи-поэты заняты в основном пьянками, любовными интригами, отдыхом в Коктебеле с редкими истеричными вкраплениями «вдохновения» и невнятной «борьбы с режимом»? «Свой Пушкин» был у Цветаевой. И Ахмадулина у тех, кто ее знал, своя.
Предлагаем вашему вниманию воспоминания об Ахмадулиной поэта, главного редактора журнала «Юность» Валерия Дударева, а также стихи памяти Евтушенко – поэтов Германа Гецевича и Константина Кедрова-Челищева.
Валерий Дударев
Зайду к Белле в кабинет…
Булат Окуджава
Начнем, пожалуй, с Пушкина. Ахмадулина была влюблена в Пушкина, как никто и никогда! Ну, разве что Цветаева…
Гвидон
 |
| Преодолевая немоту...
Фото Максима Кузнецова |
Была такая привычка у Беллы Ахатовны – подбирать бездомных кошечек да собачек. Эта страсть напитана той же интонацией, что в литературных анекдотах Хармса, где Лев Толстой очень любил детей, бывало, поймает мальца, посадит к себе на коленки и гладит целый день по головке. Так вот непомерная любовь к братьям нашим меньшим заставила Ахмадулину однажды прихватить возле дверей продуктового магазина бездомную таксу. Такса была счастлива в домашних условиях, Белла Ахатовна была счастлива в условиях таксы, но счастье – это же особенный блеск в глазах и коварная таинственность в голосе. И вскоре ахмадулинский вопрос прямо с порога свалился прямо на меня:
– А ты знаешь, как я его назвала? Думай, дума…
Но не успела поэт-классик, введенная в литературу самим Антокольским, закончить фразу, как я вдруг ничтоже сумняшеся выпалил:
– Гвидон!
Ахмадулина осеклась! Ее очи неожиданно вытянулись в строгую стрелу татарского лучника и мгновенно округлились, вспыхнули жарким итальянским солнцем.
– Как же ты так сразу догадался?! Даже Битов не смог…
Как я догадался – я не догадываюсь до сих пор. Наверное, сам Пушкин подсказал свыше. Мы же о Пушкине.
О Пушкине
Ахмадулина не просто думала о Пушкине, не только, да и не столько почитала его, сколько жила им, даже порой казалось, что она этот самый великий Пушкин и есть, а может, оно так и было. Как спокойна и волнительна спокойствием этим ее речь о Пушкине: «Для меня Пушкин не далее, чем ближайший мой сосед… Бывало так опечалишься в день его смерти, что с иным временем года так возрадуешься в день его рождения… Так и живешь от печального дня его смерти до радостного дня его рождения…» И вот в этом круговороте великой трагедии ее трагедия малая, напитанная большой поэзией. Но в чем же трагедия эта? Из каких полотен соткана? Какими смыслами растревожена?
Трагедия
В глазах обывателя ахмадулинское пребывание в миру и в поэзии весьма благополучно. При всех властях публиковалась, награждалась, званой была. Ну, разве что – пила! И это в плюс для поэта: Есенин пил, Высоцкий пил-попивал… Но что удивительно: общались мы с Беллой Ахатовной довольно долго, но пьяной я ее никогда не видел: всегда крепкая мысль и цепкие чувства! Более оригинального литературомера не доводилось встречать мне. Хотя, возможно, просто мне так отчаянно не везло. А что до публикаций. Никогда не забыть мне ее печального рассказа о том, как готовилась публикация ее знаменитой поэмы «Моя родословная» в журнале «Юность». Когда сочиняли всей редколлегией главу о Ленине («Юность» не смела без этой главки напечатать). Так появляется в поэме угол между веком и веком и симбирский гимназист…
– Было очень смешно! А сейчас мне не смешно. Сейчас я разлюбила «Мою родословную». Многое, многое мне корежили в ущерб гармонии…
Конечно, в этом тоже трагедия. Трагедия – да не та! Настоящая трагедия Ахмадулиной иного рода. Ее медленно, но верно засасывало болото обывателей! Не пуля гумилевского рабочего для нее готовилась. Если в советское время душу и строку держала особая форма противостояния, то в последующие времена обывательское болото забулькало во весь голос.
Никогда не забуду одну из чудных картинок эпохи: на одной из полукнижных выставок Беллу Ахатовну здоровые мужики и шипящие женщины потащили к своему мебельному стенду и стали нагло фотографировать на фоне толстых диванов и округлых шкафов, при этом Бориса Мессерера тупо оттеснили. Ахмадулину тогда пришлось реально спасать, выдирая из жадной и жаркой трясины новых хозяев жизни. Чуть позже на выставке Белла Ахатовна взяла меня под руку, и мы тут же наткнулись на внушительного охранника (О страна охранников и косметологов!) Ахмадулина тогда еще могла язвить:
— О, вы такой важный человек – охраняете! А мы (жест в мою сторону) все стишки, стишки…
Охранник зарделся и надулся. Но ахмадулинская ирония была уже горькой… Именно это время назначило ей утоп в болоте обывательском под праздничные зарницы нескончаемых шоу-награждений, премий, поздравлений. Стишки уже были никому не нужны.
Белла Ахатовна еще пыталась сопротивляться, однажды выгнала даже корреспондентку солидного глянцевого издания, которая пристала к ней с вопросом: «Любите ли вы нежиться в постели по утрам?» Но тут же снялась в рекламе неведомой доселе школы английского языка.
Именно в ту вторую половину 90-х Ахмадулина почти шепотом, почти выдохнула:
– Я ведь все время себя ощущаю чужой, такое чувство, что из моей родной страны меня навсегда похитили злые кочевники…
Такое ли не запомнить!
Бывало, что иногда, редко, почти никогда, но просила меня почитать мои стихи (сам бы никогда не решился). А это просила почему-то читать многажды:
Искра памяти вспыхнет,
Воспарит и замрет,
Поиграет, притихнет
И совсем пропадет.
Ни лица, ни селенья
Ни картин, ни имен –
Только отблеск волненья
Тех далеких времен…
Я замолкал, а Белла Ахатовна как-то особенно нежно произносила:
– Хорошее.
Где ж для Беллы
кабинет?
Горьким шутником оказался и Булат Шалвович. Вологодская деревня, мастерская Мессерера на Поварской, несуразная квартира на Ленинградском проспекте – кабинет для Беллы не просматривался ни в какие подзорные трубы, но именно в кабинет заселил Окуджава «Чайльда Гарольда в юбке» (именно так называлась одна из первых критических статей о поэзии Ахмадулиной). Словно что-то знал страшное и болотно-гибельное об обывательской стране Кабинетии. Ироничный кабинет обернулся хрустальным гробом, да только рыцари все убиты…
Правота кухни
Сразу после моего знакомства с Беллой Ахатовной в 1997 году мы почти целые дни проводили в беседах на ее кухне на Ленинградском проспекте – по шесть, по восемь часов. На кухнях и до сих пор вершится история душ человеческих, прорастают вместе с какой-нибудь бегонией смыслы и откровения. Ахмадулина тогда существовала еще ритмами уединения, а я подвернулся ей под руку. О чем говорили? Например, о Бунине. Она была знатоком, проводником в бунинскую державу, лелеяла его живую жизнь. Любила бунинское слово «дружество». Смею надеяться, что небольшое дружество случилось и у нас.
Мне остается потешить читателя, как я выражаюсь, личным ахмадулинским текстом. Это пара отрывков из надписей подаренных мне ее книг. Почерк отличницы! «Дорогой Валерий, однажды в декабре, в предпоследний его день, позвольте поздравить Вас с Рождеством и Новым годом и пожелать вдохновения и успехов. Ваша Белла Ахмадулина». Но самая первая надпись, наверное, самая дорогая: «Валерию Дудареву – с искренней, сразу возникшей приязни…» Позже Белла Ахатовна напишет также о моих стихах.
И еще. Почти сразу после ахмадулинской смерти издательство «Художественная литература» выпустило ее избранное. А в финал сборника потребовались беседы или хотя бы просто размышления Беллы Ахмадулиной о бренности земного бытия. Кроме наших тех давних разговоров, ничего обнаружить не удалось. Значит, ахмадулинское уединение продолжается?!
Константин Кедров-Челищев
За Евтушенко Господу молюсь
Он русский поэтический святой
Его стихов лирическая грусть
Нас освещала высшей красотой
Поэта святость – только красота
все остальное это так – не в счет
А красота его и высота
Своей небесной музыкой влечет
Сказал: «Я Ангел, только, вот,
курю...»
Проговорился в юности поэт
Благодарю – за всех благодарю
Таких поэтов больше в мире нет
Поэт сибирских полустанков
Поэтом был не на бумаге
Один он вышел против танков
На мостовых священной Праги
Один сказал про Бабий Яр
Когда про это все молчали
В любви и в ненависти яр
В финале честен как в начале
Не безразличен был ко всем
И был любовью всех отмечен
А вместе с тем среди систем
Не вечны все весь мир не вечен
Все перед бездною стоим
И шепчем вечным шепотом
Поэт никем незаменим
Но что потом – ничто потом...
P.S.
Ушел и нет равновеликого
Теперь на небе вижу лик его
Герман Гецевич
Нет различий классовых у горя.
Преодолевая немоту,
Привыкать могу к чему угодно –
К смерти я привыкнуть не могу.
Мне от жизни всякое досталось:
То взлетала вверх, то кувырком.
Можно раньше, чем наступит старость,
Стать сварливым, дряхлым стариком.
Спутать неподвижность и движенье,
Не изведав путь свой и на треть,
В пепел превратиться до сожженья
И не умирая умереть.
Счастье – оказаться тем поэтом,
Что любую фальшь разносит в дым,
Быть больным и старым, но при этом
Оставаться вечно молодым.
Но помимо старости, помимо
Жажды жизни – есть такая страсть:
Без ноги исколесить полмира,
От ударов в спину не упасть…
От бесстрашья действовать смелее,
Стать бессмертным не за счет живых,
И, чтоб быть всех темных сил сильнее –
Не стесняться слабостей своих.
Прошлое забвеньем не восполнишь,
Можно, оторвавшись от гнезда,
Из страны уехать для того лишь,
Чтоб в нее вернуться навсегда.
Но усталость – поздно или рано –
Нам сомкнет уста и сгорбит стать,
Только лучше умереть от рака,
Чем от неусталости устать.
Только лучше даже в смертной жиже
Каждой складкой и морщиной лба,
Всей неуспокоенностью жизни
Отрицать спокойствие раба.
