Виталий Науменко
Пространство, в которое выходит душа поэта, имеет свои опасные зоны. Ханс Боль. Пейзаж с падением Икара. 1560. Музей Мейера ван ден Берга, Антверпен
Ариадна и духовная турбулентность
Печальная антология.
Хорошие стихи, умные интересные рассказы об авторах.
Но вспомнилось мне одно из давних впечатлений: ровное, геометрически четкое кладбище – несколько рядов одинаковых прямоугольных надгробий летчиков-испытателей; со всех портретов смотрели прекрасные смелые парни, редко кому из них в момент гибели было больше сорока…
Ведь поэзия – тоже испытательный полет. И не менее рискованный. Пространство, в которое выходит душа настоящего поэта, имеет свои опасные зоны – зоны грозовых облаков и сильных потоков воздуха, которые вызывают некую внутреннюю, духовную турбулентность, и не всегда душе поэта удается благополучно «заземлиться»…
И здесь с фотографий смотрят в глаза читателю совсем молодые поэты: некоторые не дожили даже до 20, а преодолевшие этот возрастной рубеж едва смогли перешагнуть его, остальные перекинули мостик в тридцатилетие и потом – обрыв; путь других оборвался, только достигнув отметки «40»… Одни стали жертвой родительского сценария: «будь гением или умри», вторые – невостребованности, третьи – материальных трудностей, депрессии. Кого-то унес несчастный случай, кого-то болезнь, кто-то ушел сам... Но абсолютно все стали жертвами поэтического безвременья. Все – если смотреть не поверхностно – погибли. Не смогли перебраться по тонкому шаткому мостику из одного периода своей жизни и души в другой, пробежать над бездной. Эти бездны чувствуют не только поэты, но у последних они слишком глубоки. Мандельштам где-то заметил, что спасало его то, что он перебегал из одного своего возраста в другой только с помощью любви.
Что ж. Если не хватило любви, ее может заменить память. У каждого ушедшего поэта, стихи которого представлены в «Антологии», остались друзья и читатели, которые помнят его, смотрят в Интернете информацию о нем, ищут его стихи, поэтому перечислю все их имена в том порядке, в каком они представлены в сборнике: Арсений Бессонов, Алексей Ильичев, Илья Тюрин, Алексей Шадринов, Илья Асаев, Александр Бардодым, Анна Горенко, Сергей Казнов, Сергей Королев, Тарас Трофимов, Леонид Шевченко, Дмитрий Банников, Марина Георгадзе, Константэн Григорьев, Манук Жажоян, Эдуард Кирсанов, Алексей Колчев, Василий Кондратьев, Михаил Лаптев, Денис Новиков, Ольга Подъемщикова, Влад Соколовский, Алексей Сомов, Андрей Тимченов, Андрей Туркин, Роман Тягунов, Роман Файзуллин, Анастасия Харитонова, Евгений Хорват, Евгений Шешолин, Руслан Элинин.
И это не просто имена. Не просто трагедии. Это – поэты. Все, без исключения. И очень разные: Алексей Ильичев – философ и горький абсурдист, проникновенный лирик и романтик Алексей Шадринов, всеохватный мыслитель Илья Тюрин, тонкий, ироничный Сергей Казнов, мятущийся Денис Новиков, «неформатный» во всех отношениях Андрей Тимченов, горький Роман Файзуллин, «хан прижимистой Москвы» Михаил Лаптев, глубинно душевная Анастасия Харитонова, метафоричный Алексей Колчев, поэтический странник Евгений Шешолин, самобытный Сергей Королев.
У каждого свой голос, каждый сказал что-то свое, оставил миру свою печаль, свою улыбку.
Некоторые из поэтов, стихи которых включены в антологию, были известны при жизни: члены Ордена куртуазных маньеристов Александр Бардодым и Константэн Григорьев вкусили даже эстрадной славы, эссе жившего в Париже Манука Жажояна с интересом читали в России, Ольга Подъемщикова была яркой Тульской журналисткой, Марину Георгадзе, Андрея Туркина, Тараса Трофимова, Леонида Шевченко и Евгения Хорвата знали и любили в литературных кругах, Арсений Бессонов считался звездой Пермской поэзии, получил «Илья-премию», Алексей Сомов был лауреатом даже нескольких премий, в том числе в Германии.
Кто-то успел, как Дмитрий Банников, издать одну, а то и две-три книги. У Эдуарда Кирсанова книга стихов вышла за год до его гибели. У Влада Соколовского издавались стихи, эссе и переводы. Илья Асаев при жизни не публиковался. Книга его стихов вышла через 16 лет после его гибели. Четыре сборника Анны Горенко (Карпы) тоже вышли уже посмертно.
Каждый поэт достоин не просто памяти как человек нестандартной судьбы, сузившейся до индивидуальной трагедии, до тонкого отверстия песочных часов, которые не смогла перевернуть уже безжизненная рука, но как неповторимый голос, который, прозвучав громко или тихо, для зала слушателей или всего лишь для горстки друзей, вновь ветром дыхания строк перевернул песочные часы и тем все-таки расширил границы бытия, отвергнув однолинейность утилитарных смыслов, эту смертельную для поэзии стрелу прагматического контекста последних трех десятилетий.
Смертельную и для представленных в сборнике поэтов. Но не для стихов.
Составители сделали то, что подсказало им само время, вдруг затосковавшее о поэзии, утомленное однозначностью человеческих мотивов движения по жизни и породившее новых читателей, не переживших поэтический кризис 90-х и потому все воспринимающих без дополнительных социопсихологических напластований, а главное, без антипоэтического фона. То есть открыли читателям неизведанный поэтический остров – маленькую, когда-то затонувшую, но вдруг поднявшуюся со дна Атлантиду современной русской поэзии.
Антологию подготовили Борис Кутенков, Елена Семенова, Владимир Коркунов и недавно ушедшая Ирина Медведева, которая, как Ариадна, спасая из лабиринта забвения творчество своего талантливого сына – Илью Тюрина, с помощью того же клубка нитей любви и памяти помогала избежать забвения и остальным поэтам. Во многом благодаря Ирине Медведевой, ее вдохновляющей силе, литературные чтения «Они ушли. Они остались» стали антологией, которая, как недавно заново открытый остров, ждет своих исследователей. И этот поэтический остров теперь не сможет снова погрузиться в океан…
Мария Бушуева
Заупокойный хор
или лезгинка на могиле?
Сразу оговорившись, что Борис Кутенков, издав антологию рано ушедших от нас поэтов, проведя ряд вечеров, им посвященных, сделал большое и благородное дело, я все-таки начну с цитаты из Андрея Платонова: «Нельзя слишком много и долго любить умерших: много хлопот по жизни и многолюдство большое». Это правда. Кроме того, любая антология подразумевает допущения: почему, например, этот поэт здесь есть, а этого нет. Вот нет Бориса Рыжего – может быть, лучшего поэта своего поколения. И еще – сразу встает вопрос о критерии: чем живые хуже мертвых? И почему те, кто умер в 18, достоин памяти, а тот, кто в 98, – нет? Между тем существует огромное количество поэтов, проживших «долгую и счастливую жизнь», но начисто забытых. В том числе потому, что и вспомнить-то о них некому – ровесников не осталось.
 |
| Уйти. Остаться. Жить.
Антология литературных чтений «Они ушли. Они остались» (2012–2016)/ Сост. Б.О. Кутенков, Е.В. Семенова, И.Б. Медведева, В.В. Коркунов. – М.: ЛитГОСТ, 2016. – 460 с. |
В этом и преимущество антологии Кутенкова: «Мы живые, а они умерли. А вот помню, только вчера…» Я тоже многое помню и даже являюсь автором эссе в этой книге, посвященного иркутянину Андрею Тимченову – практически никому не известному, но уникально одаренному поэту, чья жизнь была очень тяжелой и странной, а смерть закономерной. Но это история отдельная, а есть типичные и повторяющиеся.
Время – категория несклоняемая. Ну, например, Маяковский – живой поэт или мертвый? Думаем ли мы о нем с этой точки зрения? Прекрасно, что пока есть кому вспомнить. Замечательно, что подняты «из глубин» поэты совершенно и незаслуженно забытые (такие как Манук Жажоян, Евгений Хорват, Анастасия Харитонова, ну Леонида Шевченко, слава богу, переиздают), но все-таки это не показатель. На любом кладбище лежат и те люди, которых уничтожили, и те, кто их уничтожал. Вполне мирно и по-соседски. С поэтами все сложнее.
Все поэты, за исключением клинических оптимистов, пишут про смерть, но это не означает, что они ее предчувствуют или призывают. Чего ее предчувствовать, если понятно, что она и так будет. Конечно, бывают и такие, кто целенаправленно к ней идет, тем или иным способом себя убивая: алкоголь, наркотики, прыжки с крыши. Но и тут важно провести черту между теми, кто ушел сознательно, и теми, кто хандрил или случайно попал под машину. Вспоминая того же Андрея Новикова, я сомневаюсь, что он специально собирался утонуть. У него было огромное количество планов.
Прокол этой тяжело и морально, и физически создававшейся антологии в том и состоит, что большие поэты соседствуют с графоманами только на том основании, что они все рано скончались. Но в этом раннем уходе, как правило, больше глупости и нелепости, чем героизма. У Егора Летова есть ироничная, на мой взгляд, песня с расхожей фразой: «Я хочу умереть молодым». Этим никто никому ничего не доказывает. Процитирую иркутско-новосибирскую поэтессу Марину Акимову, которая в «элизиум теней» не собирается:
В России нужно жить до ста,
чтобы успеть
распространиться
по выгнутой спине страницы
и забежать за край листа,
чтобы успеть не то,
чтоб спеть,
а – выдохнуть себя печально
и к сотой осени дотлеть
до простоты первоначальной…
А вот «печальные» воспоминания Олега Демидова об Александре Бардодыме: «Фигура кавказца, черкеса, гордого и полного пламенных речей… Если у имажинистов этот образ создавал Сандро Кусиков, то у маньеристов – Александр Бардодым». Создается впечатление, что он и не умирал вовсе, а так, вышел покурить, сейчас вернется. Да еще и вместе с Кусиковым. Да, Бардодым умер 24 года назад, но это же не повод танцевать лезгинку на его могиле. Никто не призывает лить слезы, но самовыражение за счет покойного автора – не лучший способ его представить.
Никто не призывает лить слезы, да никто их особенно и не льет. В основном эссе, сопровождающие подборки, – это спокойные рассуждения. Каждый эссеист по-своему воспринимает смерть близкого человека, но если читать мемуары подряд, возникает ощущение, что все воспринимают ее одинаково: «Мы его (ее) потеряли, а он (она) мог (могла) бы столько сделать…» Но этот уход в страдание от потери – тоже ничего не дает. Вспоминающих много, особенно неутомим Виктор Куллэ, появляющийся два раза. Мемуаристы настолько же разномастны, как и поэты в антологии. Но в итоге они (и я в том числе) сливаются в некий заупокойный хор. Идея Кутенкова достойна уважения, но как не превратить такую книгу в братскую могилу – вот вопрос.
Безусловно, книга очень важна, прежде всего для истории литературы, но если бы живые говорили о мертвых, как о живых, не сбиваясь сразу на прошедшее время, она была бы интереснее. Затянувшиеся похороны хуже, чем затянувшаяся свадьба. Кутенков сделал не то чтобы ошибку, но он отделил мертвых от живых. В этом смысле идеология книги заслуживает обсуждения. А то, как она сделана – она сделана хорошо, найдены редкие фотографии, все выстроено аккуратно и правильно. Но поэзия – это такая вещь, где разбираться, живой ты или мертвый, – дело неблагодарное. Главное, что ты написал, а не сколько ты прожил. При этом и помним, и скорбим. И спасибо Борису за то, что он напомнил нам о тех, кого мы начинаем забывать.
Виталий Науменко
