Мария Панкевич
Валерий Попов: «Я создал жизнь, какую хотел, и для писателя это главное счастье». Фото из архива Валерия Попова
Прозаик Валерий Попов, несмотря на солидный возраст, бодр, витален и полон планов. В 2015-м к его премиальному списку добавилась Премия им. Гоголя за книгу «Зощенко». С Валерием ПОПОВЫМ побеседовала Мария ПАНКЕВИЧ.
– Валерий Георгиевич, что вы как мэтр скажете о современном литературном мире?
– Было потрясающей удачей в 40-х годах оказаться вместе с Андреем Битовым, Глебом Горбовским, Сергеем Довлатовым… Мы все были почти дворовыми друзьями. Это была какая-то физиологическая непонятная вспышка – столько ярких людей оказалось в одно время и в одном месте и сразу оценили друг друга… Так и возникает культура. Потом нас уже было не запутать: такое детство и юность неповторимы, по-моему, лучше быть не может, восторг уже ничто не отменит. Сейчас такой «могучей кучки» не существует. Время было такое, что писательство казалось лучшей карьерой, и это подтвердилось... В нашей компании был человек, который сказал, что умрет через три месяца. И действительно, он умер через три месяца. Но эти три месяца он с нами ходил неотрывно, он понимал, что это самое главное, что есть в городе – литература и компания литераторов. И действительно, ничего интереснее не было, да и сейчас нет ничего интереснее, но так отчаянно ринуться сейчас боятся, куражу того нет. Причем была и борьба. Мы хоть и ценили друг друга, и потом эти точные оценки каждому очень помогли, соперничали остро. Один раз мы с Андреем Битовым дрались всю ночь, и это была историческая драка! Он меня ударил по голове деревянным паровозиком с колесиками, схватив его из манежика своей дочки, которая была на даче. Ему показалось, я непочтительно задел эту колыбельку, и он меня ударил этим паровозиком по голове. Мы украли у соседей хлебный нож, и потом он валялся на газоне на улице Маяковского, но не был окровавлен. Мы его не пустили в ход – не было цели убить, лишь – сломить. Но победили оба! Когда я позвонил Андрею утром, он сказал, что нет проблем, нормально отдохнули... С тех пор, когда мы видимся, я спрашиваю, где наш паровозик. Мы были мужественно великодушны – подрались, но не поссорились, так и прожили соперниками-союзниками… И когда я увидел Иосифа Бродского в Америке (он меня туда позвал), я волновался: он уже нобелевский лауреат, а я остался тем же. Но оказалось, что ленинградская память очень важна и для него. Он подошел и радостно сказал: «Валера, ты изменился только в диаметре!» И тогда я понял, что братство сохранилось.
– Ваши рассказы о советских временах искрометны, я с огромным удовольствием их читала.
– Благодать была в том, что сочетались свобода духа и низкие цены эпохи тоталитаризма – мы не только чувствовали свободу, но и могли шикарно ее отпраздновать. Ресторан «Европейский» был наш, мы были там хозяевами, и официанты заигрывали с нами, называли нас по имени-отчеству, давали в долг, обожали. Один раз мы попали в милицию, и ничего, нас отпустили. Милиционеры сказали: «Поэты, писатели, понятный разговор…» Счастливое детство и юность в «Европейском» с витражами, а не в полуподвальном клубе; уважение. Настоящий модерн, Аполлон на розовых облаках – как-то это все поднимало. Мы рано обнаглели, и наглости хватило до конца жизни – уверенность в том, что ты что-то значишь. Это и зарядило мою прозу всемогуществом, весельем.
– Недавно Павел Крусанов в интервью говорил о том, что тема маленького человека уже всем надоела, что ему не хватает большого человека, героя…
– Сейчас есть такая тенденция – возрождение соцреализма в литературе. Захар Прилепин это наиболее четко проявил. На мой взгляд, это уничтожение приоритета интеллигентности. В наше время ценилась исключительность, к этому стремились и писатели. А сейчас их сбивают на массовость. И в то же время это не настоящий реализм, а постмодернистский, «как бы босоногое детство». И эта «тесная компания» сверхуспешна, все призы ее! А настоящий реализм задвинут так, что если он и есть (а он встречается), его даже в магазины не берут.
– Чего не хватает сейчас русской литературе, если говорить о форме? Может быть, это должен быть мощный роман?
– В торопливый век, когда штампуешь вместо писем e-mail, а деепричастные обороты стали буквально неприличными, когда пропадают запятые и все сжимается, роман, пожалуй, не потянуть даже читателю. Все легчает, мельчает, дробится, и поэтому роман (настоящий роман!) сейчас просто провалится, его никто даже не осилит. Может, только страниц в 60, и в один слой, а не как раньше, многослойные, как шесть томов «На сопках Маньчжурии», которые я читал весь седьмой класс: министры, солдаты, деревенские вдовы – такой роман не случится сейчас, в наше бессобытийное время, в эпоху хоть и передовых, но весьма примитивных связей. Единственное, что сейчас может появиться радостного – и это единственное, что мне интересно, – ничем не объяснимое появление нового таланта, который все увидит изумительно, потрясающе!
– Питер я считаю слабее Москвы по части раскрутки, организации премий – всего того, от чего писатель выглядит успешным. Как считаете, дело в пиаре или отсутствии удали у питерцев? В Москве книжные мальчики и девочки с горящими глазами устраивают книжные фестивали, там больше интереса, выше зарплаты в конце концов.
– Да, признаю. Писать лучше всего в нашем городе, здесь как-то дух высокий. А продавать, конечно, в Москве. Оттуда легче попасть в модный список. У нас, конечно, тусовка не та. Интеллигентные дети читают, но чаще всего это какой-нибудь раскрученный норвежец, воплощающий какой-нибудь модный «изм». Типа он пишет почти как Зюскинд. Такого повального и азартного литературного «обжорства», как в Москве, у нас и близко нет.
– В Петербурге есть премия «Национальный бестселлер», недавно появилась всероссийская премия «Гонорар», проходил Большой книжный салон… А какие премии нравятся вам?
– Все, особенно Государственная премия Российской Федерации, что повысила мою пенсию в три раза! Мне ее вручали в Белом доме. Но при этом нельзя работать: если заключаешь договор на какой-то роман, могут снять надбавку к пенсии. Это наказание за творчество нужно отменить, а то только достиг, и надо сворачиваться? Ну нет уж! Азарт жжет, и утром бежишь за компьютер, порой даже без чая, если за ночь что-то придумал. Когда я ехал из Москвы, придумал в поезде одну фразу, сразу написал в журнал «Октябрь», где тогда уже сверстали мою повесть «Через Лету и обратно», и спросил редактора, нельзя ли ее вставить. Герой на грани морга знакомится в больнице с санитаркой. Там такая битва культур, что переходит в бурный секс, и когда все кончается, он говорит: «Достучаться до тебя можно только таким способом». Фраза неприличная, но точная. Сейчас главное – достучаться. А премии мне нравятся все, хотя и ругать можно все. В «Нацбесте», например, поражает, что в финале оказывается список монстров, пишущих ужасно. Обычно лишь одна хорошая книга, которая и побеждает. А остальные откуда? Склонность «Нацбеста» к хулиганству, дерзости? Но финалисты, как правило, еще и смертельно скучны. Это нарочно?
– Основная проблема молодых авторов – невозможно заработать только писательством. Что бы вы посоветовали?
– Наслаждаться литературой и плевать на трудности. У меня на балконе в Купчино стоял куб хека, я отрубал от него куски, жарил и дальше писал. Больше еды не было никакой! А за пустырем была сберкасса, и могло быть, что уже перевели аванс, но мне было жалко времени сходить и проверить. Это счастье, которое не связано тесно с едой и прочим. Почувствовать это счастье и азарт, а деньги потом насыплются. Главное – твое наслаждение передастся книге и она будет «вкусна». Меня спрашивают: «Как ты жил, почему не умер? По всем финансовым расчетам ты должен был умереть!» Я питался литературой, ее соками, не дожидаясь гонорара, а иногда и не получая его. Много лет у меня выходило по одному рассказу в год в журнале «Аврора». Только он меня и печатал, летом, потому что городское начальство было в отпуске. И при этом помню себя и в ресторанах, и в вытрезвителях. Где деньги брались – не знаю! Жизнь писателя полна чудес, и в основном позитивных. Так что литература кормит и поит в переносном, а иногда и в буквальном смысле.
– Расскажите о ваших последних работах.
– «Через Лету и обратно» напечатали в 4-м номере журнала «Октябрь», первая глава называется «Новая Муза». Я увлекся «ЖЗЛ» и написал о Довлатове, Лихачеве и почему-то о Зощенко в «Молодую гвардию». Наверное, что-то произошло у меня в жизни, что спустя четыре года я снова стал писать прозу. Не надо писать медленно, но и торопиться не стоит. Нужно поймать движение, событие. «Высиживать» книжку не получится, что-то должно произойти. Поэтому важно, что в такие годы я почувствовал какое-то четвертое дыхание. Литература это спасение. Я там уже описал свой уход из жизни, чуть иронично, и мне теперь не страшно. У героини там телефонная религия, и любовь выкладывают в Сеть, при этом приспосабливая к жутким сетевым шаблонам. И – мгновенный резонанс! Соблазн героя – писателя: метнуться туда. А то пишешь роман год, ждешь рецензий еще год, а в Сети раз – и у тебя 100 рецензий за час. Причем лучше «вешать» гадости! Быстро снять, запостить, получить кучу лайков – и ты знаменитость. Потом герой падает, ударяется головой о стену, его подруга снимает это на видео и предлагает ему оформить это как его смерть. Главное теперь – то, что в Сети! В кадре – уважаемые люди, звезды современной литературы, а на настоящих похоронах к тебе придут в лучшем случае два старика. А тут ты погиб на виду у всех, и это лучшее, что может с тобой случиться! И он соглашается, но просит еще немного пожить. Последний живой писатель попал в Сеть и борется с нею! Надеюсь, это не последняя моя вещь. Подзаголовок ее – «Запоздалый шестидесятник», потому что это крепкая сволочь, активная, хитрая, использующая все, что с ним происходит, для рекламы, для своих сюжетов. Эта порода сражается с современной гидрой флешмобов и прочей электронной «сивухи».
– Какие качества вы, как писатель, хотели бы сформировать у нашего поколения посредством своих историй? Что пробудить в читателе?
– Чувство надежды. Жизнь прекрасна, а ее сейчас почему-то, говоря тюремным языком, «опускают». Все хотят жить неплохо, а пишут чернуху: мы гибнем, никто ничего не читает, народ одичал, спился… Я должен нести свет – вот моя задача. В одной колонке я писал о гастарбайтерах. Что дворник толстый, наглый, не здоровается, слышна с утра во дворе чужая речь… Потом сел в троллейбус, и там все смотрят в мобильники, и никто не смотрит на человека. И только молодой узбек уступил мне место. Я подумал – вот это уже мое! Когда ты пишешь долго и упорно, жизнь идет по твоим канонам.
– Получается, можно жизнь запрограммировать?
– Конечно! Моя жизнь – это то, что я сочинил, железно! «Поповские» сюжеты реально происходят. Продолжаю историю: я еду в троллейбусе, пишу на какой-то глянцевой программке, ручка кончается, я чиркаю, чиркаю, думаю – вот, кончилась моя жизнь, кончились чернила… И кто-то трогает меня за плечо, и этот же молодой узбек, который уступил мне место, протягивает мне… ручку! Судьба меня снова оценила – вручила перо! Это моя этика и эстетика, типичный мой парадоксальный сюжет, и он – воплотился! Мои сюжеты сбываются. Я создал жизнь, какую хотел, и для писателя это – главное счастье.
Дарья Гармоненко 