Паутинка шотландского пледа

Вечная жена Мандельштама и отец Александр Мень. Сергиев Посад, 1974. Иллюстрация из книги

В 2014 году исполнилось 115 лет со дня рождения Надежды Яковлевны Мандельштам. К этому юбилею был приурочен выпуск двухтомника ее сочинений. На сегодняшний день это наиболее значительная публикация трудов Надежды Мандельштам. Ее наследие представлено в двух объемистых томах в максимальной полноте. Двухтомник был издан издательством «ГОНЗО» (Екатеринбург), редакторы-составители – члены Мандельштамовского общества Василенко, Нерлер и Фрейдин, хорошо известные своими многочисленными работами исследователи жизни и творчества Мандельштама.

Прекрасным дополнением к этому двухтомнику стал вышедший совсем недавно, в 2015 году, сборник материалов о Надежде Яковлевне Мандельштам. В книге более 700 страниц, представлены мемуары десятков авторов, опубликована переписка Мандельштам с целым рядом близких ей людей (включая письма к Осипу Мандельштаму).

Уже вышеуказанного было бы достаточно, чтобы эта книга могла быть названа в числе наиболее заметных публикаций 2015 года. Это очевидно, поскольку героиня книги была одной из выдающихся личностей в жизни России прошедшего столетия, и соответственно выход в свет такого свода свидетельств о ней не может не привлекать внимания. Но в пришедшей к читателю книге содержатся также и стихи Осипа Мандельштама, обращенные к женщине, которая стала для поэта любимой, женой и ближайшим другом; помещены в сборнике публикации обобщающего характера, составившие четвертый раздел издания, «Надежда Мандельштам: попытки осмысления» (Нечипорук, в частности, анализирует эволюцию политических взглядов Надежды Яковлевны); завершает книгу летопись жизни и творчества – «Труды и дни Н.Я. Мандельштам», составленная Павлом Нерлером.

Я не был знаком с Надеждой Мандельштам и никогда ее не встречал. Я могу только написать о том, какой она, на мой взгляд, предстает на страницах вышедшей книги, какой образ возник в моем читательском сознании в результате знакомства с этим изданием.

Прежде всего скажу даже не о самой Надежде Яковлевне, а о тех людях, с которыми она состояла в переписке, которые общались с ней, бывали у нее. Общее впечатление таково: это прекрасные люди. Мы встречаем среди них художников (Вейсберга, Мессерера и Биргера, например), писателей (достаточно упомянуть Шаламова), поэтов (Панченко, Ахмадулину, Венцлова), литературоведов (Брауна, Бейнз, Лотмана и Минц, Верхейла, Богатыреву, Каганскую), священников (Желудкова, Борисова и Меня), математиков, врачей… Среди тех людей, которые окружали Надежду Яковлевну Мандельштам, такие подвижники в деле изучения и сохранения наследия Осипа Мандельштама, как Морозов и Борисов, такие добрые, благородные и мужественные люди, как семья Шкловских-Корди, Столярова и Кинд. Да можно просто практически всех людей, входивших в круг общения Надежды Яковлевны, перечислить, и все это будут люди незаурядные во многих отношениях. Но главное даже не в их разнообразных талантах. Что, как мне кажется, их объединяет – это прежде всего нравственная чистота, развитое чувство совести и умение отличать правду от неправды. Я не хотел бы впасть в сентиментальность и совершенно не хочу сказать, что это были некие ходячие образцы добродетели. Но совершенно очевидно, что все эти люди, так или иначе, были людьми доброй воли. Хотя выражение чрезвычайно затертое и даже замаранное, но хочется использовать именно его – ведь само по себе выражение это точное. Как известно, Конфуций призывал к исправлению, «очищению» имен. Хочется вернуть выражению «люди доброй воли» его изначальный смысл. Все эти люди, общавшиеся с Мандельштам, помогавшие ей по хозяйству, лечившие ее, прятавшие и распространявшие стихи опального поэта, тайно перевозившие за границу ее воспоминания и рукописи Мандельштама, – все это люди волевого, деятельного добра. Я выше написал – «были». Но ведь многие из тех, кого мы встречаем на страницах книги, живы. Хочется пожелать им здоровья и удачи в жизни и труде. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты» – как не вспомнить здесь это речение. Ведь именно Надежда Яковлевна объединяла этот круг, именно она притягивала к себе такое отборное (не в дурацком снобистском, а именно в подлинном значении слова) общество.

Посмотрим, кто кого переупрямит. Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах/ Сост. Павел Нерлер; Под ред. Елены Шубиной.   – М.: АСТ, 2015. – 736 с.

И дело тут, само собой, не только в том, что она была вдовой великого поэта. Надежда Яковлевна сама была человеком ярчайшим, сильного трезвого ума, твердого характера, едкого остроумия, крепкого писательского таланта. Но об этом нет смысла писать в данной заметке, чтобы понять это, надо в первую очередь читать ее книги, а затем – очень пригодится тот сборник, о котором я и пишу.

Но вот что хотелось бы подчеркнуть, говоря о том образе Мандельштам, который появляется, когда читаешь свидетельства о ней, собранные в этом  издании. Что же давало ей силы жить, справляться с очень нелегкими обстоятельствами военного и послевоенного времени, не сойти с ума, не отчаяться и не погибнуть? Я думаю, что главной ее опорой была любовь. Любовь к ее «Оське», как она его нередко называла (и только она, конечно, имела право так называть). К нему самому, с которым ее разлучил страшный век, к замученному, уничтоженному машиной насилия человеку, к его стихам. Она пережила его на многие годы, и все это время она любила его. Конечно, она сознавала свой долг донести его стихи до людей, это так, но сознание долга вырастало из любви. Не было бы любви – никакое чувство долга не удержало бы ее в жизни, не сохранило бы ее. Ее жизненная стратегия до определенного периода – «молчи, скрывайся и таи» – вырастала из любви, определялась любовью. Из «головного» чувства исполнения долга не произросли бы те каждодневные усилия в борьбе с забвением, которые наполняли ее существование. На переднем плане, на поверхности было существование – преподавание английского языка в провинциальных городах, покупка еды и какой-никакой одежды, стремление добиться более или менее сносных жилищных условий. А жизнью было диктуемое любовью сохранение главного, что осталось от погибшего, – его стихов и прозы. Этого она зверю-веку не могла отдать. Она была упряма и действительно переупрямила свое время.

И все эти годы ее сопровождал страх. Она боялась, что рукописи пропадут. Она боялась, что ее арестуют. А так ведь вполне могло быть. Более того, так, в общем-то, и должно было быть. Она сжилась со страхом, боялась слежки, боялась подслушивающих устройств. Мандельштам писал в «Египетской марке»: «Страх берет меня за руку и ведет... Я люблю, я уважаю страх. Чуть было не сказал: «с ним мне не страшно». Это замечательные, парадоксальные слова, чье значение тесно связано с контекстом повести, хотя они и шире этого контекста. Но Надежде Яковлевне, несмотря на то что она сжилась с ним, было со страхом страшно. И тем не менее она не только сберегла рукописи и добивалась всеми силами издания стихов Мандельштама, она написала еще и воспоминания, в которых решилась сказать в самой неприкрытой форме все, что она думала, о стране, о времени, о власти, о людях. И опубликовала их за границей. Она преодолевала страх, потому что надо сказать правду. В той же «Египетской марке»: «Я спешу сказать настоящую правду. Я тороплюсь». Любовь преодолела в ней и страх.

Она верила в посмертную встречу с «Оськой». Он был для нее жив, жив в ином мире. Она соизмеряла свои поступки, свои высказывания с тем, что бы он сказал, как поступил бы. И не только в прошлом, когда они были вместе. Нет, у нее было чувство его присутствия. Его не видно, его нельзя взять за руку, но он есть. Она верила, что они встретятся, любовь питала эту веру, а вера укрепляла любовь.

Потому она и выдержала все. В Воронеже, в тяжелое время, Мандельштам прославил их жизнь:

Еще не умер ты, еще ты 

не один,

Покуда с нищенкой-подругой

Ты наслаждаешься 

величием равнин,

И мглой, и холодом, и вьюгой.

В роскошной бедности, 

в могучей нищете

Живи, спокоен и утешен.

Благословенны дни и ночи те,

И сладкогласный труд 

безгрешен.

Торжественный тон этих стихов уместен и оправдан, каждое слово в них стоит на своем месте, за каждым словом правда.

Надежда Яковлевна не любила пафоса, не любила громких слов. Она хорошо знала им цену. Но нельзя не сказать о том, что на страницах сборника писем, воспоминаний и свидетельств мы встречаемся с человеком подлинно великим.

Закончу цитатой из опубликованных в сборнике воспоминаний Сергеевой.

«Как завещала Надежда Яковлевна, ей положили в гроб «паутинку шотландского пледа», воспетого Осипом Мандельштамом. Лицо Надежды Яковлевны как-то просветлело и успокоилось: на земле она свою миссию выполнила, а на небе ей предстоит встретиться с любимыми. Что может быть прекраснее?»