Форель не разбила американский лед

Вот с чем литература никогда не устает бороться, это с лицемерием. Общество, любое, государство, хитрит, притворяясь (благим человеку) и обманывая. Но фальшь не звучит, звучит фальшиво, а литература – это то, что звучит, и одно фальшивое слово – звучать перестает.

Как ни характеризуй творчество Ричарда Бротигана (1935–1984) – главного писателя поколения, движения хиппи, которому они верили, стилю, словам его книг, его отношению к миру, все равно приходишь к слову «наив». Которое для одних синоним глупости и недогадливости, для других – искренности и бесхитростности; а вообще изначально на латинском  (nativus) – «врожденный», «природный», «естественный», «родной». А что? Разве доверчивый взгляд на мир не обезоруживает (вот и пацифизм, вот и хиппи) или изначально, врожденно, в детстве, человек не доверчив, не наивен (вот и «дети цветов»). Как хорошо все сплелось, прозвучало у Бротигана, особенно в его первом и самом знаменитом романе «Ловля форели в Америке» (Trout Fishing in America), написанном в 1961-м в кемпинге на берегу ручья и изданном в 1967-м, осенью того года, когда летом на побережье залива Сан-Франциско собралось около 100 тыс. хиппи со всего мира, и этот год, это лето вошло в историю как «Лето любви». Прозвучало все: и «рыбалка» (которая не охота), и «жизнь на природе» (вдали от общества, которое общество потребления), и «ребенок» (идущий на рыбалку), и «форель» (которая никогда не ловится, зато вместо нее весь мир, и сам рыбак – первая добыча, «первая форель»), и «Америка» (а «Ловля форели» – американский национальный роман, и говоря о нем, всегда вспоминают Марка Твена, дело здесь не только в мягком добром юморе, конечно), да и «рыба» – символ из раннего, общинного, доцерковного христианства, проповедовавшего любовь, не войну, как хиппи; и первые апостолы – рыбаки. Не говоря уж о том, что Ловля форели в Америке – это герой романа, то ли человек, то ли явление. То ли событие, персонифицирующееся в кого-то, в субъект, встречающийся рассказчику, и одновременно происходящее с ним.

И сам стиль – прозаичный и поэтичный вместе, фрагментарный и цельный, юморной и очень простодушный, «детский», как бы отстраненный от предмета описания и при этом предельно конкретный, внимательный к деталям, насыщенный неожиданными, часто сюрреалистичными, «неконвенциональными», но чрезвычайно яркими образами и метафорами.

«Ловля форели в Америке» и вышедшие вслед за ней «бротиганы» – так критики, ища определение новому жанру, стали называть произведения писателя, а сам он их называл просто романами, рассказами. Романы «В арбузном сахаре» (1968) и «Аборт: исторический роман» (1971) и сборник рассказов «Месть лужайки» (1971) прославили Бротигана, сделали культовой фигурой, одним из лидеров контркультуры, выразителем «духа времени». Но дальше, в 70-е и 80-е, Бротиган со временем разошелся, вернее, оно разошлось с ним: хиппи повзрослели, посерьезнели, устроились на работу, стали клерками, влились в общество, против которого бунтовали. А Бротиган продолжал экспериментировать с жанрами – обнаивливать каноны: «Чудище Хоклайнов: Готический вестерн» (1974), «Уиллард и его боулинговые трофеи: извращенная мистерия» (1975), «Следствие сомбреро: японский роман» (1976), «Мечты о Вавилоне: детективный роман» (1977), никто не понимал, зачем ему это надо, критики ругали за «нарочитую наивность», «Уиллард и его боулинговые трофеи» был назван худшим романом года. Стиль Бротигана становился все отточеннее, сюжеты – изящнее и глубже; слог лиричнее; но этого не замечали, и даже очень нежный, искренний роман «И ветер не уносит прочь» (1982), который он вынашивал 17 лет, критика разгромила вдребезги. Бротиган спивался, его мучили бессонница и депрессии, в 1984-м он застрелился.

А его наивный стиль вскоре породил «новый реализм» и «новую искренность» Харуки Мураками, Эрленда Лу и многих-многих других, называющих Бротигана своим учителем.

Харьков