Заложник воображения

Александр Блок писал: «Почвы для исследования Лермонтова нет – биография нищенская. Остается «провидеть» Лермонтова. Но еще лик его темен, отдаленен и жуток...» Попробуем «попровидывать»?

Благодаря мощному воображению он мог то зримо видеть себя под землей с конкретными деталями гниения («И я сошел в темницу, узкий гроб, где гнил мой труп... здесь кость была уже видна – здесь мясо кусками синее висело – жилы там я примечал с засохшею в них кровью... червяк то выползал из впадин глаз, то вновь скрывался в безобразный череп...»), то ощущать себя ангелом или демоном (космонавтов в ту пору, понятно, не было), то представляться несчастнейшим из землян, гонимым и бесконечно обиженным. Да, он был воистину несчастным заложником своего беспощадного воображения. 

Как же формировалась эта уникальная личность? Встретив в 10-летнем возрасте на Кавказе симпатичную девочку, голубоглазую блондиночку, он пережил внезапный экстаз любви с такой чувственно-сексуальной силой, что, видимо, испытал при этом ярчайший оглушающий все его существо, оргазм. Что, такое невозможно? А беспрецедентная скорость лермонтовского интеллектуального и литературного развития – она же реальна. Да, по общепринятым медицинским понятиям, это было явным физиологическим чудом. Но разве сам Лермонтов не признавался: «Душа моя, я помню, с детских лет чудесного искала...»? И он же этот феномен потом объяснял так: «Я тогда ни об чем еще не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная... это была истинная любовь... О! сия минута первого беспокойства страстей... И так рано!.. в десять лет! О, эта загадка, этот потерянный рай до могилы будут терзать мой ум!.. иногда мне странно, и я готов смеяться над этой страстию! Но чаще – плакать».

Видимо, тот первый «оргазм» и впрямь стал непревзойденным впоследствии, неким «камертоном» чувственного сексуального переживания Лермонтова: «С тех пор я еще не любил так». Видимо, потому-то и за год до смерти, 1 января 1840 года, образ все той же белокурой девочки с голубыми глазами тревожил Михаила Юрьевича среди великосветского бала-маскарада: «И странная тоска теснит уж грудь мою: я думаю об ней, я плачу и люблю, люблю мечты моей созданье с глазами, полными лазурного огня, с улыбкой розовой, как молодого дня за рощей первое сиянье». Примечательно: если первая дневниковая запись принадлежит восторженному 16-летнему отроку, то скорбное признание в процитированном стихотворении сделано уже взрослым по возрасту мужчиной, посетившим не один бордель...

Вспомним угрюмство, резкие перепады настроения Мишеля, тягу к уединению, отчужденность от сотоварищей по пансиону и университету... Во всем этом секс разве не «виноват»? А не потому ли еще ушел Михаил в юнкерское училище, чтобы попасть в атмосферу раскрепощенного мужланства вояк и там одолеть некие комплексы? И чтобы не быть белой вороной, а своим парнем, он и пишет «юнкерские поэмы». Рассказывая о своем посещении поэта на гауптвахте, Виссарион Белинский в частном письме не для печати (Боткину) сообщает: «Женщин ругает: одних за то, что дают, других – за то, что не дают. Пока (а это апрель 1840-го. – С.Г.) для него женщины и давать – одно и то же. Мужчин он также презирает, но любит одних только женщин и в жизни только их и видит... Большой свет... он любит не для него самого, а для женщин, для интриг... (имеет) себе по три, по четыре аристократки, и не наивно, а пресерьезно говорит Краевскому, что он уже и в бордель не ходит, потому что незачем. Ну, от света еще можно оторваться, а от женщин – другое дело».

И если земными глазами взглянуть на ту же поэму «Демон», на которую создано столько пародий, то вправе задаться вопросом: а в чем, собственно, ее сюжет, из-за чего весь сыр-бор, мучивший Лермонтова с 1829 по 1838 год? В одной из пародий он, этот сюжет, объясняется так: «Вот тема: девочку любую, невинную еще, младую, коварным словом искушенья привесть в такое возбужденье, чтобы сама она легла и грешнику, хоть было б больно, в порыве страсти добровольно свою невинность отдала». Признайтесь, разве не так?!

И, значит, не случайно в 1841 году именно в доме той самой (!) бывшей девочки, первой его детской любви, Эмилии Верзилиной, ставшей супругой лермонтовского троюродного брата Акима Шан-Гирея, и произошло трагическое завершение всю жизнь терзавшего поэта конфликта мечты с действительностью: величайший гений воображения не мог стерпеть столь жестокое разрушение пошлой прозой быта его самовнушенного идеала женщины, его божественной путеводной звезды. Предчувствуя свою гибель и психологически готовый к ней, Лермонтов сам спровоцировал стычку в этом доме с Мартыновым, результатом чего и стала та последняя, роковая дуэль.