Виктор Павлович

Эту историю рассказал мне один мой знакомый, Петр Мылов. Давно, еще во времена его детства, жили они с матерью в квартире на окраине Томска. Отца и мужа у них не было, а к ним в самую маленькую комнату поселили постояльца. Такие квартиры назывались «с подселением», когда одну из комнат у семьи изымали и отдавали горемычному человеку, еле-еле претендующему на то, чтобы не упасть и не закричать от страха и жалости к себе. Комната постояльца содержала в себе шесть квадратных метров и, кроме дивана да рядом стоявшего стула, ничего не вмещала. Постоялец вел себя тихо, не сближался с чужим сыном и его матерью, а только иногда, по воскресеньям, обедал вместе с ними на кухне и горбился над тарелкой супа, дулом своего рта дуя на горячую ложку мешанины. На Пасху он также сидел со всеми вместе за столом и, взяв крашеное яйцо, разбивал обертку скорлупы. Очистив яйцо до конца, постоялец, Виктор Павлович, начинал его есть, обнажая сначала белую, а затем и желтую его сущность.

За окном шумел целый мир, а в каморке Виктора Павловича книге негде было лечь, не говоря о женщине, если бы он, например, решил вдруг обзавестись семьей и жениться к своим сорока годам. Это было невозможно в его положении. Человек мог только, лежа на диване, анализировать свою жизнь, вновь и вновь переживая прошлое, под его прессом не смея даже пошевелиться, как под стопудовым одеялом.

Для собственного успокоения Виктор Павлович считал себя монахом в миру и лечил бытовые приборы, так как работал в ремонтной мастерской. В той каморке, где он жил, балкона не было. Но иногда подселенный человек считал, что его комната имеет продолжение за окном и можно, не боясь упасть и разбиться, ступать на невидимый или, лучше сказать, прозрачный пол воздуха и идти по нему прочь от своего окна, как по протянутому над землей бесконечно широкому канату…

Наступил май, на улице стояла весна и пахло неразделенной любовью. В одном из окон соседнего дома играла популярная музыка. Недалеко находился железнодорожный вокзал. Оттуда время от времени рождались перестуки поездных колес. Короткие искорки гудков локомотивов создавали ощущение где-то живущего счастья, как большое золотое облако или раскрытая раковина, зовущего к себе усталого путника.

Было воскресенье, и Виктор Павлович сидел у себя в комнате, загорал под лампой на потолке и воображал, что будто бы он находится не в тесном Томске, а где-то на юге, где за окном плещет море. Он эту картину представил так отчетливо, что не заметил, как переселился в тот, другой мир. Перед этим Виктор Павлович нарисовал на листе бумаги, как мог, облака и деревья, и сок голубоватый моря; а потом взял да и нырнул в то нарисованное море, как если бы он сумел в другое измерение, на плоскости расположенное, переместиться.

Во всяком случае, Виктор Павлович из комнаты исчез, хотя и не выходил. Выпасть из окна он тоже не мог, иначе бы на асфальте обнаружили его тело. Исчезновение постояльца хозяева заметили, когда хотели ближе к вечеру пригласить его попить с ними чай. Постучавшись в дверь его комнаты и не услышав ответа, мать Петра, Марина Викторовна, осторожно заглянула внутрь, но никого там не нашла. В свою очередь, хозяева не видели, чтобы Виктор Павлович куда-то выходил, тем более его ботинки и верхняя одежда остались дома.

Мальчик Петя очень переживал пропажу их близкого соседа, так как привязался к нему и даже однажды сказал своему другу Ваське: «Если дядя Витя проживет у нас еще год – буду называть его папой». Но дядя Витя ушел, растворился вот таким невероятным образом в параллельном мире. Примерно через полгода, так как Виктор Павлович больше не объявился, его комнату, маленькую, словно птичья клетка, уже не на птичьих, а на законных правах передали Мыловым.

Рисунок постояльца с морем и деревьями Петр оставил себе и до сих пор его хранил вместе с другими своими важными бумагами. Только со временем он заметил, как на рисунке в месте, где изображались облака, начало появляться небольшое, напоминающее человеческую фигуру, пятно. Возможно, это и был Виктор Павлович, который, потихоньку обживаясь в параллельном мире, начал вот таким образом проявляться, как иногда на священных досках проявляются лики святых. Недаром же Виктор Павлович считал себя монахом в миру. Возможно, переселившись в другой мир, он наконец-то обрел семью и свой собственный большой дом, постепенно начиная выплывать из небытия, приобретая плоть и настоящность, которых он был лишен в мире реальном.

Томск