Редкая птица

Жили в клетках доисходно... Фото Евгения Никитина

Роман Дины Рубиной «Русская канарейка» огромен и стоит на трех томах – полторы тыщи страниц, циклопическое литературное строение, странной и порой гаудиной архитектуры – вот уж где доверху застывшей музыки! Диной Рубиной сотворена и явлена нам трилогия «для Голоса и птичьего хора» – про любовь, войну, приключения, любовь, скитания, возвращение, любовь... Итака далее, заметил бы один мореплаватель.

Пером автора создано вдоволь пространства и достаточно времени: от Алма-Аты до Лондонов-Парижей и прочих Таиландов, плюс вечный шлях от Одессы до Иерусалима с агасферным брожением персонажей. Жизнь – шумный постоялый двор, отель в пять желтых звезд... И ведь написано как сочно и смачно – запахи, звучание, аж мурашки по вкусовым пупырышкам! Снимаю шляпу и обнажаю кипу: святое дело удалось Дине Рубиной – превратить дольнюю воду прозы в горнее вино музыки.

Гекзаметр даю на отсечение, пред нами одиссея – цветная, звуковая, широко- и глубокоформатная. Все движется любовью, учил поэт! Эпос с плеском волн и парусов, скрипом весел и мачт, сладким пением сирен и липким воском в ушах. Коварная Цирцея-Габриэла, на вилле превращающая кошерных мужчин в бесноватых свиней, бегущих к обрыву. Ослепляющий в пещере Полифем-Чедрик, безумный араб-великан человек-кирдык. И глухая красавица Айя Каблукова, «редкайя» птица – порой едкая, резкая, колючая, как терновник, но неизменно сладкоголосая. И возлюбленный ея – о, ты прекрасен, подкаблучник мой, ты прекрасен! – уникальный контратенор Леон Этингер, он же героический оперативник по кличке «Кенар Руси» («Русская канарейка»), выпускник Москонсерватории, певун того райского сада, что зовется короче: «Моссад». И другие двуногие без перьев, а также истинно пернатые из колена Желтухина – множественные персонажи сей многоголосой «грандиозной саги о любви и о Музыке».

Это я уже заехал в аннотацию, топчусь, так сказать, в прихожей книги, рассматриваю обложки – желтая, красная, синяя – солнце в море катится, в ночное, Павич словарь гонит, Скрябин у огня греется... А я знай вывожу палочки, списываю для благодарного грядущего читателя выжимку содержания: «Кипучее, неизбывно музыкальное одесское семейство и – алма-атинская семья скрытных, молчаливых странников... На протяжении столетия их связывает только тоненькая ниточка птичьего рода – блистательный маэстро кенарь Желтухин и его потомки». «Желтухин» – первая книга красочной, бурной и многоликой семейной саги...

Леон Этингер – обладатель удивительного голоса и многих иных талантов, последний отпрыск одесского семейства с весьма извилистой и бурной историей. Прежний голосистый мальчик становится оперативником одной из серьезных спецслужб и со временем – звездой оперной сцены. Леон вынужден сочетать карьеру контратенора с тайной и очень опасной «охотой», которая приводит его в Таиланд, где он встречает странную глухую бродяжку с фотокамерой в руках. «Голос» – вторая книга семейной саги о «двух потомках одной канарейки», которые встретились вопреки всем вероятиям...

Леон и Айя вместе отправляются в лихорадочное странствие – то ли побег, то ли преследование – через всю Европу, от Лондона до Портофино. И, как во всяком подлинном странствии, путь приведет их к трагедии, но и к счастью; к отчаянию, но и к надежде. Исход всякой «охоты» предопределен: рано или поздно неумолимый охотник настигает жертву. Но и судьба сладкоголосой канарейки на Востоке неизменно предопределена. «Блудный сын» – третья, и заключительная, книга, полифоническая кульминация романа Дины Рубиной».

Ага, сага – многолиственное древо текста. Пролог, эпилог, одиннадцать обширных глав. Эх, думаю, пока такая медленная, вялая книжная тля, как я, проползет от корки до корки, напитается соками – немало рецензий утечет! Но кончил на удивление быстро – даже не знаю, к добру ли, больно не хотелось расставаться с героями. Это как когда-то Лейкин делился с Чеховым: «прочел в один засос».

Потому что, во первых строках, «Русская канарейка» написана на редкость мастерски, а во-вторых, как сегодня говорит Москва, разговаривает Расея – ресурсный текст. То есть богатый пластами смыслов, сюжетными залежами – успевай усваивать! Кажется, что у Рубиной напрочь отсутствует жесткая повествовательная схема, нудная схима суровой «красной нити» – щедрый поток текста, вольноплавно разливаясь, растекается по ручьям и ответвлениям – сад разбегающихся арыков!

Однако, поверьте, всякий роман – скорее огромный аквариум или, скажем, клетка с канарейками. Автор (царь, бог и старик Морковный) заводит и подкармливает персонажей – и они движутся, прыгают по жердочке, шевелят жабрами, приникают к обложке, рассматривая нас, расплющив нос, лущат коноплю, плодятся и размножаются. Главное – чтоб были нам живые, а вот это уж как дар даст!

Рубина, будто ее Хисторикус или классический Хроникер, отнюдь не пускает текст на самотек, не оставляет беспризорным. Энергия повествования неустанно подпитывается авторскими комментариями, отступлениями и забеганиями курсивом – когда буквы кренятся вправо, как под западным ветром, гонящим к Востоку. Этот узорный орнамент словно подчеркивает славную сотканность текста, ручную выделку Рубиной.

Проза «Русской канарейки» – полторы, повторю, тысячи страниц – поразительным образом пролетает легко и незаметно, настолько воздушна конструкция и музыкален язык. Роман-оратория. Трилогия-трель: «Три слога: первый скачок, секста вверх, плавное опадание на секунду... воля, простор, неимоверная благая ширь Господнего деяния – и струи пурпурных лучей хлынули, затопляя голубой, леденцовый, ало-желтый воздух собора». Согласитесь, действие действием, закрученность закрученностью, но фон текста важен, его текучее звучание, плавная подсветка, качанье на ветках, аллитерационный рокот, убыстрение – будто Ариадна Арнольдовна фон (!) Шнеллер, любимый мой персонаж, дирижирует хором слов, путеводно распутывая нити событий, ворочая громокипящий клубок сюжета.

Книга меня враз затянула, заразила – ну, текстественно, началась у меня желтуха-вторая, жар-птичья болезнь. Стало мне казаться, видеться всяко-разное. Брезжит как бы между тучами и морем, миражит книжно и иное пространство, и канувшее время... В «Русской канарейке» реет Кана, пусть не галилейская, так алма-атинская, Город Большого Райского Яблока. Вдоль цветущих апортовых садов тянется тропа романа – «и простирались сады, и были безбрежны и благоуханны» – звенят в весеннем воздухе «Стаканчики граненыя» (исполняют птички божии), и постепенно устаканивается мысль, что судьба напортачила – переселила души не туды. Это же про нас, это мы – жестоковыйное потомство желтухиных, «знаменитая желтая линия», череда рассыпчатых канареечных колен! Желток звезды над гнездом... Жили в клетках доисходно... Клеточное строение рабства – поилка-кормушка... Да уж не графья, не грифы по графе! Кесарю – кесарево, а кенарю – кенарево! Так и хочется просипеть про этот эпос сакраментальное: «Канарейка – не еврейка ль?» То-то заливается как-то картаво…

Так в книге возникает очередной вечный город, и они аукаются, отзываются: яблочная Алма-Ата (апорт, Медео) и сказочная Одесса (а порт!.. а мидии!), семейка Каблуковых и Дом Этингеров...

Кто только не говорил прозой за Одессу! Как выражался Инвалидсема: «У нас в Одессе не пишут одни только слепые сифилитики». Казалось бы, все уже описано, помечено, нагнано тюльки, полна шаланда, чего же боле... Прошли мы те круги и все инстанции Фонтана! Но у Рубиной поднимается из моря, вырастает-таки еще один фартовый город-порт – и хочется вчитываться, вгрызаться в текст, как в пшенку, – хорошо потому что. Зурбаганно, конечно, чуток, гель-гьюшно малость, пышно, эдакая солнечная сторона Мясоедовской... Ибо у Рубиной всегда так, песнопесенно: жизнь сложна, зато ночь нежна, речь южна и какого еще рожна!.. Проснись и пой – пусть по утрам в клозете! Без мрака нету свету, без горя нет удач!..

А впереди уже маячит библейский Иерусалим, и махонький Желтухин, аки птица Рух, закрывает крылами небо трилогии, перелетая, елы-палы, с елки на пальму – о, йеловые переливы Голоса (овсянка, сэр!) и счастливая ловля глосиков!.. Благородный овсянистый напев книги, замечательная раскладистость текста воистину притягательны, «гибкая вольная мелодия» Рубиной, по сути, сроду – о влечении к счастью. И когда очередной персонаж-желтухаим покидает жердочку жизни, уходит в Неклетие, прикрывает лавочку, ссужает Шему душу, мы понимаем – он возродится, возвратится (с нисаном в сени), неистребимо выкинет очередной номер, отколет коленце, издаст псалмы и трели... Вечный Житухин!

Читая Рубину, радуешься садовому разнообразию земных блаженств (любимый Босх мой отдыхает), Дина рисует мир ароматным, вкусным, поджаристым, как гренки старика Морковного, заманчивым – вовсе не нужно тащиться в пустыню за манной, живи и будь счастлив здесь и сейчас, наслаждайся «расколотой улыбкой граната», вдыхай, твори, не теряй времени в поисках утраченного, играй хоть на ложках, пой...

Кстати, данный роман Рубиной насквозь музыкален – какая ж проза без баяна?! Лепо ли слова лепить без ритма и метра... «Стаканчики граненыя» – безусловно, ведущая мелодия, гран-ария трилогии. Без нее никуда! Экая октава! Но негоже забывать также, что в текст вложена еще и оратория (позовите Генделя, старенького Генделя) – «Блудный сын». Вот, например, как общедоступная «Ариадна на Наксосе» (слышите подмигивающее «на-на-на») – оперка внутри оперы, спектакль-матрешка, так и у Рубиной евангельская притча от Луки подвигает «полузабытого немецкого композитора восемнадцатого века Маркуса Свена Вебера» сочинить себе либретто и оснастить музчасть. Дина Рубина лукаво и вдохновенно описывает свой апокриф-мистификацию, изобретательно изображает композитора – Вебера, да не того (как Берлиоз у нас не тот), несет благую весть от Маркуса, да и вообще в имени Свена Вебера мне слышится, буберится «Ребе с Вены».

Правда, может, я и ошибаюсь – должен с горечью сознаться, что по музыке у меня изрядный неуд, в нотной грамоте не маракую. Сызмальства мне на ухо даже не косолапый шатун-одиночка, а сразу три медведя-богатыря наступили! Изредка подвываю душевно, когда выпью кидушно – вот мой потолок в искусстве. Раньше считал, что вовсе не красота, а глухота спасет мир, этот шумный балаган. Но вот накушался прозы Рубиной – и прозрел ушами, и увидел, что это хорошо – темперированный клавир или там Моцарт в птичьем гаме, царь-канарейка. Начал я понимать, что звуки-то, глядь, не хуже знаков, слышь, что подобные недюжинные тексты, «выпевающие благодарность всему вокруг», не пишутся-пашутся тяжко руками с мозгами, а «рождаются легкими, горлом, трахеей и тем, что бьется под левым ребром».

Весьма понравилась и пара главных героев, что во время любви подобны ангелу с двумя спинами. Глазастая красавица Айя, фотограф от Бога, регулировщица мгновений – «заключенный ангел со связанными крыльями», Мария в барочных ариях, Дева в рваных джинсах... И Леон – ангел бывалый, умелый, боец-оперативник, ставший оперным певцом, перековавший, так сказать, мечи на орало, сменивший гнев божий на Голос. Пространство трилогии неустанно расширяется, прирастает жарким Иерусалимом, снежной Москвой, дождливым Парижем, экзотической таиландщиной... А ту Алма-Ату – ату ее, апортную? Нет-нет, и с белых яблонь дым нам сладок и приятен... Ах, как там шел троллейбус номер девять («девятый номер»!) – от проспекта Ленина до кинотеатра «Целинный»!..

Или взять одиссеевы странствия Леона Этингера – блумный сын, обломок Дома – его блуждания и метания, приключения души и путешествия тела! Всюду надо поспеть этому «русскому кенарю», да и уран, чтоб им, добывают в иранском городе Кенар. Символ символом погоняет... Прямо-таки двуликий Улисс – наш Лео Этингер и Лео Блум, порождение великого ирландца. Завораживающая точность деталей этой прозы – скажем, Париж с его улицами и площадями, рюшами да плясами описан по-дублински подробно, недаром мелькает и джойсов приют – книжная лавка «Шекспир и компания». А одна пища чего стоит! Ея ощип и поглощенье, благоухание и введение во храм харчевен! При чтении, признаюсь с искренним урчанием, слюна течет рефлекторно и желудочки сжимаются блаженно.

Естественно, образцовый читатель – человек разумный, образованный, любящий книги Рубиной, уловит в романе свои радости, углядит личную радугу в облаке. Я же просто напослед замечу, что трилогия «Русская канарейка» – проза наособицу, не просто замечательная, но и значительная, не часто нынче встречающаяся. Да она и сама редкая птица, дивная певица кириллицы – Дина Рубина.