Подвиг без явной пользы

Книга филолога Алексея Семкина посвящена писателям, в чьем мире героев отыскать нелегко, а победителей – тем более. При всей литературоведческой оснащенности книга написана в шестовской социально-философской традиции. Главная тема, выражаясь метафизически, – конфликт духа и плоти, а если спуститься на уровень социальный – конфликт интеллигента и жлоба. И жлоб в этом противостоянии несокрушим. Поэтому интеллигенту приходится изобретать утонченные способы экзистенциального утешения, и каждый из перечисленной троицы делает это или гениально, или как минимум блестяще.

Метод Чехова – эстетизация бессилия, устранение героев, сочетающих волю с умом и благородством, чтобы они не могли послужить упреком слабым. Метод Зощенко – расчеловечивание победителей, устранение из их внутреннего мира любви, хотя бы к кому-то, верности, хотя бы кому-то, воспоминаний о детстве, страха за будущее – это уморительные марионетки. Метод Довлатова – изображение собственного поражения как чего-то крайне забавного, даже поэтичного и, в сущности, вовсе даже и не поражения, довлатовская сказка – мир, где легкомыслие не карается так жестоко, как это бывает в реальности. Однако в последней главе автор разбирает еще один возможный путь противостояния миру победоносного хама – путь подвига. И делает это, ввиду отсутствия под рукой более солидных образцов, на примере пишущего эти строки. Навлекая на себя упреки в подыгрывании советским канонам, ибо страницы, посвященные ее романтикам – Светлову, Асееву, Уткину, Багрицкому, Гудзенко,  дышат явной к ним симпатией.

Советская власть и впрямь так нещадно эксплуатировала вечную мечту о взлете над обыденностью, пытаясь заодно приравнять к подвигу самое обыденность («трудовые подвиги»), что у самых впечатлительных вызвала отвращение к этому слову. В острой и остроумной статье Елены Иваницкой «Конфликт чувства и долга» (Знамя, № 8, 2014) читаем: «В абсолютном большинстве случаев героизм героев вызван к жизни идиотизмом идиотов, злодейством злодеев, разгильдяйством разгильдяев. Культ героизма – это культ «путей, разобранных по недосмотру». Это культ чеховских злоумышленников, открутивших гайки на грузила. Если же «исправный путь лежит до горизонта», это плохо. Нет места подвигу. Эх!»

Эх, и впрямь хорошо бы прожить хоть недельку в раю, где не было бы места подвигам! Но, увы, – никакого исправного пути для нас в этом мире нет, мы прокладываем наш путь через болота и чащобы, где под каждым нам кустом хищник шлепает хвостом. Мы живем меж бездной снаружи, которая в любой миг может одарить нас метеоритом со звездного неба над нами, и бездной внутри нас, всегда готовой поднести нам сюрприз в виде саркомы легкого, смертной тоски или бреда. И счастливы те, для кого тучи социального небосвода заслонили кромешный ужас космоса, кого ненависть к начальству заставила забыть, что главный наш враг не социальный конкурент, если он даже носит гордое имя Власть (над чем?), но тоталитарные законы материального мира, для которых мы ничуть не важнее червя или инфузории, – мы точно так же обречены на распад, и притом стремительный, ибо в сравнении с бессмертием, без которого себя не мыслит наша душа, стремительно пролетает решительно все.

Именно поэтому иллюзия торжества над материей – самая сладостная из наших иллюзий. Ее мы и называем красотой. Полезным нам представляется все, что помогает нам приспособиться к материальному миру, а красотой – то, что порождает иллюзию свободы, независимости от этого мира. Гимнаст нас восхищает победой над силой тяжести, герой – победой над страхом смерти. Нас наполняет гордостью за человека резкое расширение наших представлений о человеческих возможностях: он сделал невозможное!

Впрочем, нетрудно найти героев и у Чехова–Зощенко–Довлатова – это сами Чехов, Зощенко и Довлатов. Каждый из них при столь безотрадном взгляде на человечество прошел свой жизненный путь, не отступившись от собственного кодекса. «Понятно, чего ради Пржевальский лучшие годы своей жизни провел в Центральной Азии, понятен смысл тех опасностей и лишений, каким он подвергал себя, понятны весь ужас его смерти вдали от родины и его предсмертное желание – продолжать свое дело после смерти, оживлять своею могилою пустыню... Читая его биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав».

Этого героя воспел в некрологе, но почему-то обошел в своем творчестве Чехов (хороший герой – мертвый герой?). Подвиг без явной пользы особенно восхитителен, ибо являет нам торжество духа над материей в предельном виде.

А это и есть наивысшая красота.