Да Пегас с ней!

Книга стихов Игоря Панина «Кровосмешение», как мы писали в рецензии «НГ-EL» от 31.10.13, представляет собой что-то вроде авторского эксперимента по смешению стихов раннего периода, относящегося к 90-м, и позднего – с 2006 года по настоящее время. Трудно сказать, какую именно цель преследовал поэт, синтезируя романтическую, но технически несовершенную поэзию с произведениями зрелыми, в которых ощутима выраженная социальная позиция – для того ли, чтобы был виден творческий рост, или для некоего самоанализа.

Впрочем, поскольку на эту тему мы уже распространялись в рецензии, здесь хотелось бы сказать о другом. О том, как чисто технические поэтические приемы дают понять, что перед нами стихи – незаурядные. Характерно, что примеры таких приемов обнаруживаются, как правило, в стихах позднего периода. Взять, например, стихотворение «Апокалиптический романс».

Говорят, это солнце гаснет

Или стынет ядро земное.

А поэзия… да Пегас с ней!

Ты иди по тропе за мною.

Во время конца света «выручает» рифма «гаснет – Пегас с ней», которая не только остроумна и каламбурна, но и в любом случае оставляет поэзии надежду. Правда, здесь можно упрекнуть в неудачной фонетике – если воспринимать на слух, получается «пегасней» (как у Лермонтова: «с винцом в груди и с жаждой мести»). Характерна инверсия в финале, которая опять же делает конец не позитивным, не негативным, но открытым:

Только мертвые не воскресли,

На лице моем – снег и сажа.

Не бросай меня, даже если…

Не бросай меня, если даже…

В стихотворении «Новый год в тропиках», где стебно описано веселье русских за границей, читаем излияния «богатырей»: «Ну мы вчера, как мы ваще! Не фраера – лаптем не щей/ выкушали. А вот вам хрен. Если шалим – до дрожи стен», а потом уже комментарий автора: «Елка лежит, липки полы, синий мужик «Мурку» мурлы…». То есть, по сути, остроумно обыгранная просторечная лексика помогает рисовать картину «дельного» приложения великой русской силушки.

Обыгрывание народного фольклора находим и в другой вещи – «Все гораздо серьезней, чем могло показаться…». В одном двустишии переосмысливаются сразу две пословицы – об иголке в стоге сена и о волке, которого ноги кормят: «В стоге сена иголка, – да опять мимо вены;/ за отсутствием волка ноги кормят гиену». Кстати, стилистика, образы и жесткость подачи здесь перекликаются с рок-текстами Александра Башлачева.

И уже в следующем двустишии вновь чехарда пословиц – «заблудиться в трех соснах» и даже не «на безрыбье и рак рыба», а производная от нее «на безбабье хоть жабу…»: «Заплутав в трех бараках, загибаясь от ханки,/ на безлюбье и раком станешь за две буханки». Да, и еще в этой вещи, как, кстати, и в других, Игорь Панин делает акцентированный обрыв финальной строки, как бы сосредоточивающий читателя: «Ой, вы, слухи да козни, да поклеп на ворюг!/ Все намного серьезней, говорю…».

Примеров таких жестких, пессимистичных и знаковых концовок предостаточно: «Бездомный пророк охрип,/ молчит, а надысь визжал как:/ «Здесь вырастет ядерный гриб!/ А пусть вырастает. Не жалко», «и не чаю за грани прорваться я…/ Шум, возня, интернет-резервация», «жемчуга да икру я на ситец менял,/ но когда я умру – воскресите меня», «Собака носит, ветер бает/ народ – пластом./ И то, что нас не убивает, –/ Убьет потом».