Плач по русскому

Вот-вот, берегите речь... Фото Владимира Захарина

По мнению Максима Кронгауза, доктора филологии, одного из крупнейших российских лингвистов, русский язык переживает те же самые проблемы, что и большинство других языков. При этом Кронгауз, стремящийся рассматривать все проблемы с двух точек зрения – лингвиста и «просвещенного обывателя» – убежден, что в решениях языковых вопросов нет универсальных формул. Иногда верх берет мнение профессионалов, иногда – «народа». Такое отношение к языку позволяет Кронгаузу считать себя скорее лингвистом-либералом, чем лингвистом-консерватором. Обо всем этом Максим КРОНГАУЗ рассказал Григорию АРОСЕВУ.

– Сегодня, спустя шесть-семь лет после первого издания вашей книги «Русский язык на грани нервного срыва», в каком состоянии находится русский язык – нервный ли это срыв, расцвет, увядание?

– В русском языке уживаются совершенно противоположные тенденции. С одной стороны, наступила легкая стагнация – пик острых процессов, о которых я писал в книге, пришелся на 90-е годы и начало 2000-х. А что будет дальше – не очень понятно. Язык зависит от внешних обстоятельств – и от социально-политической обстановки (в политической сфере явнейшим образом идет процесс поиска нового адекватного языка), и от технического прогресса. Кажется, что новых открытий не должно быть. Такие «взрывы», как сам Интернет, а также внутри него – блогосфера и социальные сети, уже произошли. Но вдруг придумают какое-то новое суперустройство, которое повлияет на язык, как на него повлияли собственно компьютеры и Интернет? Делать прогнозы сложно. Мы не понимаем, как будет развиваться мир, а язык развивается вслед, а не самостоятельно.

– Находятся ли другие языки в такой же ситуации, что и русский?

– Конечно. В русском языке не наблюдается никаких уникальных процессов. Все языки, которые активно представлены в Интернете, так же активно подвергаются его влиянию – эти переживания выпали не только на долю России. Кроме Интернета, на языки повлияли и перестройка с распадом СССР, и распад стран соцлагеря. Но каждый язык переживал все эти события в зависимости от особенностей и собственно языковых, и культурных.

– Судя по книге «Русский язык на грани нервного срыва», вы предпочитаете поначалу описывать какую-либо проблему (к примеру, изменение правописания слова «парашют» на «парашут») очень лояльно, как будто одобряя возможные модификации. А потом, в конце каждой главы или части, однозначно заявляется, что вы против перемен и за устоявшуюся норму. Как, по-вашему, должны фиксироваться изменения в языке?

– В этой книге я всячески демонстрировал раздвоенность своего сознания. С одной стороны, я выступал как культурный носитель языка, а с другой – как лингвист. Лингвист смотрит на все, полагая, что любые перемены могут быть обоснованы, а культурный носитель языка плачет, прося о том, чтобы все оставили как раньше. Разное отношение ко всем явлениям – контрапункт книги. Для меня это было важно, потому что плач по русскому языку несется по всей земле русской, и я не хотел к нему присоединяться. Но позиция классического лингвиста «все перемелется» мне тоже чужда – ее фальшь в том, что все, конечно, перемелется, но мы теряем вкус и чувство языка. Мы теряем комфортную среду. Конечно, «парашют-парашут» – мелочи. Но ради чего нам терять комфорт и свои привычки? Язык ведь вообще построен на привычке и на языковой интуиции. А языковая интуиция построена на языковом опыте. И если мы меняем опыт, мы меняем интуицию. Но каковы мотивы и аргументы, ради которых мы должны это делать? Что касается фиксации изменений – это больной лингвистический вопрос. Есть лексикографические культуры, где изменения вносятся путем анализа устной и письменной речи. В Японии, к примеру, проводится традиционный эксперимент – людям на шеи вешаются диктофоны, на которые записывается все сказанное «подопытных» и их собеседников. Затем лингвистами проводится анализ, что изменилось в языке по сравнению с предыдущим экспериментом. Если нечто может назваться однозначной тенденцией, это фиксируется в словарях. У нас же они составляются по старинке – автор опирается на ранее изданные словари и собственные мнение и интуицию, а если авторов много, им надо искать компромисс. А эта процедура гораздо менее объективная. Поэтому наша лексикографическая традиция очень условна и зыбка.

– Но если в русском языке следовать за тем, как говорит большинство, неизбежным будет изменение нормы на «звонит» и «одевать» в значении «надевать». Как с этим быть?

– Считается, что норму формирует не сам народ, а его образованная часть, при всей условности этого понятия. Конечно, более половины населения говорит «звонит», а также путают «одевать» и «надевать». Но возникает вопрос, что считать «истиной в последней инстанции» – словарь или живую речь. Можно считать и то, и другое. Если вы лингвист, то будете ссылаться исключительно на словарь. Но иногда кажется, что позиция лингвиста смешна. К примеру, долгое время в словарях значилось, что нужно говорить «фОльга» (с ударением на «о»), хотя все носители языка говорили «фольгА». Словарная норма выглядела нелепо. Сейчас это исправлено. Лингвист не может сопротивляться бесконечно – если все перейдут на новое ударение или новую форму слова, лингвист будет вынужден подчиниться.

– Вы неоднократно заявляли, что используете «Яндекс» и другие поисковые сайты для проверки написания какого-либо слова, если его нет в словарях. Насколько этот прием – проверка через Интернет – оправдан, стоит ли его брать на вооружение?

– Ясно, что словари не успевают за всеми изменениями, и некоторых слов там просто нет. И если я их найти не могу, чем мне руководствоваться? Тем, как пишут люди. Еще можно спросить уважаемого человека, то есть заменить авторитет словаря авторитетом носителя языка. Но не у всех есть такая возможность. Поэтому проще набрать слово в поисковой системе. Хотя иногда лингвисты, руководствуясь некими системными соображениями, фиксируют как нормативное не самое распространенное написание. И таким образом лингвист влияет на ситуацию и даже переламывает ее. Пример – написание слова «шоппинг/шопинг». Поначалу преобладало двойное «п». Однако потом на сайте gramota.ru было объявлено, что правильное написание – «шопинг», с одной «п». И через год или два оба варианта сравнялись по частоте употребления, то есть авторитет лингвиста (словаря) переборол тенденцию.

– Часто ли вы встречаете незнакомые слова, если речь не идет о специализированной литературе?

– Встречаю. Не могу сказать, что часто, но бывает. Раньше было чаще. Однажды я вернулся в Москву после длительного пребывания за границей, взял газету и увидел следующее объявление: «Растамаживаю а/м». Я остолбенел, потому что ничего не понял – не знал, что такое «а/м», и не знал, что в русском языке есть корень «тамаж». Более того, интуитивно близкий корень «тамож» не является глагольным. Однако в этом случае русский язык, ничего не заимствуя, породил слово, которое я сразу не смог интерпретировать. Обычно же русский язык, создавая новые слова, дает подсказки в виде приставок, суффиксов и тому подобных. А здесь не хватало в том числе контекста.

– Случается ли порой, что вы неправильно говорите?

– Есть нормы, которые я знаю, но которые не хочу соблюдать, так как это идет вразрез с моими привычками. Я просто стараюсь избегать произнесения таких слов. К примеру, мне не хочется говорить «по средам», потому что мой языковой опыт подталкивает меня к иному произношению – «по средам». Поэтому я не использую множественное число и говорю «в среду» или «каждую среду».

– А как быть со склонением топонимов?

– Правильнее, грамотнее, конечно, их склонять. Но в некоторых ситуациях мне это тоже неловко делать, поскольку я привык к несклоняемым вариантам. Наверное, я сказал бы «Приземляемся в Шереметьево», а не «в Шереметьеве».

– Какими аргументами следует оперировать, предлагая людям следить за своей речью? Ведь контраргумент чаще всего такой: «мы же не на уроке русского» и «главное – ты меня понимаешь».

– Язык – это не только средство коммуникации, но и инструмент установления определенных социальных связей. Надо понимать, что то, как мы говорим, рисует наш речевой портрет. Этот портрет, как и наше лицо, может быть привлекательным и непривлекательным. Я понимаю, что и очень умный человек может выразиться неграмотно. Но в силу воспитания нас может оттолкнуть от человека, который делает грубую ошибку – к примеру, «ихний» вместо «их». Это лишь одна черта человека, но она не очень приятная. И если в речевом портрете человека таких черт много, может начаться отторжение речи собеседника. Равно как и в других ситуациях отторжение поведения, внешности, манеры одеваться. Язык – одна из важных, если не самая важная характеристика человека, и это может быть самой важной причиной следить за своей речью. Если вы хотите сблизиться с человеком, не надо его отпугивать своим речевым портретом. Понятно, что люди общаются с представителями своей же социальной среды – достаточно вспомнить «Пигмалиона» Бернарда Шоу, где герой начинает строительство человека со строительства его речи. Лингвист меняет речь женщины до такой степени, что влюбляется в нее. Влюбиться в торговку цветами, найденную на улице, он не мог бы – в первую очередь мешал бы язык.

– Есть ли какие-нибудь советы для тех, кто живет не в России, но хочет хранить (возобновлять, спасать) свой русский язык?

– Рецепт всегда один: максимальное использование русского языка. Надо говорить дома на русском языке, не подстраиваясь под тех, кто не хочет его использовать. Необходимо читать по-русски, в том числе с детьми, необходимо практиковать культуру письма.