0
4943
Газета Интернет-версия

29.08.2013 00:01:00

Каждый день в плену

Тэги: сенчин, ганиева, беседа


сенчин, ганиева, беседа

Цивилизация устроена, как тюрьма.
Винсент Ван Гог. Прогулка заключенных. 1890. Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина

С Романом СЕНЧИНЫМ – персонажем собственных произведений и героем десятков литературно-критических статей, «новым реалистом», «парнем с кислым лицом», а также солистом и автором текстов панк-группы «Плохая примета», неформалом и нелюдимом, исповедальным писателем и певцом окружающей серости – о текстах и чувствах побеседовала Алиса ГАНИЕВА.

– Роман, в интервью «НГ-EL» от 10 июля 2008 года вы говорили о том, что силы с годами тают и во всем виновато укоренение в повседневную жизнь. Прошло пять с лишним лет. Сколько осталось сил на сегодняшний день?
– В процентах определить не могу, но меньше, чем пять лет назад. Правда, реалии жизни – и личной и окружающей – заставляют шевелиться. А шевелюсь я в основном, что-то пиша…
– Ваша последняя повесть «Чего вы хотите?» – квинтэссенция всего того, что критики называют сенчинским: аскетизм слога, документализм, стенографизм, узнаваемые персонажи, тоскливая рутина и отчаянный порыв к недоступной свободе. Одним словом, литература свидетельства. Описываются будни персонажа по имени Роман Сенчин и его окружения глазами дочери-подростка. Белоленточное движение, кухонные споры о политике и засилье гастарбайтеров, музыкальная школа, случайные обрывки актуальной информации. Это продолжение одного долгого, растянувшегося на годы сенчинского текста. Почему, Роман? Почему вас настолько преследует ощущение плена, ярма, ужасного заключения? Дело ведь не только в порочности нашей Системы, но и в чем-то сугубо личном? Чего вы хотите?
– Ну а у кого из писателей нет в их вещах ощущения этого ярма? Конечно, предостаточно пустых текстов ни о чем, но я имею в виду прозу со смыслом… Дело, ясно, не только в том, что вы назвали Системой, – вообще цивилизация так устроена, что каждый будто в плену, в ярме, в заключении. Некоторые не хотят этого замечать, прячась за ближних, другие относятся к этому как к чему-то неизбежному, а я пытаюсь обратить на это внимание. Свое прежде всего. Перевести ощущение в слова. А чего я хочу этим добиться? Не знаю. Пока я не прошел фазу критического реализма. Может, годам к 70 появятся рецепты, как изменить привычное мироустройство.
– Кстати, ваша дочь читала вышеупомянутую повесть? Как ваши дети относятся к тому, что вы делаете?
– Скорее всего нет. По крайней мере не говорила об этом… Я не пропагандирую свое писание детям. Ни своим, ни чужим. Да и взрослым не особо… Старшая дочь Лиза как-то сказала, что прочитала несколько рассказов из сборника «Иджим». Я спросил: «И как?» Она ответила: «Нормально». Младшая, Лера, иногда просит снять мои книжки с полки, рассматривает обложки. Внутрь пока вроде бы не заглядывала… Как относятся… Я бы так сказал: с пониманием.
– Вы один из немногих писателей, который всегда чутко понимал критиков, который радовался новым именам в этой области творчества и никогда не обижался даже на самые беспощадные отклики. Сейчас в вашем восприятии критиков и критики что-нибудь изменилось?
– В середине нулевых я был уверен, что новое поколение критиков – молодых по возрасту и мироощущению людей – способно не только освежить нашу литературу, но и принести в нее новые смыслы. Огромные, многогранные статьи Валерии Пустовой, Сергея Белякова, Андрея Рудалева и многих других сулили многое. К сожалению, период такой «толстой» критики оказался недолговечным – одни ушли в интернет-формат, где нужно изъясняться кратко, другие – в литературоведение, биографии… А главное, эти критики не стали отстаивать те принципы, с какими пришли в литературу. Критик – прежде всего боец, идеолог. Простой оценщик литпродукции, констататор случившегося, интеллектуальный аналитик, это все-таки не то. Для меня ориентиры в критике – Белинский, Писарев, Лакшин, Дедков. Но у них оказались очень непростые судьбы. Наверное, критики поколения нулевых не хотят усложнять свои судьбы, борясь за свои идеалы. Или растеряли их за мутные годы конца нулевых – начала 10-х.
Бывают, конечно, и сегодня вспышки. На днях обнаружил в дебрях Интернета статью Валерии Пустовой «Юность перед потопом». Отличная статья. Но критику, чтобы его услышали, нужно писать по 10-15 подобных статей в год плюс полсотни рецензий со смыслом. Хотя это вредно для здоровья.
– Как вы себе представляете эту борьбу? Как акционизм и политические перформансы? На журнальных манифестах ведь далеко не уедешь. И какие идеалы вы имеете в виду: широкую мировоззренческую позицию или эстетические принципы?
– И при помощи журналов можно завладеть умами, по-моему. Но молодость на то и дается человеку, что бросает его из-за стола в жизнь. В памятный день 6 мая 2012-го я видел многих молодых (и не очень) писателей, критиков в эпицентре событий. И Валерию Пустовую в том числе (надеюсь, Следственный комитет и Центр Э не заинтересуются этой информацией). Необходимо быть активным и на бумаге, и в реальной жизни… Когда-то я думал иначе, но и ситуация изменилась, да и мое сознание то ли развивается, то ли наоборот… А насчет мировоззрения и эстетических принципов – это, по сути, одно и то же. Если книга не отвечает твоим эстетическим принципам, то ты и читать ее не сможешь, будь она по мировоззрению тебе близка… Вообще, я думаю, книга для критика должна быть поводом (типа как для Писарева) для разговора о жизни. Да и бескнижье тоже может стать поводом.
– Вы и сами выступаете как комментатор и аналитик литпроцесса. Какие из последних книжных новинок вас впечатлили, а какие разочаровали?
– Мы привыкли мерить литературу месяцами, самое большое – сезонами. Книга, о которой шумели, скажем, в марте, к ноябрю забывается, кажется, старой. Перевернутой страницей истории литературы… Разочаровали как произведения, идущие под эгидой художественной прозы, книги «Красный свет», «Лавр», «Обращение в слух». Это какой-то, по-моему, постмодернизм всерьез, без иронии. Впрочем, ирония, может, и помимо воли авторов в этих текстах проступает. Видно, что написаны они книжными, кабинетными людьми, и жизнь, история, взаимоотношение между людьми становятся такими же книжными, кабинетными. И расшифровка диктофонных записей, а скорее стилизация устной речи, что мы видим в книге «Обращение в слух», не спасают…
Из нехудожественного впечатлила книга Павла Басинского о Толстом и Кронштадтском. Она оказалась в том числе и злободневной. Много пользы я из нее почерпнул.
Сложное чувство оставил роман Дениса Гуцко «Бета-самец». Вообще проза Дениса последних лет, внешне неяркая, неброская, мне важна. Но он явно кое-что в своем реализме допридумывает, моделирует, и это бросается в глаза…
Жду выхода романа Сергея Шаргунова о 1993 годе. Надеюсь, что Сергей в нем выберется из своего литературного юношества, чародейства. По моему ощущению, он давно готов шагнуть дальше тех рубежей, которые занял с «Ура!» и укрепил «Птичьим гриппом» и «Книгой без фотографий».
– А есть ли среди ваших собственных произведений самое любимое и самое нелюбимое? Простите уж за такой детский вопрос.
– Может, это покажется штампом, но мне все мои вещи дороги одинаково. Правда, я вижу, что одна косовата, другая кривовата, третья горбата… При переизданиях пытаюсь провести операцию, что-то исправить. Нелюбимое или вовсе неудавшееся лежит в столе в виде тетрадок.
Многое зависит от темы, за которую берешься. Бывают неподъемные темы, и повесть или рассказ оказываются неудачными. Хотя когда я несу рукопись в журнал, то уверен, что несу лучшее произведение мировой литературы. Но потом мне многое объясняет редактор, затем – критики, простые читатели в лицо или при помощи Интернета. И тогда я совершаю новую попытку написать лучшее, и случается то же самое.
– Расскажите, пожалуйста, о вашей первой встрече с московским редактором. Какой она была?
– Это было в журнале «Знамя» в начале 1997 года. У меня взяли для публикации штук семь рассказов, похвалили, сказали, что это замечательные вещи, что журнал давно хотел напечатать что-нибудь из реальной жизни далеко от Москвы, и вот нашлось наконец… Редактором стала Ольга Васильевна Трунова. Она начала, как я позже понял, с традиционного: что все хорошо, но есть несколько вопросов… Мы бились над рассказами месяца два, вопросов и замечаний становилось все больше, благодаря Ольге Васильевне я видел ляпы, психологические и прочие нестыковки, туманности. Постоянно краснел и потел от стыда за то, что написал… Это происходит и до сих пор. Совсем недавно закончилась наша эпопея по редактированию маленькой повести «Ждем до восьми», в ходе которой я в очередной раз убедился, что мне еще учиться и учиться выражать ясно, логично свои мысли на бумаге.
– В прошлом году Медведев подписал указ о вручении вам среди прочих Премии правительства РФ в области культуры. Это, конечно, очень радует. Деньги отцу семейства совершенно не помешают, тем более что ваш многолетний, упорный, угрюмо-аскетичный писательский труд заслуживает награды. Однако не обошлось ли тут без внутреннего конфликта: брать или не брать, подавать на премию или не подавать? Ведь вы активный участник протестных акций, а тут, получается, приняли подарок от немилого вам государства.
– В идеале, конечно, литература и государство должны существовать параллельно. Так было в позапрошлом веке при Белинском, Некрасове, Аксаковых с их «Отечественными записками», «Современником», «Москвитянином», в начале прошлого века при Короленко, Горьком, Леониде Андрееве со «Знанием», «Шиповником». Государство, правда, долбило цензурой, зато читатели платили приличные деньги, чтобы найти в журналах и книгах хороший слог, мысль. Сейчас государство или подгосударственные миллиардеры дают деньги большинству журналов, газет, финансируют премии, издание ряда книг и так далее. Что ж делать, если мы опутаны государством…
Подавал на премию не я, это делали помимо меня, и я узнал о том, что книга «Елтышевы» претендует на Премию правительства России случайно, по случаю. Подавали документы, кстати, две организации независимо друг от друга… Некоторый внутренний конфликт был: выпив, я начинал представлять, что скажу на вручении, как себя поведу. Жизнь избавила меня от реализации фантазий – во время вручения премии я был далеко от Москвы и присутствовать не смог.
Понимаю, что ответ мой какой-то не очень прямой, но и жизнь тоже непрямая, с извивами.
– А какой из последних извивов вашей жизни (внешней или внутренней) был для вас особенно значимым?
– Значимо все. Но извивы лично моей жизни еле заметные, хотя в них-то и есть суть. Эту суть я и пытаюсь отобразить или хотя бы зафиксировать в своих текстах. Может, поэтому мою прозу в основном называют серой, а не яркой, остросюжетной, блистательной. Но что делать… На горло себе не наступишь. 

Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


В Совете Федерации остается 30 свободных мест

В Совете Федерации остается 30 свободных мест

Дарья Гармоненко

Иван Родин

Сенаторами РФ могли бы стать или отставники, или представители СВО-элиты

0
976
Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Анастасия Башкатова

Несмотря на дефицит кадров, в стране до сих пор есть застойная безработица

0
1148
Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Ольга Соловьева

Производство бензина в стране сократилось на 7–14%

0
1593
Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Екатерина Трифонова

Назначенные государством адвокаты попали под пропагандистскую раздачу

0
1295

Другие новости