Владимир Бессонов
Король всех наук тоже был в ссылке, только вот науки так и не полюбил. Фото Владимира Захарина
Первая московская организация любителей и коллекционеров экслибриса возникла в 1905 году по инициативе первого русского исследователя книжного знака Удо Георгиевича Иваска (1878–1922). Она просуществовала лишь год, успев выпустить единственный номер «Известий Московского общества любителей книжного знака», в котором из пяти его статей четыре принадлежали перу Иваска. Иваск, художник-график (занимался живописью у Коровина), библиограф, историк книги, коллекционер, зачинатель научного изучения книжных знаков в России, не только собирал экслибрисы, но и написал книги о них: «О библиотечных знаках, так называемых exlibris’ах»: по поводу 200-летия их применения в России, 1702–1902» и «Описание русских книжных знаков: Ex Libris». Художником выполнено более тридцати экслибрисов. Свою коллекцию, около полутора тысяч экземпляров, он передал в дар в 1908 году Московскому археологическому институту. В рукописи Савонько, Розенбладта и Стрижак «Опыт истории экслибрисных коллекций в СССР» уточняется ее судьба: «После ликвидации Археологического института собрание У.Г. Иваска поступило в Московский университет, где находилось несколько лет и подверглось значительному хищению. /…/ В настоящее время его коллекция хранится в кабинете гравюр Государственного музея изобразительных искусств».
Книжное дело Иваска продолжил Николай Николаевич Орлов (1898–1965), с 1922 по 1932 год бывший секретарем Русского библиографического общества при Московском университете. Его перу принадлежит исследование «У.Г. Иваск как исследователь русского книжного знака» (М., 1927). В сентябре 1927 года Орлов высылает Анне Александровне Иваск, вдове Удо Георгиевича, еще пахнущую типографской краской книгу. Она отвечает ему: «…Большое спасибо. Я нашла большое нравственное утешение в том, что Вы свой обстоятельный труд посвятили памяти моего покойного мужа, и была очень тронута, что его не забывают в московских кругах любителей книги. /…/ С удовольствием посылаю Вам те exlibris’ы, которые у меня есть, но, к сожалению, многих у меня совершенно нет, особенно ранних. Два-три/нашла/ в единственном экземпляре, так что, конечно, жаль расставаться. Посылаю всего 19 штук. /…/ P.S. (приписка карандашом. – В.Б.). Сейчас на почте мне сказали, что exlibris’ы едва ли дойдут. Чтобы не рисковать, карточкой выписываю их и вышлю отдельно. Ревель, 23/ IX–1927.А.И.». Видимо, exlibris’ы так и не дошли до советской Москвы (Анна Александровна подарила второе собрание экслибрисов Иваска Тартускому университету).
В работе над книгой Орлову помогла часть собрания экслибрисов Иваска. «Мне удалось приобрести коллекцию, собранную У.Г. Иваском и уступленную им московскому библиофилу И.Г. Сотникову (издателю вып. III «Описания русских книжных знаков» Иваска) при отъезде его из Москвы в Эстонию в начале 20-х годов», – сообщал Орлов историку литературы Павлу Наумовичу Беркову в 1960-х годах. Таким образом пополнилась и без того богатая коллекция русских экслибрисов Орлова (она насчитывала около 6 тыс. экземпляров и была одним из крупнейших советских частных собраний экслибрисов), влившаяся в фонды Музея изящных искусств (ныне Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина). Только ее передал в дар не сам Николай Николаевич, а она была п р о д а н а за приличные деньги Музею через подставных лиц… сотрудниками ОГПУ, когда он был арестован доблестными органами.
Орлов делился этой историей с Руденко в письме, направленном генеральному прокурору СССР 13 августа 1956 года: «… 4 ноября 1933 я был вызван в здание ОГПУ (Лубянка, 2), где меня принял сотрудник этого учреждения Дехтерев. После трехчасового разговора-полудопроса Дехтерев предложил мне стать секретным агентом ОГПУ. Я отказался. /… / В ночь с 16 на 17 декабря 1933 года я был арестован и заключен во внутреннюю тюрьму ОГПУ. /…. / Следователь Илья Игнатович Ильюшенко предал меня Михаилу Савельевичу Горбу. Горб объявил, что в течение последнего месяца (то есть второй половины декабря 1933 г., первой половины января 1934 г.), органами ОГПУ раскрыта и ликвидирована контрреволюционная организация, именуемая «Научный центр», в которую входили председатели и секретари всех научных обществ, состоящих при Московском университете. Возглавлял организацию председатель Общества российской словесности академик П.Н. Сакулин, и действовала она по директивам, получаемым из Праги. /…/ Я ответил Горбу, что хотя и состою 11 лет секретарем Библиографического общества, но о названии озвученной им организации слышу впервые. /…/ Я был отправлен из внутренней тюрьмы в Бутырку, где меня никто не беспокоил 2 месяца. /…/ Наконец мне было объявлено под расписку, что по постановлению Коллегии ОГПУ от 11 апреля 1934 г. я приговорен к административной ссылке в Казахстан сроком на 3 года «за преступную деятельность в Москве». /…/ В мае 1934 г. этапом я был водворен на место ссылки – город Петропавловск в Казахстане».
При аресте Орлова был произведен тщательный шмон. Об этом «приключении» он вдруг вспомнил в том же письме Руденко (озарение пришло спустя четверть века): «…Два сотрудника ОГПУ /…/ потребовали выдачу им принадлежащей мне ценной коллекции русских книжных знаков (экслибрисов), содержащей около 6000 экземпляров превосходной сохранности. Поясню, что книжный знак (экслибрис) представляет собой художественный или шрифтовой ярлык, наклеиваемый обыкновенно на внутренней стороне (форзаце) переплета владельца, как знак принадлежащей ему книги к такой-то библиотеке. Коллекция тут же была упакована и к ней обыскивающие присоединили также ценнейший и исчерпывающий комплект литературы по русскому и советскому экслибрисоведению, с величайшим трудом подобранному мною в течение 15 лет. Затем лиц, производивших обыск, привлекла моя библиотека. Они стали выбирать из нее книги большей частью в красивых переплетах, причем особо интересовались ценой той или иной книги. Отобранными книгами, среди которых было много редких и дорогих изданий, было заполнено 5 мешков. /…/ Протокола обыска с перечислением всего изъятого мне представлено не было («перепишем потом», – сказал сотрудник ОГПУ, видимо, неплохо осведомленный о состоянии антикварного книжного рынка./.../ В 1948 году при передаче мною лично моей библиотеки в Фундаментальную библиотеку АН СССР я случайно узнал, что вскоре после моего ареста /…/ какие-то сотрудники ОГПУ еще дважды приезжали на мою квартиру».
В 1971 году вышла книга «История советского библиофильства (1917–1967)», в которую включена статья Фортинского «Московские библиофильские организации 1920–1930 годов», имевшая посвящение: «…светлой памяти члена правления и последнего секретаря РОДК А.М. Макарова и председателя секции собирателей книг и экслибрисов МОВОФ Н.Н. Орлова». Александр Михайлович Макаров (1891–1965) отдал 40 лет жизни изучению истории русской армии и собиранию материалов по обмундированию и вооружению российских войск. Он тоже был неравнодушен к экслибрисам (его коллекция насчитывала около 5 тыс. экземпляров). Их связывала давняя дружба, которую не прервали ни арест, ни годы разлуки. Письма невинно осужденного к Макарову 1934–1936 годов хранятся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки; они переписаны аккуратным почерком библиографа с подлинников в отдельную тетрадь и теперь служат ценным источником истории ГУЛАГа и… истории русского экслибриса.
В недавно вышедшей «Московской энциклопедии» имеется статья об Орлове, содержащая всего 18 строк (страница разделена на три колонки). В ней сказано о коллекции экслибрисов мельком, но не сказано об ее непростой судьбе. Приводится московский адрес, по которому Орлов жил в 1920-х годах (Б. Гнездниковский, 10). Бывший дом Нирнзее, в то время ставший 4-м домом Моссовета, стал самым продолжительным местом пребывания члена Комиссии по изучению экслибрисов при Библиографическом обществе Московского университета и члена Общества любителей книжных знаков в столице. Часто Орлов работал дома, к нему приходили товарищи, желающие обменяться экслибрисами (он жил на первом этаже 10-этажного небоскреба). Сохранилось отпечатанное в типографии письмо, датируемое 1925 годом, стилизованное под экслибрис и посвященное юбилею книжника Голубева (заведовал книжными изданиями ВСНХ), в котором предлагается всем, кто захочет, принять участие в торжественном ужине, явиться в Б. Гнездниковский переулок и сдать 5 рублей на «удовольствие видеть юбиляра».
Но в энциклопедической «заметке» почему-то отсутствует дом № 15 по Никитскому (Суворовскому) бульвару (жил здесь с 4 января 1931), где и было совершено неприкрытое воровство в день ареста 16 декабря 1933 года. В статье содержатся сведения, будто бы Н.Н. Орлов был впервые арестован в декабре 1936 года, но правда состоит в том, что он был изолирован от научного общества и безжалостно вышвырнут из столицы три года тому назад, как оказалось, навсегда. Орлов писал из города Петропавловского-Казахстанского 11 мая 1935 года Макарову: «…Что это за прелесть, человек, не испытавший этого прохождения «через трубу» (специальный термин) не может себе этого представить. Самый путь в «столыпинских» вагонах, отношение конвоя, «посещение» и «остановка» в тюрьмах (Сызрань, Челябинск) – все это так похабно и глупо, так действует на нервы, что и теперь через год переживаешь все эти удовольствия». Это еще цветочки, а как созревали ягодки в казахстанских степях, подробно рассказано в письмах Орлова к Макарову (приводятся с сокращениями):
«2 сентября 1934. /…/ Вы слыхали, наверно, что при обыске у меня взяли всю коллекцию экслибрисов, а главное, всю литературу об экслибрисах. Последнюю мне более всего жалко, чем сами экслибрисы. Обещали все вернуть, но тому, что там обещают или говорят, верить ни на грош нельзя. /…/Я живу только воспоминаниями и письмами друзей. /…/ P.S. Ан/атолия Алексеевича Толоконникова/ гоните».
«19 сентября 1934. Дорогой Александр Михайлович! Благодарю Вас за присланные книги – памятку Книжной лавки писателей и «Черным по белому» Ильина. /…/ Сюда подобного рода издания не доходят. /…/ Пока что посылаю Вам скромный подарок, мой последний экслибрис, который является инкунабулой петрозаводского книжного дела. Рисовал его и печатал светокопией (в количестве 15 экз.) Мих/аил / Андр/еевич/ Ильин. Как видите, я неисправим и по-прежнему продолжаю заниматься преступным делом, т.е. экслибрисами (оказывается, собирать их, иметь собственные знаки у нас является преступлением). /…/ У меня здесь уже собралось их две с половиной сотни. Т.к. я веду обмен, то думаю, что удастся получить кое-что и для Вас. /…/ Мой филиал в Петропавловске насчитывает уже 271 том и как всегда безукоризненной сохранности. Все это дары друзей и писателей…»
«25 ноября 1934. /…/ Очень обрадовали Вы меня присылкой дуплетов Ваших экслибрисов, а также Ваших личных кн/ижных/ знаков. Не забывайте меня кое-какими книжными новинками, и меня вообще, всегда относившегося к Вам с чувством самой искренней дружбы».
«23 декабря 1934, Петропавловск. /…/ Жизнь моя печальная, дорогой Александр Михайлович. Очень часто вспоминаю Вас и всех моих друзей-библиофилов. Ведь в конце концов все Вы самые близкие мне люди и разлуку с Вами я переживаю очень тяжело».
«2 марта 1935 /…/ Город здесь настолько препаршивый, что абсолютно нет никакой возможности хоть что-нибудь заработать, не то что в Москве, где часто от работы приходилось и отказываться за неимением времени. /…/ Высылаю Вам также три местных экслибриса – один ярлык и два штемпеля. Это все, чем могу отплатить за Ваше внимание…»
«15 марта 1935. /…/ Вообще я прихожу к мысли, что собирательство в наше время и при наших условиях – обременительное дело, хотя вся душа стремится к нему. Отсюда тупик, не знаешь, как выйти из него…»
«2 апреля 1935. /…/ Я в последние дни в страшном волнении и смятении – все едут из Ленинграда и Москвы сюда, и я бесконечно обеспокоен за судьбу своей библиотеки. Главное, что убивает, это чувство полного бессилия какого-либо выйти из тяжелого положения…»
«4 апреля 1935. /…/ Но не думайте, пожалуйста, что я пришел к такому убеждению, перестал быть библиофилом, – нисколько. Напротив, сейчас я, лишенный всякой возможности собирать книги, чувствую к этому особенный зуд. /…/ я лишен женщин, электричества, водопровода и, самое ужасное, чистой уборной. Зимой отсутствие последней сплошное страдание. Нужно полагать, что через 100 лет ссыльные в Петропавловске будут иметь все изложенные удобства…»
«11 мая 1935. /…/ Нет ли у Вас лишних экслибрисов? Отпечатал ли Мих/аил/ Ив/анович Чуванов/ Ваш /Клеверовский/ знак, который я отдал ему еще 2 года назад? Подтолкните его, и заодно пусть он напечатает и мой знак работы Надежды Сергеевны /Бом-Григорьевой/. Клише его вместе с Вашим находится у него…»
«25/XI–1936. /…/ Менее чем месяц надеюсь увидеться с Вами. 16-го заканчивается моя «схима», 19-го предполагаю сесть в вагон, а 22-го «прибыть» в Москву. Вот только на какой срок, не знаю. На 24 часа, на трое суток, на месяц или до смерти? Скорее всего, на месяц, а потом опять сажусь в вагон – и куда глаза глядят. Прекрасная перспектива жизни. Весело!»
На этом письме обрывается переписка с московским другом. Это объясняет сам Орлов уже в 1950-х годах: «Я был в Москве в 1947 и 1948 годах и потом, ввиду новой волны сталинско-бериевского террора, беззакония и произвола, начатого в 1948 году. Переписку с А.М. я прекратил, дабы не навлекать на него весьма возможные в тех условиях неприятности. После смерти «короля всех наук, всех времен и народов» в 1954 году я вновь попал в Москву, и переписка возобновилась».
За Орловым был налажен бдительный глаз и день и ночь топтунов НКВД. В последний день его ссылки – 15 декабря 1936 года – на Орлова была написана «бумага», что «он высказывал свои антисоветские убеждения». На скором следствии было неопровержимо доказано, что «обвиняемый Орлов высказывал неоднократно свои убеждения о возможности восстановления в СССР династии дома Романовых, о чем свидетельствует его коллекция книжных знаков».
Николай Николаевич жаловался своему конфиденту 25 ноября 1934 года на беспросветную жизнь: «…Мое положение без перемен. Писать о своей жизни совершенно нечего. Ежедневно одно и то же. Встаешь, напьешься чаю, сходишь в город (для моциона), а затем с 5 ч. вечера (когда уже темнеет) сидишь безвыходно в своей комнате. /…/ Хозяева с 7–8 часов уже храпят во всю тяжкую. Вообще, скука неописуемая, а главное, нет возможности продолжать свою работу». Но то ссылка, в которой можно прогуляться без цели, а впереди его ждали долгие годы на нарах, да взгляд на небо из-за решетки.
Не удалось добиться Орлову жить в Москве после того, как вышел из зоны и поселился в Караганде (этот город он неизменно сопровождал эпитетом «любимый», взятый в кавычки). «Ожидать решения своей судьбы буду здесь в Караганде, я могу лишь выехать в Москву за ордером на квартиру. {…} Надеюсь, что в отношении меня справедливость будет исправлена и я возвращусь в дорогой для меня город», – писал Николай Николаевич Орлов в ЦК КПСС на имя Хрущева 1 февраля 1963 года. С 1957 по 1964 год он получил бесчисленное количество бездушных отказов («решение» было мотивировано «отсутствием санитарных норм для прописки»). Настроение Орлова почувствовал киевский художник Козловский. На нарисованном ему в 1962 году личном книжном знаке изображен парящий орел над старым зданием Московского университета (где квартировало РБО) и под ним разбросанные в кажущемся беспорядке книги (экслибрис работы выдержан в черно-белых красках).
