Проводница

Я ехала в поезде.

Мне досталась верхняя полка.

В купе было невыносимо душно, и я, оставив вещи, вышла на платформу подышать. Когда я вернулась, в купе уже сидели трое попутчиков. До отправления поезда было еще несколько минут, а они уже разложили закуски и шумно выпивали за знакомство.

Густой запах самогона, солений и сала сшибал с ног.

Веселая компания пригласила меня разделить праздник жизни с ними. Простые такие, вспотевшие, как будто они у себя дома, а я зашла без приглашения.

Я попросила проводницу перевести меня в другое купе. Ей не удалось помочь мне. Устроившись на откидном сиденье в коридоре у открытого окна, я смирилась мысленно с тем, что мне предстоит ехать так всю дорогу.

По всему вагону говорило радио. Передавали речь Брежнева на очередном пленуме (идиоматическое выражение «речь Брежнева» означало полнейшее пустозвонство, да еще с южным говором, особенно в случае с фрикативным «г»).

Через какое-то время до меня дошел запах жареной картошки с луком, такой аппетитный и домашний, что голова у меня закружилась и засосало под ложечкой. Из своего закутка выглянула проводница и позвала поужинать с ней. Лариса, так звали проводницу, как бы шутя сказала:

– Закуска знатная, а выпить нечего.

Лариса была круглолица, простовата, но приятна. У висков едва выбивалась седина из-под каштановых кудряшек.

– Как нечего? – возразила я. – Сейчас принесу.

Мое купе было рядом. Приоткрыв дверь, не обращая внимания на выпивающих, да они меня и не заметили, я схватила свои вещи, вернулась к столу и достала бутылку коньяка. Лицо Ларисы расплылось в улыбке, она тут же нашла стопки и воскликнула:

– Вот это по-нашему, по-людски.

Тут Брежнев кончил речь. Заиграла танцевальная музыка. Лариса приглушила радио (Брежнева им приглушать не разрешали). Мы выпили и разговорились.

– Я-то сама с Ельца, – начала Лариса. – С детства я ни ласки, ни любви толком не знала. Мне хотелось другой жизни. Чего-то такого, понимаешь, эдакого, чего сама… В общем, взбрело в голову, ты представляешь, увидеть море! Свихнулась прямо… И после медучилища махнула на море. И как на роду у меня было написано, сошлась там с местным парнем, Сергеем. У его матери снимала койку. Полюбили мы друг друга до беспамятства! Так там, понимаешь, и осталась. Расписались.

– Да-а, – вздохнула я.

– Эх, девка! И его забрали в армию. Ты понимаешь?! Не успели поженихаться как следует… Давай еще по одной!

Лариса обхватила бутылку своей почти мужской рукой.

Выпили.

Лариса продолжала:

– Отец Сергея относился ко мне как к родной. Мать не приняла меня... Я устроилась в медпункт фельдшером.

Она на минуту замолчала. Вагон покачивался. В пустом стакане в подстаканнике позвякивала ложечка.

– Я родила сына, – сказала Лариса, – а Сергей служил...

Наступило внезапное молчание, оборвала которое Лариса громким рыданием, да таким сильным, что струйки слез, смывая косметику, становились черными.

– Что ты, Лариса?! – воскликнула я, положив ей руку на плечо, чтобы успокоить.

– Эх, девка! Да убили его, понимаешь, на Даманском. Китайцы… – не договорила она, захлебываясь слезами. – Пришел гроб с телом Сергея. Отец Сергея сильно запил и буквально за полгода сгорел и умер.

Лариса посмотрелась в зеркало, платочком утерла слезы.

– А свекровь всю свою боль и обиду за потерю сына перенесла на меня. Ты понимаешь, девка! И не так я, дуреха, сына воспитываю, и негодная мать, и неизвестно, где задерживаюсь, где гуляю. И денег мало приношу, сижу у нее на шее. Чего говорить! Платили-то мне за фельдшерство копейки. И тут одна соседка предложила пойти в их бригаду проводников на железной дороге. Место освободилось. И там закон такой: кто привел кандидата, тот и отвечает за него. Сначала мне все понравилось, с людьми общаться, левые деньги появились, вроде как бы коллектив хороший. Ну, ты понимаешь это дело! А потом узнала и изнанку. На одной узловой станции всегда в поезд к нам подсаживается бригада мужиков-контролеров. А у нас левых пассажиров полно. Подсаживаем мы всегда. За одну поездку зарабатываю столько, что иным на месяц хватит… Так вот, девка, бригадир у них, понимаешь, был очень охоч до баб. Если положит на кого глаз, то ему надо дать обязательно. А вот не дашь, так напишет телегу такую, что горя не оберешься. И вот положил он на меня глаз, на новенькую. Ты только представь себе! Как увидит меня, так глаза масляными делаются. Полез сразу, мать твою за ногу, ко мне под юбку, а я его и отшила. И представляешь, подбегает ко мне соседка, которая меня устроила, и кричит дурным голосом: «Ты что, с ума сошла, ты всех нас сгноишь! Тебе, что, п… своей жалко?! Как хочешь, но чтобы он был доволен!» Я обалдела! Вот и пришлось мне, понимаешь, девка, усмирить свой характер и уступить ему. Как к узловой станции подъезжаем, молюсь, чтобы не его смена была.