Поставьте Пушкина на место

Если говорить о восстановлении старой Москвы, то бронзовый Александр Сергеевич на Тверском бульваре и есть один из самых ярких ее символов.

А началась история памятника Пушкину в начале 1860-х годов, когда отмечалось 50-летие Царскосельского лицея и бывшие лицеисты, друзья Александра Сергеевича, обратились к  Александру II с ходатайством о разрешении соорудить памятник великому поэту. Дозволение на строительство и сбор пожертвований по всей стране было получено: «Государь Император высочайше соизволил повелеть открытие подписки поручить Министерству Внутренних Дел, самый же памятник поставить в Царском Селе, в бывшем лицеистском саду». Прошло почти десять лет, но дело продвигалось медленно, на памятник удалось собрать лишь чуть более 13 тыс. руб. Поэтому для поиска недостающих средств в 1870 году был создан специальный комитет, в который вошли бывшие воспитанники лицея разных выпусков. Вполне естественно, что этот комитет избрали именно 19 октября 1870 года. Состоял он из семи человек. Почти сразу же комитет обратился через газеты к населению России: «Значение Пушкина так сознается всеми, права на его памятник так несомненны, что к сказанному добавить нечего. Пусть только всякий сочувствующий великому поэту внесет свою посильную лепту: как бы ни была она ничтожна сама по себе, она получит свой вес в итоге пожертвований...» Тщанием комитета было собрано более 100 тыс. руб. К счастью для Первопрестольной (как мы теперь понимаем), власти Петербурга не нашли места для памятника. Посему решили ставить его на родине поэта, в Москве, где поэт родился, жил, венчался с Натальей Гончаровой.

В 1872 году был объявлен первый конкурс на сооружение памятника с участием многих известных скульпторов России. Через год, в 1873 году, все 15 представленных проектов были рассмотрены. Но ни один из них не устроил жюри. На второй конкурс было выдвинуто 19 проектов. Из них отобрали только два – Опекушина и Забелло. Победителям предложили доработать проекты и представить их на третий, окончательный  конкурс. К третьему конкурсу, к удивлению Опекушина и Забелло, были допущены не только их работы, но и тех, кто уже был «отсеян» ранее, – Антокольского и Шредера. Но все же в третьем конкурсе самыми интересными жюри признало два проекта, под номерами 13 и 15. Обе эти работы принадлежали скульптору Александру Михайловичу Опекушину (1838–1923). Жюри отдало предпочтение его работе «как соединяющей в себе с простотою, непринужденностью и спокойствием позы – тип, наиболее подходящий к характеру наружности поэта».

В этом году мы отмечаем 175 лет со дня рождения Опекушина, настоящего русского самородка, уроженца ярославской деревни Свечкино. В 1850 году отец отдал его, крепостного двенадцатилетнего мальчика, в петербургскую артель лепщиков. Смышленый мальчуган весьма скоро освоил лепку цветов и орнаментов, и тогда артельщики, увидев его многообещающие способности, в складчину послали его учиться в рисовальную школу Общества поощрения художников. В 15 лет Опекушин устроился на работу к датчанину Иенсену. Оценив талант юного лепщика, тот помог ему стать вольноприходящим учеником Петербургской Академии художеств. С помощью Иенсена в 1859 году на 21-м году от роду Александр Опекушин за 500 руб. выкупился на волю. Он с усердием занимался в Академии, получив в 1862 году малую серебряную медаль, а в 1864 году – удостоившись звания «неклассного художника». Молодой скульптор работал вместе со знаменитым Микешиным, создателем памятников «Тысячелетие России» в Новгороде и Екатерине II – в Петербурге. В итоге в 1873 году Опекушин стал академиком.

В течение пяти лет после победы на конкурсе лепил он фигуру Пушкина в натуральную величину. Скульптура была отлита и установлена на пьедестале, изготовленном по проекту архитектора Богомолова мастером каменного дела Бариковым. Открытие памятника должно было стать главным событием Пушкинского праздника 1880 года, среди участников которого были видные представители московской и петербургской интеллигенции, делегации из других городов России. Организаторами торжеств выступили Общество любителей российской словесности, Московский университет и Московская городская дума. Открытие памятника назначили на день рождения поэта – 26 мая по старому стилю, но 22 мая скончалась императрица Мария Александровна, и торжество пришлось перенести на 6 июня по старому стилю (какое удивительное совпадение – мы отмечаем день рождения Пушкина тоже 6 июня, но по новому стилю).

Праздник начался 5 июня открытием Пушкинской выставки в залах Благородного собрания и торжественным приемом в Городской думе. А 6 июня участники праздника собрались на торжественный акт в университете, где были прочитаны доклады о Пушкине ректором Тихонравовым и историком Ключевским. В тот же день при огромном стечении народа состоялось торжественное открытие памятника. Море людей разлилось на Тверском бульваре: 100 тыс., несмотря на то что день выдался ненастным. Началось все с заупокойной литургии по Пушкину, которую отслужили в Страстном монастыре. После чего дети поэта, дочери Мария и Наталья, сыновья Александр и Григорий прошли к главной трибуне. Им сопутствовали Достоевский, Тургенев, Островский, Григорович, Писемский, Майков. Зазвонили колокола, запел хор Николая Рубинштейна, и под российский гимн медленно сползло с памятника серое покрывало...

В течение трех дней после открытия памятника в Москве проходили вечера памяти поэта, на которых читали его стихи, звучала музыка, выступали известные литераторы и историки. Так, 7 июня на заседании Общества любителей российской словесности выступал Тургенев, сказавший о Пушкине поистине золотые слова: «Ему одному пришлось исполнить две работы в других странах, разделенных целым столетием и более, а именно: установить язык и создать литературу». Свое выступление Иван Сергеевич закончил обращением к памятнику: «Сияй же, как он, благородный медный лик, воздвигнутый в самом центре древней столицы, и гласи грядущим поколениям о нашем праве называться великим народом, потому что среди этого народа родился, в ряду других, и такой человек».

8 июня выступал Достоевский: «Никогда еще ни один русский писатель, ни прежде, ни после его, не соединялся так задушевно и родственно с народом своим, как Пушкин. Став вполне народным поэтом, Пушкин тотчас же, как только прикоснулся к силе народной, так уже и предчувствовал великое грядущее назначение этой силы. Тут он угадчик, тут он пророк...» Затем Достоевского увенчали большим лавровым венком, который он возложил к подножию памятника.

А вот Льву Толстому памятник не приглянулся. Граф посчитал позу, в которой Опекушин изобразил Пушкина, лакейской и о памятнике отозвался презрительно: «Кушать подано!» Вторили ему философ Василий Розанов («Памятник шаблонен, на него невозможно долго смотреть: скучно!») и художник Иван Крамской («Приличный статский человек – вот и все!»). Но голоса их потонули в общем хоре одобрения.

С тех пор прошло 133 года, и можно сказать, что многие из нас знакомству с поэтом и его произведениями обязаны этому памятнику, в котором скульптор увековечил бессмертный образ Пушкина. А что же стало со скульптором? Современники, знавшие Александра Михайловича Опекушина, так отзывались о нем: «Писать не любил. Даже письма ближайшим родственникам сочиняли за него дочери. Ораторствовать не умел. Сторонился товарищеских собраний и застолий. Прослыл молчуном. Не любил фотографироваться, встречаться с журналистами, рассказывать о своем труде. В 1912 году отказался от чествования, которое хотели устроить по случаю 50-летия его творческой деятельности». Дни свои кончил Опекушин в нищете, всеми забытый. «Нет пророка в своем отечестве», – любим мы повторять. Созданный Опекушиным бронзовый образ поэта опровергает это утверждение. С тех пор, как был поставлен памятник Пушкину на Тверском бульваре, он неизменно вдохновлял писателей и художников на создание произведений, посвященных этой скульптуре, что опять же говорит о ее исключительной незаурядности.

Сергей Есенин так говорил с Пушкиным в 1924 году:

Сюда же в 1925 году принесли гроб с телом Есенина; обнеся его вокруг памятника Пушкину, траурная процессия направилась затем на Ваганьково. Таким образом, пересеклись посмертные судьбы двух великих русских поэтов. Сегодня на Тверском бульваре стоит и памятник Есенину. Близкий к Есенину поэт Иван Приблудный (расстрелян в 1937 году) в своем стихотворении от 1929 года так отозвался о памятнике:

А вот еще один поэт, с не менее экзотической фамилией Антон Пришелец, сочинил такое:

Заметьте, что стихи, писавшиеся в момент реконструкции улицы Горького, содержат в себе упоминание именно о Тверской. Сомнительны лишь слова о бессмертной красе Москвы – о каком же бессмертии можно было говорить, если в этот момент эта красота уничтожалась! Может быть, поэт имел в виду вечную память о былой красе…

От всего перечисленного в стихотворении ничего не осталось. Древнее Зарядье снесли для постройки высотного дома, так там и не появившегося; памятник Гоголю, пришедшийся не ко двору, «переехал» во дворик (видимо, предчувствовал, потому и погрустнел); да и Пушкин с Мининым стоят сегодня не на тех местах, куда их определили поначалу.

Во время Великой Отечественной войны многие памятники в Москве были замаскированы, но памятник Пушкину оставался нетронутым, что имело большое моральное значение для жителей Москвы. Бронзовому Пушкину во время бомбежек Москвы в 1941 году повезло: его не тронула ни одна фашистская бомба, а вот его соседу на другом конце Тверского бульвара – каменному Тимирязеву оторвало при взрыве голову (прямо как Берлиозу на Чистых прудах!).

Перенос памятника Пушкину в 1950 году на место, которое он сегодня занимает, стоит в ряду тех же событий, что и переезд Гоголя с одноименного бульвара. Но если в первом случае ограничились простым перемещением скульптуры, то во втором все оказалось гораздо хуже – андреевского Гоголя, установленного так же по народной подписке, в 1952 году задвинули так далеко (двор дома 7 по Никитскому бульвару), что, кажется, он еще больше согнулся. А на его месте ныне другой Гоголь, «от советского правительства», работы Томского.

Поговаривали, что скульптор Опекушин хотел поначалу поставить памятник на Страстной площади, перед монастырем, чтобы лучи восходящего солнца освещали склоненную голову поэта. Но настоятель монастыря не согласился с этим, и памятник пришлось поставить на Тверском бульваре. Когда в 1950 году памятник переносили, то сослались именно на этот факт: мол, первоначально скульптор хотел видеть свое произведение именно на площади. Но объяснение это кажется уловкой. Кто, например, нынче помнит, что когда-то Страстная площадь рассматривалась как пристанище для другого монумента – Минину и Пожарскому?

А «переехал» бронзовый Александр Сергеевич весьма просто (целые дома перевозили по улице Горького, а тут какой-то памятник!). И ведь число-то какое выбрали – 13 августа, день прославления Страстной иконы Божией Матери, в честь которой и был основан царем Алексеем Михайловичем Страстной монастырь, снесенный в 1937 году! В ночь с 13 на 14 августа 1950 года памятник (70 тонн) приподняли на четырех гидравлических домкратах и на специальных тележках отправили с Тверского бульвара в дальнюю дорогу (120 метров) на Пушкинскую площадь. Ночь – вполне обычное время суток для совершения всяких беззаконий и вероломств. Занимался переездом все тот же трест по передвижке и разборке зданий, что участвовал в довоенном разрушении Страстной площади. К раннему утру все было кончено. В одном из архивов мне удалось обнаружить любопытнейший документ той эпохи – «Информация об откликах трудящихся в связи с переносом памятника Пушкину А.С. на площадь». Датирован он 27 июля 1950 года и сопровождается грифом «Секретно».

Что же тогда услышали топтуны, ошивающиеся вокруг памятника? Теперь об этом можем узнать и мы: «В связи с перестановкой памятника А.С. Пушкину на площадь около него на бульваре собираются группы трудящихся 5–20–100 человек, и вокруг этого памятника ведутся оживленные разговоры. Один мужчина средних лет с седыми волосами заявил: «Правильно делают руководители, что переставляют памятник на площадь, москвичи это одобряют. На новом месте среди зелени памятник будет выглядеть значительно лучше и красивее… Наверное, по этому поводу будет митинг на площади». Товарищ в военной гимнастерке, блондин, сказал о том, что при нынешней технике этот памятник перевезут легко. А здесь, на его месте, как на Цветном бульваре, устроят клумбы, поставят фонари, сделают ступеньки. Четвертый – старичок в очках, отметил, что перевозить памятник нельзя, он развалится, ибо у него нет опоры внутри, как у домов. Его нужно перетаскивать частями. Вместе с этим находятся и такие люди, которые резко возражают, что памятник хотят переставить на площадь. Он за то, чтобы памятник стоял на старом месте. Одна старушка, все лицо ее в морщинах, сказала: «Не нужно переносить памятник на площадь. Он стоит здесь уже более полсотни лет. Рабочие против этого перетаскивания. На это будут израсходованы миллионы рублей, которые падут на плечи трудящихся в виде дополнительных налогов».

Такой вот интересный и своеобразный анализ общественного мнения более чем полувековой давности. Получается, что уже тогда люди стали собираться. Правда, не на Болотной, а на Тверском бульваре. Кстати, мнение старушки с морщинистым лицом актуально и сегодня, но только не для Москвы, где трудящихся с каждым годом становится все меньше и меньше.

Что же такое был памятник Пушкину на Тверском бульваре и почему его надо вернуть на место? Об этом написала Марина Цветаева в очерке «Мой Пушкин»:

«Памятник Пушкина был не памятник Пушкина (родительный падеж), а просто Памятник-Пушкина, в одно слово, с одинаково непонятными и порознь не существующими понятиями памятника и Пушкина. То, что вечно, под дождем и под снегом, – о, как я вижу эти нагруженные снегом плечи, всеми российскими снегами нагруженные и осиленные африканские плечи! – плечами в зарю или в метель, прихожу я или ухожу, убегаю или добегаю, стоит с вечной шляпой в руке, называется «Памятник Пушкина».

Памятник Пушкина был и моя первая пространственная мера: от Никитских ворот до памятника Пушкина – верста, та самая вечная пушкинская верста, верста «Бесов», верста «Зимней дороги», верста всей пушкинской жизни и наших детских хрестоматий, полосатая и торчащая, непонятная и принятая.

Памятник Пушкина был – обиход, такое же действующее лицо детской жизни, как рояль или за окном городовой Игнатьев, – кстати, стоявший почти так же непреложно, только не так высоко, – памятник Пушкина был одна из двух (третьей не было), ежедневных неизбежных прогулок – на Патриаршие пруды – или к Памятник-Пушкину.

Памятник Пушкина был и моей первой встречей с черным и белым: такой черный! такая белая! – и так как черный был явлен гигантом, а белый – комической фигуркой, и так как непременно – нужно выбрать, я тогда же и навсегда выбрала черного, а не белого, черное, а не белое: черную думу, черную долю, черную жизнь.

Мне нравилось от него вниз по песчаной и снежной аллее идти и к нему, по песчаной или снежной аллее, возвращаться, – к его спине с рукой, к его руке за спиной, потому что стоял он всегда спиной, от него – спиной и к нему – спиной, спиной ко всем и всему, и гуляли мы всегда ему в спину, так же, как сам бульвар всеми тремя аллеями шел ему в спину, и прогулка была такая долгая, что каждый раз мы с бульваром забывали, какое у него лицо, и каждый раз лицо было новое, хотя такое же черное. (С грустью думаю, что последние деревья до него так и не узнали, какое у него лицо).

Памятник Пушкина я любила за черноту – обратную белизне наших домашних богов. У тех глаза были совсем белые, а у Памятник-Пушкина – совсем черные, совсем полные. Памятник Пушкина был черный, как рояль. И если бы мне потом совсем не сказали, что Пушкин – негр, я бы знала, что Пушкин – негр.

Мне нравилось, что уходим мы или приходим, а он – всегда стоит. Под снегом, под летящими листьями, в заре, в синеве, в мутном молоке зимы – всегда стоит. Наших богов иногда, хоть редко, но переставляли. Наших богов, под Рождество и под Пасху, тряпкой обмахивали. Этого же мыли дожди и сушили ветра. Этот – всегда стоял.

И если я до сих пор не назвала скульптора Опекушина, то только потому, что есть слава большая – безымянная. Кто в Москве знал, что Пушкин – Опекушина? Но опекушинского Пушкина никто не забыл никогда. Мнимая неблагодарность наша – ваятелю лучшая благодарность».

По поводу переноса памятника высказалась нелицеприятно и Юлия Друнина в 1987 году, задел ее и перенос памятника Гоголю:

Говорят, что свято место пусто не бывает. Но, оказывается, бывает. Осиротел Тверской бульвар без бронзового Пушкина, который частенько любил по нему прогуливаться (то одного знакомого встретит, то другого, то на лавочку сядет, сочинит что-нибудь). Уж сколько раз предлагали это святое место кем-нибудь заполнить, застолбить. А вот не выходит. И не выйдет – рано или поздно вернется сюда Александр Сергеевич, будет праздник и на нашем бульваре!