В Америку не впустят

Этот человек очаровывает всех, кто его знает. Первым делом он выясняет, чем занимается коллега, а затем предлагает ему участвовать в одном из своих проектов. Он не только переполнен идеями, он воплощает их в жизнь. О трудах и днях с Александром НИКОЛЮКИНЫМ беседовал историк литературы, прозаик Сергей ДМИТРЕНКО.

– Это конъюнктурные мифы, а я хочу жить и живу в реальной истории. Вот, например, о связи американистики и Каткова. Это не было известно и об этом никто не писал. Главный роман американского классика Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит» у нас издали полностью только в начале 1960-х годов. Но впервые ввел Мелвилла в круг русского чтения именно Катков. Он следил за мировой литературой и, в частности, напечатал отрывок из «Моби Дика» под названием «Китовая ловля» в журнале «Москвитянин» в сопровождении своей статьи о Мелвилле. Еще пример. Катков в 1839 году, то есть вскоре после гибели Пушкина, в журнале «Отечественные записки» печатает свой перевод статьи немецкого критика Варнгагена фон Энзе о Пушкине и в предисловии к ней говорит о всемирном значении Пушкина. За четыре года до знаменитых статей Белинского… Факты легко уничтожают мифы.

– Русской литературой я в те времена не мог заниматься. Там было все ясно. Лев Толстой – с одной стороны, Лев Толстой – с другой стороны. Не столько Толстой важен, сколько статьи Ленина о Толстом. Гоголь тоже: все по Белинскому – и все ясно. Уже не говорю про Горького. Конечно, можно было бы взять какого-нибудь Левитова или Решетникова и там сказать свое новое слово. Но меня это не увлекло. Поэтому я и перешел в Америку, где спокойно об американском романтизме конца XVIII – начала XIX века мог писать все что мне заблагорассудится. Вся цензура сводилась к минимуму. Никто не вмешивался в то, что я писал об американской литературе.

– Но после своей единственной поездки в США я пострадал. Эта история потом обросла всякими фантастическими слухами. А все было очень просто. Поскольку интересовался, как нормальный мужчина, сексом, привез из США киноленты эротические, ну то есть порнографические…

– Тем не менее тогда порнография толковалась по-другому. Я смотрел эти ленты дома и имел неосторожность пригласить кое-кого. В частности, среди приглашенных был Сергей Чудаков – очень хороший поэт.  Несколько лет назад Иван Ахметьев выпустил сборник его стихотворений «Колёр локаль» с предисловием Олега Михайлова. Чудаков был легендарной фигурой. Он жил позади Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Там было старое здание Института марксизма-ленинизма, на воротах которого повесили большой потрет Ленина к очередной годовщине. А Чудаков его ночью поджег, и портрет сгорел. Такие были у человека настроения…

– Все было прозаичней. Чудаков приходил ко мне с какой-то девицей, и она стала наводчицей. Про показы стало известно там, где не надо. В итоге это послужило поводом к увольнению меня из ИМЛИ и исключению из партии, в которую я никак не вступал до 45 лет. Ничего не было, а пленки были. И за пленки меня исключили.

– Мне посоветовал мой учитель Роман Михайлович Самарин, хотя сам был беспартийным. «Вы американист, иначе вас в Америку не пустят». И я вступил, и три года прожил в партии. И не жалею. Потому что изнутри увидел, что такое партия, это ханжество и лицемерие. Чтобы увидеть, надо оказаться внутри. Три года в партии много мне дали. Например. Я уже заведовал отделом, а в 1972 году вышло Постановление ЦК об усилении работы по поводу литературной критики. В этот день утром получаю «Правду», а в 12.00 у нас заседание отдела. И я понимаю, что нужно проводить соответствующее заседание. Все тоже, конечно, читали. Я говорю: «Давайте обсудим». Успешно обсудили. Через неделю секретарь нашей парторганизации мне сообщает: «Пришло распоряжение из райкома провести обсуждение этого самого постановления». Я говорю, что мы его в тот же день провели. «Это ничего не значит. Распоряжение – проводить». Ну что же? Я же не пойду на конфликт с партией. Я снова собрал людей и говорю: «Вышло распоряжение райкома. Хотя тут половина беспартийных, тем не менее мы должны провести заседание». 

– Да, и меня не только исключили. В это время в издательстве «Прогресс» готовилась книга «Писатели США о литературе» с моим огромным, на два листа, предисловием, с моими комментариями. Уже идет верстка, и книжку по плану нужно выпустить. Что они сделали? Они мою фамилию у статьи убрали и написали: «От издательства». Для серии «Литературные памятники» я подготовил «Собрание рассказов» Уильяма Фолкнера. Но в этих условиях с моим именем издавать нельзя. И вот они расплачиваются со мной по договору, а книга как бы готовится заново и выходит без каких-либо следов моего участия в ее подготовке. Тогда были «невыездные», а я стал «непечатаемым» на несколько лет.

– Было много трагикомического в связи с этим. Например, одна наша сотрудница, доктор филологических наук, парторг отдела, совершенно серьезно, но безуспешно уговаривала мою жену, тоже работавшую в ИМЛИ, в этих обстоятельствах развестись со мной. Очевидно, партия считала, что исключенному из нее нельзя жить семейной жизнью. Василий Розанов с этим никак не мог бы согласиться.

– А потом началась перестройка, и я смог заняться тем, что прежде было немыслимо: Розановым, литературой русского зарубежья, Катковым, теперь славянофилом Юрием Самариным. Розанова к концу 1980-х годов, когда я и Виктор Григорьевич Сукач стали его издавать, у нас не знали. Я решил издать Розанова как можно полнее, сделать основу для будущего полного собрания его сочинений. И выпустил тридцатитомник, а также «Розановскую энциклопедию». Потом взялся за Каткова.

– Не я придумал, но общеизвестно, что были две тенденции в развитии русской мысли. Были хранители России, начиная с Пушкина, Карамзина. Пушкин был именно хранителем России. Не совсем друг декабристов, как его в советское время изображали. В статье «О народном образовании» он прямо осуждает декабристов, тайные общества. Это были его искренние мысли. Это не то, как наши пушкинисты пишут: он выполнял заказ царя. Совсем он не выполнял заказ. Он писал от души. Для него империя была важнее всего. Обратите внимание, что во вступлении к «Медному всаднику» он сначала пишет: «Когда полночная царица дарует сына в царский дом», а затем – «Над врагом Россия снова торжествует». То есть рождение наследника – это более высокое понятие, чем победа над врагом. Победа тоже прекрасна. Но это уже вторично. На это не обращали внимания пушкинисты. А это была основная позиция Пушкина как хранителя русской традиции. И Катков подхватил эту традицию. Затем ее так же естественно продолжили и Леонтьев, и великий русский просветитель Суворин, и Михаил Меньшиков, и Розанов, и Флоренский. В политике – Столыпин, естественно. Это одна линия. И была совсем другая линия, действительно идущая от благородных декабристов и разбуженного ими Герцена, который в 1863 году уже занимал прямо антирусскую позицию, антигосударственную. Здесь-то Катков и выступил действительно как настоящий публицист. Потому что «Колокол», который сначала широко читался в России, после статьи Каткова 1862 года «Заметка для издателя «Колокола», по существу, сник и перестал читаться, а потом и издаваться. В томе «Михаил Никифорович Катков: pro et contra» мы публикуем воспоминания историка и писателя Николая Михайловича Павлова, который приводит свидетельство очевидца чтения статьи Каткова в Лондоне. Герцен собрал друзей, решив, что вот он сейчас в присутствии всех эту статью разделает. Стали вслух читать. Сначала он давал реплики: это вранье. Возражал. Потом притих. И чтение закончилось в гробовом молчании. Все почувствовали, что эта статья такой силы, что Герцену нечего ответить ей. Так что, по существу, Катков заткнул рот Герцену с его этими выступлениями антирусскими, которые Розанов называл пустозвонством. А за Герценом пошла линия разрушителей России. Народники-террористы. Ленин со своими подельниками…

– С этим ничего вдруг не сделаешь. Моисей недаром сорок лет после египетского плена водил народ по пустыне, чтобы они освободились от всего египетского. Прошло только двадцать лет, а минимум должно пройти сорок после этой египетской советской идеологии.

– Меня всегда особенно интересовали забытые и закрытые фигуры. Я иду по линии созидателей и хранителей России – а Самарин среди них. Это тоже работа на несколько лет, но и ее мы завершаем. У нас план пятитомника, который мы, как и Каткова, делаем с Тимофеем Федоровичем Прокоповым. Как всегда, когда начинается дело, собираются и люди, у которых уже что-то есть подходящее. Например, у директора нашего ИНИОН (Института научной информации по общественным наукам), академика РАН Юрия Пивоварова давно была написана общая статья о Самарине. Мы ее взяли как предисловие. Собираются и другие ученые, которые занимаются Самариным. Сейчас второй том заканчиваем. Второй том – это как раз его диссертация по Яворскому и Прокоповичу и большая работа «Иезуиты и их отношение к России». Она у нас не переиздавалась никогда. Очень современно, притом что я сначала думал: ну что нам иезуиты?..

– Готовлю с коллегами литературно-критическую часть полного собрания сочинений Розанова: это шесть томов. Зову молодых исследователей заниматься подготовкой остальных частей этого полного собрания. Надо издать наследие Константина Аксакова, очень интересное и тоже забытое. Хранить – это не только помнить, но и возвращать России богатейшее наследие, отторгнутое в XX веке.