28.03.2013 00:01:00
Вместо бендериады
Невольно русская борзая напомнит собственную дичь.
Николай Сверчков. Собака и заяц. XIX век. Херсонский художественный музей
Единственное, что не выдавалось в Советском Союзе по карточкам в сталинские времена – это чувство юмора. Оно как бы случайно выпадало в виде выигрыша по облигациям божественного займа. Нам с Николаем Шатровым повезло, что мы оказались в числе счастливчиков, обладающих способностью острить, разыгрывать друг друга даже в сталинские времена, когда за неосторожное слово сажали. Познакомились в Семипалатинске в 1945 году. По наивности послали фельетоны в мрачный журнал «Крокодил» и, конечно, получили отказ. Тогда решили размахнуться и дописать бендериаду: к 30-летию Октябрьской революции издательство «Советский писатель» затеяло выпуск советской классики. Туда вошли «12 стульев» и «Золотой телёнок» Ильфа и Петрова. Романы были разделаны вдрызг за идейные ошибки и за порочный образ Великого Комбинатора. Мы с Колей обиделись и решили в знак протеста продолжить «Золотого теленка».
Как известно, Остап Бендер расстался с идеей стать графом Монте Кристо и решил переквалифицироваться в управдомы. За эту мысль мы и ухватились, потому что должность управдома в послевоенные годы была хлебным местом, и можно было легко скопить миллион, беря мзду за разные справки и «левые услуги». Однако накопив капиталец, Остап повторил судьбу Корейки – не мог легально истратить ни рубля. А надежд перебраться за рубеж не было: границы были закрыты на амбарные замки, не то, что в те годы, когда Бендер решил уйти в Румынию. Мы спорили о похождениях Остапа, но труд не клеился: не хватало жизненного и литературного опыта. А тут случилось непредвиденное: во время подготовки к экзаменам на третий курс журфака Коля углядел в библиотеке свою судьбу и женился на Лиличке. Я отправился за экзотикой в Самарканд, и наше соавторство оборвалось. В архиве Николая Шатрова я нашел стихи тех времен, когда мы были молоды, и чувство юмора еще не переродилось в самоиронию.
Рафаэль Соколовский
Николай Шатров
* * *
Кому повем печаль мы?
Такой приключился грех:
Ахматову, старую пальму
Разделали под орех.
Пышно цветет лишь букет
московский
Исаковский, Твардовский,
Долматовский.
А старый ишак Маршак
Перешел с галопа на шаг.
Я музу свою, как жену люблю
И как любовницу холю.
На горло песни не наступлю –
Пусть себе дышит вволю!
Но если под сенью могильных
плит
Всё же не успокоюсь,
Буду писать, как Господь
велит,
Тьфу ты! Как Жданов то
есть.
Серенада бюрократу
Виват! Двукраты и трикраты,
Единогласное ура!
Я воспеваю бюрократа
Капризным росчерком пера!
Незыблемого человека –
Пирамидальней пирамид.
Медальную эмблему века…
Чье имя громче прогремит?
За персональною машиной
Я лик героя разглядел,
Впечатав шаг его аршинный
В масштаб тысячеверстных
дел.
Гость каменный
из преисподней…
Иль это мышь в углу скребет?
Я руку жму тебе сегодня,
Ломающую мне хребет…
Собачья выставка
Собачья выставка. Немного
Здесь на скамье передохнём.
Две девушки выводят дога –
Мужчину голого с хвостом.
За ним – болонка-лилипутка
Из опереточных актрис.
Соотношенье просто жутко:
«О, дети! Не смотрите вниз!»
Вот пудель, пуделем завитый,
Как иностранный дирижёр,
Проходит в окруженье свиты
Филармонических обжор.
Невольно русская борзая
Напомнит собственную
дичь.
Не раз глядел в её глаза я,
Но тайны их не мог постичь.
Чего не скажешь о легавой:
Сплошной четвероногий
нюх,
Охотничьей овеян славой,
А на работе ловит мух.
Бульдог, на Черчилля
похожий...
Сравненье можно пошлым
счесть,
Но истина всего дороже:
Так схожи мужество и честь!
А мне, где мне занять отваги,
Чтоб описать вам, важно как
Ведут хозяева-дворняги
Своих породистых собак!
Жестокий романс
Кот смотрел на меня, как
Жорж Санд на Шопена,
В два зелёные ока –
крыжовника два.
И – кусок за куском – всю
скормил постепенно
Я ему колбасу, сам отведав
едва...
И последнюю крошку
дожрав, облизнувшись,
Он ушёл – ну хотя б
промурлыкал: «Мерси»!
Только хвост я его увидал, улыбнувшись,
Всё поняв, всё простив на советской Руси.
Комментарии для элемента не найдены.