Эпос безгероического времени

Владимир Кочнев. Маленькие волки. 

– М.: Воймега, 2013. – 96 с. (Приближение).

Реальность, навязанная художнику извне, неизбежно становится материалом для произведения, поскольку бежать от нее бессмысленно, да и некуда, разве что в глубь собственного сознания, поставленного в оппозицию миру и вместе с тем находящегося внутри этого самого мира. Так, мы, будучи элементом некоего метатекста, против собственной воли вписаны в определенный контекст. Этот конфликт – между искаженной донельзя нынешней реальностью и накрепко с ней связанным, неспособным отделиться поэтическим зрением – лежит в основе многих стихотворений из новой книги Владимира Кочнева «Маленькие волки».

«Я бы рискнул назвать стихи Владимира Кочнева «эпосом безгероического времени», – пишет в аннотации Максим Амелин. – Времени, когда героями являются не победители в войнах, а бандиты, не космонавты, а наркоманы, не первопроходцы, а гламурные прожигатели жизни… Времени, когда человек со способностями оказывается не востребованным обществом с раздвоенной моралью и сбитыми ценностями». Поэт вынужден самоидентифицироваться в пределах этого времени, не потеряв с ним связи; он пытается разобраться, где именно система дала трещину, в результате чего возникло бесчисленное множество ничем не примечательных людей.

Герой Кочнева пытается выйти за пределы этого искусственного пространства, и все вокруг наталкивает его на размышления об этом: «Я видел по телевизору,/ как взбесился слон, выступавший в цирке:/ сперва он наступил на дрессировщика,/ а после на парочку клоунов,/ оказавшихся рядом.// Люди рванули от него кто куда/ и выглядели при этом не лучше/ стайки тупых обезьян…» Потом слон с легкостью отбрасывает от себя храбреца, что «пытался даже закрыть перед ним ворота», и вырывается на улицу, бежит, «расталкивая машины, автобусы, давя пешеходов». Но вскоре слона застрелили. Наблюдая случившееся, поэт приходит к следующему довольно безрадостному заключению: «Тем не менее/ слон победил./ Хотя бы раз в жизни/ он почувствовал себя слоном.// А кто бы из вас знал,/ как мне хочется/ почувствовать себя человеком».

Интонационно родственные Чарльзу Буковски, с одной стороны, и Геннадию Алексееву – с другой, стихотворения Кочнева часто опираются на какой-то сюжет. В основе текста, как правило, лежит то или иное бытовое событие, отрефлексированное автором, воспринятое через его собственную оптику. Потому для Кочнева исключительно важны финальные строки текста, именно в них содержится авторский вывод/приговор. Так, рассуждая об отважных героях из военных фильмов и о настоящих военных, «полубезумных психопатах, быкующих друг на друга», поэт внезапно осознает, что «и они тоже/ находятся в плену тех волшебных/ героических и бесконечно храбрых людей». Или же – рассказывая о некоем персонаже из прошлого, начинающем поэте по кличке Шизофреник, который «ни с того ни с сего начинал петь,/ в скучные моменты выходил из зала,/ громко стуча подошвами» и «ходил в рваной одежде,/ женском свитере, надетом навыворот,/ с рюкзаком, полным книг, за спиной», автор заключает: «Все его гнали,/ а я немного завидовал».

И после этих слов поэт как будто внезапно осознает свою принадлежность к тем, кто сумел почувствовать себя человеком, и вместе с тем невозможность такой принадлежности.

Поэт, пытающийся существовать внутри реального мира и не потерять при этом самого себя, так же как и любой другой человек, в итоге остается никем не замеченным:

Этот человек, к своему несчастью ставший поэтом, бессмысленно бродит из угла в угол (и Крученых здесь – скорее метафора, нежели конкретная личность); даже не вполне понятно, зачем решил он покинуть свою голую комнату и спуститься этажом ниже.

Подобно ему, герой Кочнева однажды забредает на «глобальную стройку»: «…пепельная трава/ разноцветные кусочки стекла/ среди которых дети играли мусором/ а взрослые куда-то спешили по горло в дерьме/ и окна домов горели грязным уютным светом»; барачный платоново-холинский пейзаж одного за другим проглатывает людей, «всё так плохо что даже не стоит/ произносить вслух».

Вскоре герой просыпается; в надежде, что сон кончился, он подходит к окну и видит, что всё «чуточку лучше и чище, но в целом такое же»: «…и это был сон/ и это был бред/ и это была наша жизнь// новостройка посреди вечного хаоса/ праздник среди разложения/ танец в навозной куче». Но Кочнев убежден, что наблюдаемое им действо не безнадежно – «но всё-таки/ здесь/ лучше чем/ там»; в заключение он утверждает: «и я был счастлив что жив».