0
4443
Газета Интернет-версия

21.03.2013 00:01:00

Библиотека и кладбище

Тэги: эпштейн, библиотека и кладбище, эдгар по


эпштейн, библиотека и кладбище, эдгар по

Быть трупом в земле или даже пеплом в колумбарии не так обидно, как еще одной непрочитанной книгой. 
Кладбище Пер-Лашез. Могила Бальзака. Фото Екатерины Богдановой

Поначалу в библиотеку приходишь с конкретной целью: взять книгу. Справившись с этой задачей, поскорее уходи. Унеси с собой нужные книги, раскрой их, читай, делай пометки и выписки – и будешь счастлив!
Но не приведи тебя Господь задержаться в библиотеке, бродить по ней без определенной цели, как бы вбирая, вдыхая все пространство человеческого знания. Очень скоро ты почувствуешь не просто запах пыли, оседающей в легких, но и нарастающий приступ тоски, которую можно назвать библиотечной меланхолией. Ты попал на кладбище слов и мыслей, а оно еще печальнее, чем обычные кладбища. Люди знают, что они смертны, и готовятся к своему концу. Некоторых утешает то, что лучшая часть их «я», заветные мысли и чувства, итоги многолетних трудов и изысканий переживут их и останутся в памяти потомков. И вот она, эта память, – хранилище книг, почти невостребованных, нераскрытых, непрочитанных. Проходя мимо этих длинных рядов, уставленных разноцветными корешками, чувствуешь себя словно в колумбарии, где так же в ряд выстроились разноцветные урны с именами усопших. Чувство даже более тяжелое: там погребена смертная оболочка людей, а здесь выставлен прах того, что они считали залогом своего бессмертия. Это второе кладбище, куда попадают немногие удостоенные, но  зато и запах тления сильнее, ведь смердит само «бессмертие».
Те люди, что лежат на кладбищах: кто знает, во что они вкладывали свою жизнь? Может быть, в рождение и воспитание детей. Может быть, они лечили больных, которые еще живы-здоровы, или строили дороги и мосты, которые еще служат людям. Может быть, они  скрашивали жизнь своим близким или дальним, кого-то радовали своей красотой или веселым нравом. Их следы, их семена рассеялись по миру, и мы не знаем, на какую почву они упали, где проросли. А здесь все семена собраны в одном душноватом амбаре. Ради вот этих фолиантов, которые явно не раскрывала ничья рука, кроме хранителя-регистратора, люди трудились, мучились, изводили себя, лишали тепла и внимания близких. Миллионы лет, миллиарды часов, вырванные кровавыми кусками из человеческих жизней, запечатаны здесь в пожелтевшие страницы и переплеты. У них нет другой жизни, чем на этих полках, но и на этих полках у них жизни нет.
Проходя по этим траурным рядам, испытываешь двойную скорбь – вины и обреченности. Да, есть твоя личная вина в том, что ты не раскрыл эти книги, не воскресил их сочинителей чтением и пониманием, – а ведь  они в это верили, ради этого жили. Если и раскрываешь какой-то том, то бегло, рассеянно, вполруки и вполглаза, заранее зная, сколь хрупко это воскресение и как через минуту опять затеряется их след в этом мире. На это чувство неискупленной вины накладывается другая скорбь – твоей собственной обреченности. Ведь и от тебя самого что останется, кроме еще нескольких переплетов, втиснутых в плотные ряды, чтобы умножить материю посмертного тления? Ты, еще живой, скорбишь над мертвецами, а  сам только и занимаешься  тем, что готовишься пополнить их строй. Кажется, что быть трупом в земле или даже пеплом в колумбарии не так обидно, как еще одной непрочитанной книгой. Та смерть – вынужденная, сужденная всем живым. А эта – сознательная и добровольная, результат особо изощренной попытки избежать тления – и оттого вдвойне оскорбительная. Ага, какой хитренький, хотел в книжку забраться и там всех пережить! Вот она, эта книжка – гроб повапленный.
...На этот раз мне чудесно и незаслуженно повезло. Бродя вдоль унылых полок, я открыл Эдгара По. Он-то в моих воскресительных услугах не нуждается. Однако наткнулся на малоизвестный поздний рассказ Power of Words – «Сила слов». Летят два ангела, один из них, Ойнос, только что родившийся в бессмертную жизнь, спрашивает другого, умудренного Агатоса, что это за звездные миры вокруг и кто их сотворил. Тот ему доходчиво объясняет, что всякое действие  вызывает бесконечные следствия. Даже малейшее движение руки колеблет всю окружающую атмосферу: «такой импульс, сообщенный воздуху, должен в конечном счете  воздействовать на каждый обособленный предмет в пределах  Вселенной». Нечто важное в судьбах космоса будет навсегда определено этим единственным жестом. Новорожденный Ойнос вроде бы понимает эту мысль, но не до конца. Они пролетают мимо зеленой звезды, чья поверхность покрыта вулканами и цветами, и рассказ завершается словами, которые я хочу привести:
«Агатос. И пока я говорил, не проскользнула ли в твоем сознании некая мысль о материальной силе  слов? Разве каждое слово – не импульс, сообщаемый воздуху?
Ойнос. Но почему, Агатос, ты плачешь? И почему, о, почему крыла твои никнут, пока мы парим над  этой прекрасной звездой – самой зеленой  и все же самой ужасной изо всех, увиденных нами в полете? Ее лучезарные цветы подобны волшебному сновидению – но ее  яростные вулканы подобны страстям смятенного сердца.
Агатос. Это так, это так! Три столетия миновало с той поры, как, ломая руки и  струя потоки слез у ног моей возлюбленной, я  создал эту  мятежную звезду моими словами – немногими  фразами, полными страсти. Ее  лучезарные цветы – и вправду самые дорогие  из моих несбывшихся мечтаний, а яростные  вулканы – и вправду страсти самого смятенного и нечестивого из сердец».
(Эдгар Аллан По. Сила слов (пер. В.Рогова), в его кн.: Полное собрание рассказов. – М., Наука, 1970).
Я дочитал и, еще не успев захлопнуть книгу, оказался словно бы в ином мире. Библиотека распахнулась и превратилась в подобие Млечного Пути. Каждую книгу в ней окутал туман созвездий, и я увидел, как из текстов рождаются очертания планет, как планеты эти населяются стихиями, морями, радугами, растениями, как начинает играть лесная и полевая жизнь, как буквы превращаются в букашек, как из строчек слагаются неведомые мне существа со своими повадками и желаниями. Раздался запах озона, щекочущий ноздри...
Нет, оно еще оживет, может быть, уже оживает, это кладбище непрочитанных слов. Те звезды, вспышки которых наблюдают астрономы, – не рождаются ли они прямо сейчас в этой библиотеке? – подумалось мне.
И поставив обратно на полку Эдгара По, я ушел успокоенный. Будет ли книга прочитана, важно для ее читателей. А для самой книги важно быть написанной. Тогда ее ждет неведомая нам судьба. 

Михаил Наумович Эпштейн – философ, культуролог, литературовед, эссеист.

Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Номенклатура следующего хозяина Белого дома будет антикитайской

Номенклатура следующего хозяина Белого дома будет антикитайской

Владимир Скосырев

Проводниками внешней политики, вероятно, станут чиновники, считающие  КНР угрозой для США

0
1093
Ни у кого нет полной картины рынка труда. Даже у ЦБ

Ни у кого нет полной картины рынка труда. Даже у ЦБ

Анастасия Башкатова

Центробанк усомнился в данных рекрутинговых компаний

0
1360
Картофель россиянам привезут из дружественных стран

Картофель россиянам привезут из дружественных стран

Ольга Соловьева

Кабмин выделит 30 миллиардов рублей на субсидирование льготных кредитов для аграриев

0
1390
Оправдательных приговоров по-прежнему четверть процента

Оправдательных приговоров по-прежнему четверть процента

Екатерина Трифонова

Обвинительный уклон обусловлен требованием стабильности судебных решений

0
1093

Другие новости