По голосу – персик и чаровница. А если нет?
Жан-Оноре Фрагонар. Молодая женщина, играющая с собакой. 1765–1772. Собрание Кайе, Париж
Георгий Ландау ушел от нас последним из когорты журнала «Сатирикон» в 91 год в 1974 году. Это событие отметила лишь газета «Советская Россия» в небольшой заметке Леонида Ленча. Для читателей это имя ничего не говорило – о нем давно забыли. Никто не обратил внимания на то, что многие кукольные спектакли, том числе и у Образцова, были поставлены по его сценариям.
А пришел Ландау в «Сатирикон» необычно. Аркадий Аверченко вел в журнале «Почтовый ящик», в котором давал остроумные отповеди графоманам. И вдруг там появилось приглашение автору сотрудничать. Оно адресовалось Георгию Ландау, приславшему рассказ «Из воспоминаний дрянного мальчишки». Так инженер путей сообщения в 1910 году превратился в писателя.
Вместе с художниками Радаковым и Ре-Ми он участвовал в путешествии по Европе, затеянном Аверченко в 1911 году. Впечатления вылились в совместную книгу «Экспедиция в Западную Европу», где он фигурировал под именем Сандерса. Подарил нам свои улыбки Ландау в коллективных пародийных сборниках «Анатомия и физиология человека» и «Самоновейший письмовник». Несколько небольших его книжек вышло в серии библиотеки «Сатирикона».
Далекий от политики, Георгий Ландау не эмигрировал вслед за Аверченко и Тэффи и выживал при большевиках, исполняя различные технические должности, – выручил его диплом инженера-путейца. О нем вспомнил Кольцов, когда пришел редактором в «Крокодил» в 1934 году, он пригласил печататься в журнале. В 60-х годах о Ландау снова вспомнили московские сатирики и предложили вступить в Союз писателей. Но ни одной книжки у сатириконца в советское время не выходило, и тут помогло то обстоятельство, что он писал пьесы для кукольных театров. Его приняли в творческий союз… как драматурга.
Рассказ «Царица Савская» об одинокой женщине с несложившейся судьбой, для которой мстительно разыгрывать мужчин – единственная радость в жизни, думаю, вызовет сочувствие читателей.
Георгий Ландау
Акушерка Флерова вернулась домой по обыкновению разбитая, почти больная.
Быстро, дрожащими руками сорвала с себя выцветшую желтую жакетку с пыльным коричневым воротником и жесткую, словно высушенную на плите, шляпу.
Положила и то, и другое на маленький пухлый диванчик, минуту простояла в столбняке, ощущая только неприятную клейкость высохшего на лбу пота и пыли, и пошла за ширму – умываться.
Потом пила чай с французской булкой, сидя лицом к простенку, смотрела на отражавшееся в зеркале лицо – худое, желтое, с бледными водянистыми глазами и жидкими примазанными волосами цвета мокрой пакли, думала о неудачно принятом утром ребенке у горничной.
Напившись чаю, она повернулась к столу боком и, заложив ногу за ногу, уставилась на стоявший на комоде будильник, поймала его тиканье и, как загипнотизированная, сидела, пока хозяйка не пришла за самоваром и не зажгла лампу.
Когда дверь за хозяйкой закрылась, лицо у Флеровой стало другим, точно лампа с красным абажуром осветила его не только с внешней, но и с внутренней стороны.
Несколько мгновений она прислушивалась, приложив палец к губам и подавшись вперед, словно собиралась сорвать тайком красивый манящий цветок, совершить уже раз испытанное сладкое преступление. Потом подошла на цыпочках к двери и медленно повернула ключ, задушив его слабый звон краем приподнятой юбки.
Прикрутила лампу и тихо подошла к большому, единственному в комнате креслу, стоявшему под маленьким, покрытым кисеей стенным шкапчиком.
Флерова протянула руку и медленно, нарочно медленно, подняла легкое покрывало.
Под ним был телефон.
Обыкновенный телефон – маленький коричневый ящик со скупым клеймом шведско-датско-русского общества.
Полюбовавшись на него две-три минуты, Флерова опустила кисею и торопливо прошла за ширму, где опять долго возилась около умывальника: полоскала рот, мыла руки.
Наконец, она появилась обновленная, боязливо торжественная.
Медленно сняла трубку, придерживая рычаг другой рукой, чтобы дать время успокоиться дыханию.
– 718-25... Мерси...
Она покрепче прижалась левым боком к ручке кресла.
Это был номер известного актера-трагика.
– Леонид Александрович дома? Нет? Как жаль... Скажите, что его спрашивала женщина с моря... Не Смолина, а с моря. Он знает...
Флерова нажала на рычаг, не кладя трубки, подождала несколько мгновений и глубоко перевела дух.
– 435-18... Мерси... Квартира артиста Лишина? Сергея Васильевича к телефону! Часа через полтора? – Мерси... Когда вернется, скажите, что звонила голубая девушка с фиалками... Да, да, голубая девушка, девушка с фиалками... Он знает. Что? Передадите?
Флерова покачала головой и сказала со слабой чуть грустной улыбкой:
– Нет, передать нельзя... Этого передать нельзя... Нет, не сможете... До свидания... Да, да, девушка с фиалками...
С минуту она раздумывала, вспоминая следующий номер телефона.
– 14-16... Мерси...
Поправила вспотевшей холодной рукой беззубую гребенку в жидкой прическе, послюнявила губы и сказала в трубку:
– Андрей Глыбов??? Здравствуйте! Угадайте...
Ее глаза заблестели.
– Ну, угадайте же... Не можете? Ну, я вам помогу... Са... Ну? Сало... Ну? Фу, какой вы недогадливый! Салом... Ну, слава Богу, догадались! Ну, да, да, ваша Саломея, ваша незнакомка. Ваша...
Флеровой показалось, что при этом имени у нее кружится голова.
Голос в трубке также немного вздрогнул: она это почувствовала.
– Пишете, Глыбов? О чем пишете?
– Да так, – неопределенно ответил голос. – Пишу...
– Вы обо мне пишете? – голос Флеровой углубился. Стал глуше. – Глыбов, вы... хотите меня? Глыбов, говорите.
– Хочу, – сказал голос. – Когда?
Она издала короткий гортанный звук. Сухой и торжествующий.
– Когда хотите... Или нет – или сейчас. Сию минуту!.. Глыбов…
– Где?
– Здесь. Конечно, здесь, Глыбов. Я сейчас взяла ванну...
В трубке проглотили слюну.
– С розовой водой... Вы знаете розовую воду?.. Потом еще кое-что... несколько капель... восточное... Да-да... Вы знаете, Глыбов, у меня очень красивые ноги, маленькие с розовыми ноготками. Я сейчас сижу и смотрю на них.
Флерова посмотрела на свои башмаки с пыльными узловатыми шнурками.
– Я в капоте... Капот и больше ничего. Тонкий персидский шелк, через который просвечивает...
– Где вы живете? – глухо, почти с болью спросил голос. – Слушайте, Саломея...
– Где я живу? Слушай милый, слушай...
Она зашептала, тихо и часто задыхаясь:
– Милый, ты хочешь? Я тебе буду танцевать?.. Ты знаешь, как?.. Ты догадываешься?..
– Танец семи покрывал? – попробовала угадать трубка.
Флерова помолчала. Потом тихо, словно лишенная последнего сопротивления, тихо шепнула:
– Да, да, Глыбов... Танец Саломеи...
– Где же вы, наконец, живете? – злобно спросил голос. – Слушайте…Алло! Алло! Вы слушаете?
– Милый...
– Послушайте, приезжайте ко мне... Согласны? Никто вас не увидит... Рождественка, дом 35...
– Ты меня любишь?
– Люблю... квартира 78, третий этаж.
– Ты меня будешь ждать? Такой, какой я есть? В капоте с волосами, стянутыми обручем. С начерненными ногтями? Правда, смешно, что я черню ногти?! А на ногах кольца! Вообще я ужасно смешная...
Флерова рассмеялась ломким экзотическим смехом.
– Я тебя замучу!..
– Только скорее! – нетерпеливо напомнил голос. – Рождественка, 35, квартира 78. Я жду!
– Сейчас... Сейчас, милый...
Она тихо положила трубку.
Потом откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
Женщина с моря, девушка с фиалками, Саломея…
Всем этим стала она, акушерка Флерова, с того момента, как ей поставили телефон в рассрочку, и ее жизнь разбилась на две части – одну для родильного приюта, а другую для себя и для наслаждения.
Серые пыльные дни и вечера, когда-то тоскливые и бесконечно длинные, а теперь похожие на страницы сказок, которые перевертываются неслышно, ударяя в голову одуряющим ароматом, лишая сил.
Она не знала никого, ни одного из тех, с кем разговаривала, но все они были ее. Жадные, ожидающие от нее бесконечного. Ожидающие...
А разве она не отдавалась им, вся целиком – духом и телом?
Правда, по телефону... Но ведь если не на самом деле, то это выходило случайно, просто потому, что в жизни она была акушеркой Флеровой, а не Саломеей или Кармен...
И когда на вопрос, кто у телефона, она отвечала – царица Савская, то это была правда.
«Солнце России», 1912 год
Вступление и публикация Рафаэля Александровича Соколовского.